Петр полоснул Мадленку острием по локтю, едва не выколол ей глаз. Мадленка для виду отступила, в глубине души решив воспользоваться дедовским приемом. Раз, два, клинок взлетает, притворяешься, что хочешь перебросить оружие в другую руку, полшага вперед и… Лезвие до середины ушло во что-то мягкое. Петр из Познани зашатался, лицо его внезапно отупело. Мадленка с силой рванула к себе рукоять, и человек, велевший расстрелять ее брата, рухнул к ее ногам.

— Око за око, зуб за зуб! — крикнула Мадленка.

В дверь ломились, засов подпрыгивал в пазах, но не гнулся и не ломался. Мадленка обернулась на Доминика — по его лицу текла кровь, и два пореза на

щегольской одежде указывали, что ему пришлось несладко. Август, у которого от толчка открылись все раны, поднялся на ноги.

— Мадленка, — пробормотал он, — надо открыть дверь!

— Нет! — коротко бросила Мадленка. — И не думай об этом!

— Доминик, — простонал Август, качаясь. -Я должен убить его, я!

Доминик только что схлопотал тяжелой рукоятью в лицо и полностью открылся. Однако вместо того, чтобы прикончить его, крестоносец неожиданно выпрямился и крикнул:

— Мадленка! Берегись!

Свистнула стрела, и Мадленка ощутила непривычную тупую боль где-то возле сердца. Пока все были заняты схваткой, Анджелика подобрала самострел, с удивительной для женщины ловкостью зарядила его и выстрелила в ненавистную соперницу.

«Господи, только не это, — Мадленка зажмурилась от ужаса. — Только не теперь! Я не хочу умирать!»

Она открыла глаза и увидела древко стрелы, торчащее из ее платья, и ткань вокруг раны уже пропитывалась красным. Мадленке стало дурно. Она выронила меч и пошатнулась. Август с отчаянием смотрел на нее, но, прежде чем он успел сделать хотя бы один — шаг, крестоносец бросил Доминика, кинулся к ней и поддержал ее, когда она уже падала.

— Я не хотела… — бормотала Анджелика, давясь слезами. — Это вышло случайно… Клянусь, я не хотела…

Мадленка сидела в кресле, голова ее откинулась назад, но она дышала. Август разрыдался.

— Боже мой, Ольгерд, я не хотела этого! Мадленка открыла глаза и слабо улыбнулась. Фон Мейссен вгляделся в ее лицо, затем резко выпрямился и обернулся к литвинке, стоявшей с выражением самого неподдельного отчаяния.

— Брось самострел, — приказал он ей.

В глубине у камина Доминик выплюнул кровавый сгусток и поднялся, держась одной рукой за стену. Анджелика покорно кивнула.

— Все, что ты хочешь, Ольгерд.

Она положила пустой самострел на пол, распрямилась и с улыбкой посмотрела на него. Слезы еще блестели в ее глазах.

Тебе не стоило делать этого, — бросил он ей.

Ты же знаешь меня. — Она кокетливо повела плечом. — Разве я могла иначе?

— Слушай ее, слушай, — прохрипел Доминик, издевательски ухмыляясь. — Я тоже… когда-то… слушал ее…

Удары в дверь участились.

— Ольгерд, она же никто, — сказала Анджелика. — Я же знаю, она ничего не значит для тебя, и не пытайся меня убедить, что это не так.

— Убей ее! — крикнул Август. — Убей эту гадину! Чего же ты ждешь?

— Действительно, — легко согласилась Анджелика, — чего? — Она улыбнулась и поглядела ему в лицо прямым, открытым взглядом. — Но ты ведь не сделаешь этого, правда? И я даже знаю, почему. Потому что ты любишь меня. Ты никогда не сможешь отказаться от меня, я знаю. — Даже ее ноздри трепетали торжеством. Крестоносец, опустив голову, чертил острием клинка на полу какие-то сложные фигуры. — Она не понимает тебя, Ольгерд, и не поймет так, как понимаю я. Ты и я… мы… это сложно объяснить. — Она заговорщицки улыбнулась. — Я знаю, ты приехал сюда вовсе не потому, что хотел спасти ее, а потому, что устал ждать смерти. Ты болен, но я сумею вылечить тебя, я смогу. Я знаю, как это сделать. — Потрясенный Август открыл рот. — Но она не должна нам мешать, Ольгерд, она лишняя. Мы должны избавиться от нее, ты и я. Убей ее. Считай это маленькой проверкой твоей великой любви. Если ты согласен, я вылечу тебя, и мы счастливо заживем вместе. Ты ведь согласен, не так ли?

