— А стрелы ты тоже делаешь? — спросила она у Даниила напрямик.

Тот кивнул и начал долго и нудно объяснять, что хорошая стрела должна быть и легкой, чтобы далеко летела, и иметь прочный наконечник, чтобы ее не остановил никакой доспех, но тут возникают всякие проблемы, с которыми он, Даниил, все равно справляется.

— Потому что я лучше всех в своем деле, — объявил он Мадленке с обезоруживающей «скромностью».

— Надо же! — выдохнула она зачарованно, наблюдая, как кусок железа под его руками превращается в узкий смертоносный клинок. — Наверное, твоими стрелами все в округе пользуются.

Только князь Доминик и его люди, — был ответ. — Я не продаю своих секретов.

Мадленка, не удовлетворенная таким ответом, ибо он нисколько не сужал круг ее поисков, стала расспрашивать про Августа, про Петра из Познани и остальных, пока Даниил ее не выгнал. Разговор, однако, еще больше укрепил ее в подозрении, что убийц надо искать именно здесь, при дворе князя Доминика.

Мадленка шныряла среди придворных, задавала окольным путем всякие вопросы про то, кто где был десятого числа, пока не убедилась в их бесполезности. Никто не помнил, уезжал ли в тот день Август с утра или оставался в княжеском замке. Правда, в тот день, кажется, была охота, ничего особенного. Или это было девятого? Князь Доминик затравил дикого кабана, но кабан Мадленке был совершенно ни к чему. Люди при дворе Диковских находились в таком движении — то прибывали гости из Кракова, то заезжали родственники, то, наоборот, отправляли какое-то посольство, — что никто не обращал особого внимания на перемещение целых толп народа.

«Нет, так я ничего не выясню, — думала отчаявшаяся Мадленка, пялясь со своего ложа непроглядной ночью на потолок каморки. — Может быть, открыться все-таки кому-нибудь? Взять хотя бы епископа Флориана: он духовное лицо и к тому же, кажется, хороший человек».

Чем больше думала над этим Мадленка, тем больше склонялась в пользу своего решения, но стоило ей после мучительных колебаний подойти к епископу, как тот воззрился на нее и довольно сухо спросил: «Что тебе надо, сын мой?»

Мадленка с детства не выносила, когда к ней обращались снисходительно. Она в сердцах подумала, что пастырю надо быть все-таки мягче к своим ближним, и, довольно невежливо ответив: «Ничего», повернулась и убежала.

Через некоторое время она узнала, что покойная настоятельница оставила почти все свое имущество крестнику Августу, а епископу отписала пятьдесят золотых на нужды бедных. Разболтал эту новость, конечно же, всеведущий Дезидерий, и Мадленка, устав гадать, стал бы кто-то убивать восемнадцать христианских душ ради каких-то пятидесяти золотых, порешила, что неприветливый епископ все-таки устроил бы ее в качестве виновника. Потому что к главному подозреваемому, Августу, она успела серьезно и искренне привязаться.

Август был добрый, щедрый, вспыльчивый, порою поступал необдуманно, но впоследствии всегда жалел об этом. Вдобавок он оказался открытым и прямодушным человеком. Мадленка хорошо его изучила, состоя у него на службе, и ей как-то не верилось, что такой примерный юноша мог приказать убить свою крестную мать, даже завещай она ему луну со звездами и небо в придачу.

Она упросила его разрешить ей взглянуть на самозванку. Август решил, что «Михал» не на шутку влюблен, и стал поддразнивать его. На это Мадленка клятвенно (и вполне искренне) заверила своего друга, что скорее удавится, чем влюбится в женщину.

— Эх ты, монашек! — засмеялся Август. — И кто только не говорил до тебя этих слов!

«Магдалена Соболевская» полулежала в постели, опираясь на подушки. Выглядела она, по мнению настоящей Мадленки, вполне здоровой, хотя в замке и поговаривали, что она пребывает чуть ли не при смерти.

— А, монастырский беглец, — слабым голосом сказала самозванка и протянула князю Августу руку для поцелуя.

Мадленка кашлянула и осведомилась о самочувствии ее милости.

Тяжко мне, — вздохнула самозванка кротко. — Так ты меня проведать пришел?

— Да, — сказала Мадленка, потупясь, и добавила: — Хочу быть пажом вашей милости.

Август пихнул Мадленку локтем в бок.