Боэмунд фон Мейссен поднял голову. Он обернулся, поглядел на Мадленку, которая, придя в себя, внимательно слушала их разговор. Смертельная бледность разливалась по ее лицу.

— Ты права, Анджелика, — спокойно сказал он. — Я всегда любил тебя.

Литвинка выпрямилась. Глаза ее горели ярче звезд.

— Беда лишь в том, — спокойно продолжал рыцарь, — что это всегда давно кончилось. Прощай.

И прежде чем она успела вымолвить хоть слово, он притянул ее к себе, поцеловал в губы и, слегка оттолкнув от себя, одним легким движением перерезал ей горло.

Хрипя, Анджелика осела на пол. Она хваталась за рану, протягивала к нему окровавленные руки, но он уже отошел, даже не глядя на нее. Менее чем через минуту все было кончено.

— А-а-а! — дико закричал Доминик, неожиданно возникая за спиной рыцаря и бросаясь на него.

Однако на пути у него оказался Август, подобравший меч Мадленки. Боэмунд даже не обернулся, когда племянник поразил насмерть своего дядю.

Боэмунд сел рядом с Мадленкой на подлокотник ее кресла и сжал ее пальцы. Дверь, долго трещавшая под ударами, наконец подалась, и в проеме возник… Филибер де Ланже собственной персоной, в доспехах и одежде крестоносца. За ним в залу вломилась еще добрая дюжина человек, среди которых был и брат Киприан.

— Я так и знал! — завопил Филибер. — Опоздал, опять опоздал! Слушай, Боэмунд, можно я хоть подпалю замок, а? У меня прямо руки чешутся!

— Никаких поджогов, — оборвал его синеглазый. — Запомни: мы гости князя Августа.

— Князя Ав… — Филибер застыл с открытым ртом.

— Именно так. И позови врача, тут кое-кто нуждается в его помощи.

— Ну надо же! — изумлялся холеный пан Кондрат на следующее утро, когда Август Яворский, наконец, закончил ему рассказывать все то, о чем мой благосклонный читатель уже извещен. — Хорош, однако, ваш дядюшка, хорош! И мать его тоже, надо сказать. Да, когда он так неожиданно родился, уже поползли разные слухи, ну, а когда умер старый князь — через два года после рождения Доминика, -то многие, воспользовавшись ослаблением власти, от него отвернулись. Но мать его была хитра, ой как хитра! Никто никогда не застал ее с этим Петром, более того — на людях она всегда обращалась с ним подчеркнуто пренебрежительно и несколько раз даже притворялась, что готова выгнать его, да его преданность ее покойному мужу одна ее удерживает. Потом, она была так благочестива, так усердна, так добра к неимущим, что всякие толки сами собою прекратились. Я помню, когда ее сыну сватали невесту из Мазовецких, то уже никто не вспоминал об этих наветах, и вдруг — поди ж ты! Да, если бы то письмо дошло до короля, нашему молодчику бы непоздоровилось. И все-таки: нарушить тайну исповеди! Хоть я и не сведущ в этих тонкостях, мне кажется, непозволительно предавать гласности то, что должно было навеки остаться между исповедником и грешником.

— Вот и получается, что одна была не лучше другой, — подхватил князь Яворский. — Та прелюбодейка, а эта все равно что клятвопреступница или даже хуже.

— Гм, — сказал на это пан Кондрат, с одной стороны, очень довольный тем, что юноша сам за него вынес столь категоричное суждение, а с другой — несколько озадаченный его прямодушием, которое в глазах людей сведущих является признаком дурного тона. — Как бы то ни было, все кончено, и я думаю, что это к лучшему, что обошлось без суда.

— Да, — перебил его Август живо, — это все благодаря панне Соболевской, которая с самого начала была случайно замешана в этом деле и только недавно обо всем догадалась.

— Гм, панна Соболевская, — молвил задумчиво пан Кондрат, принимаясь зачем-то гладить бороду. — Я надеюсь, ее здоровье…

— О, с ней все будет хорошо; стрела, на ее счастье, вошла неглубоко.

— А эти рыцари? — понизив голос, спросил пан Кондрат. — Вы можете поручиться, что они не наделают тут дел?