— Полно тебе, госпожа, тебе не один шляхтич будет рад пажом служить, а этого обормота оставь мне.

«Обормот» ответил взглядом, исполненным красноречивой ярости.

— Я подумаю, — милостиво сказала самозванка и откинулась на подушки, прикрыв глаза. Мадленка поняла, что аудиенция окончена.

На другой день один из людей князя послал прыткого Михала принести веревку, которая зачем-то понадобилась Августу. Мадленка слетала за требуемым, но при виде веревки похолодела: та была точь-в-точь так же сплетена, как и та, которой привязали к дереву ее брата.

Это оказалось последней каплей. Мадленка доставила веревку по назначению, ушла в свою каморку и крепко призадумалась. В голову ей пришла одна мысль, но она не была уверена, сработает ли ее план так, как надо.

Ночью Мадленка раздобыла чернил, вырвала часть страницы из библии настоятельницы и корявыми буквами написала следующее: «Я знаю, что ты лжешь. Ты не Мадленка Соболевская, которую я видел. Если ты не хочешь, чтобы я разоблачил тебя, приготовь сто золотых и жди меня в полночь возле замковых часов, иначе твоему обману конец».

Мадленка перечитала записку. Послание показалось ей ясным и довольно угрожающим. Оставалось

найти человека, который его передаст и не будет при этом задавать лишних вопросов. Мадленка долго думала, но ровным счетом ничего не придумала и разозлилась.

«Я сама и передам. В замке всегда полно паломников, странников и прочих, а завтра как раз большое празднество. Скажу: от неизвестного человека. То-то она удивится».

В каморке было душно, и Мадленка, которой внезапно ее ложе показалось жестким и неудобным, поднялась и вышла на воздух. Вдоль стены кралась какая-то фигура, двигавшаяся прямо на Мадленку, и моя героиня внезапно почувствовала, как сердце захолонуло у нее в груди.

— Спаси и сохрани, — только и успела пискнуть Мадленка.

Она подняла дрожащую руку, чтобы перекреститься, как увидела прямо перед собой лишенные выражения глаза, волосы, свешивающиеся в беспорядке на молодое и красивое, но дикое и отталкивающее лицо. Женщина — ибо это была именно она — испустила дикий вопль и скрылась в ночи, а Мадленке захотелось немедленно вернуться в каморку, в тесноту и духоту.

«Фу, — сказала она себе, — это же просто Эдита Безумная. Господи, как она меня напугала!»

Наступило утро большого празднества. В княжеский замок стекались богато одетые гости с женами, чадами и домочадцами, и так как слуг на всех не хватало, Михала Краковского тоже приставили к делу. Мадленка показывала дорогим гостям их покои, помогала разгружать поклажу, подносила свечи, простыни, подогретую воду, ругалась с челядью приезжих и к трем часам пополудни так запыхалась, что не могла уже вымолвить ни слова. Оказалось, что принимать такое большое количество народу не столь простое дело, как думалось. То и дело вспыхивали перебранки: кому-то чудилось, что его комнату продувают сквозняки, кто-то ворчал, что его не по заслугам нарочно запихнули в какой-то жалкий закуток, третий, едва прибыв, громким голосом требовал вина, да не какого-нибудь, а непременно мальвазию, а слуги порою вели себя еще более вызывающе, чем хозяева.

Наконец Мадленка, уставшая и измотанная, заявила Дезидерию, что ее требует к себе Август, и, прихватив на кухне ломоть жареного гуся, сбежала на чердак, где могла спокойно отдышаться и перекусить, не боясь, что ее потревожат. Покончив с гусем, Мадленка ногтем выковырнула из зубов застрявшие в них кусочки мяса (что поделаешь — зубочистка еще не была изобретена), после чего вновь обдумала своей план разоблачения и перечла записку.

Тут нашей героине, однако, пришла в голову одна мысль, от которой ее сердце прямо-таки запрыгало: а что если самозванка, упорствуя в своей мнимой болезни, останется в покоях княгини Гизелы и на пир не явится? В пору было прибегать к крайним средствам. — Господи! — с жаром воскликнула Мадленка. — Ты все знаешь, все видишь, сделай же так, чтобы эта… — она прикусила язык, ибо в разговоре с таким собеседником ругаться все-таки не пристало, — чтобы эта злодейка пришла, и я обещаю тебе, смерть твоей служительницы, — Мадленка имела в виду покойную настоятельницу, — не останется неотмщенной.