Тут в глаза ей бросились стрелы, торчащие из тела Михала, и она невольно призадумалась. Что, если в день Страшного суда, когда все мертвые воскреснут в своем человеческом обличье, он воспрянет с этими стрелами в груди, которые убили его? Что он тогда подумает о ней? И Мадленке живо представилось, как он корит ее за то, что она не вытащила треклятые стрелы, и, грустно качая головою, говорит: «Ах, мало же ты дорожила мною, сестра моя Магдалена!»

Мадленка опустилась на колени возле тела и взялась рукой за древко стрелы. Крепко ухватив его, она выдернула стрелу из раны; но оставалось еще много, гак много, и она боялась, что у нее не хватит сил извлечь все.

— Святой Иоанн, — прошептала Мадленка, просто чтобы что-то сказать.

— Святой Петр, — сказала она, когда была вынута вторая стрела.

— Святой Матфей… Святой Лука… — Тут она обнаружила, что начисто забыла имена всех остальных апостолов, и храбро продолжала: — Святая Екатерина… — В лицо ей из раны брызнула кровь, но она не остановилась. — Святая Анна… Богородица, храни нас.

Мадленка заплакала.

— Святая Варвара великомученица… Святая Елизавета… Апостол Андрей… — Оставалась последняя стрела. — Святой Себастьян, — закончила Мадленка решительно и вырвала стрелу из раны.

Ей казалось, она никогда больше не поднимется с места — так она была разбита. Но Мадленка по природе была упряма, и если она что-то задумывала, то непременно добивалась своего.

Следующие три или четыре часа Мадленка перетаскивала тела к высохшему ручью. То мечом, то руками, обломав все ногти и ободрав до крови пальцы, она немного углубила русло в выбранном месте и стала укладывать тела друг на друга, — но сначала сняла с Михала рубашку, покрытую еще не засохшей кровью, и отложила ее в сторону. На рубашку она положила веревку, которой он был привязан к дереву, и одну из тяжелых стрел с четырехгранными наконечниками, поразивших его.

Прежде чем уложить в могилу мать-настоятельницу, Мадленка долго искала в траве ее четки, и найдя их, вложила в руку умершей и не забыла поправить ей волосы, как умела. У одного из слуг Мадленка позаимствовала штаны, у другого — сапоги, у Збышека — шапку, а с Болеслава сняла куртку, на которой почти не было пятен крови. Все это Мадленка делала потому, что у нее сложился некий план, которому она намерена была следовать.

Поскольку женщине разгуливать в одиночестве по лесам, кишащим разбойниками, было отнюдь небезопасно, а ее собственное платье, разодранное и окровавленное, пришло к тому же в полнейшую негодность, Мадленка решила переодеться мальчиком, вернуться домой и потребовать справедливого возмездия для тех, кто убил настоятельницу и так жестоко казнил ее родного брата.

При свете луны Мадленка засыпала тела песком, а сверху набросала камней и навалила сломанных веток. Чего-то, однако, не хватало, и Мадленку осенило: она подобрала две толстые ветки, перевязала их лоскутком от своего платья так, что образовался крест, и водрузила его над могилой.

Совы, сидя на ветках, тревожно ухали, глядя на дивное зрелище — холм, выросший посреди песчаного русла. Мадленка, стоя с непокрытой головой, подумала, что надо бы прочитать молитву, только она не знала, какую. После небольшой заминки она стала читать «Отче наш»:

— Отче наш, иже еси на небеси… С каждым словом на нее нисходили мир и отдох-новсние; но когда она дошла до фразы «и отпусти нам долги наши, яко же и мы отпускаем должникам нашим», голос ее упал до шепота, она запнулась и умол-кла. Спазм горя стиснул горло тугой петлей, и волна гнева обожгла ей лицо.

Должники! Это враги, это те, кто напал на них посреди леса, должники — это те, кто безвинно убил на-стоятельницу и расстрелял стрелами потехи ради ее брата. И таких врагов надо прощать? Никогда! И, запрокинув голову, Мадленка дико закричала, глядя в потемневшее небо:

— Нет! Пусть бог простит их, если сможет, но я… я не смогу! Пусть они умрут, и тогда я прощу их! Пусть они все падут от моей руки! Пусть я буду вечно проклята, если забуду то, что они сделали! Никогда! Никогда! Никогда!

Она умолкла и, вызывающе выставив острый подбородок, постояла, ожидая, что за такие слова всевышний неминуемо поразит ее молнией; однако ничего такого не случилось. Только по листьям деревьев тихо зашелестели первые капли дождя, да где-то очень далеко прожурчал гром.

Мадленка опомнилась, когда холодные струйки потекли по ее лицу. Она забрала ворох одежды, веревку, библию, стрелу и меч и, отойдя под дерево, быстро переоделась. На тело она надела рубашку Михала, чтобы помнить, что его кровь взывает к отмщению, и опоясалась веревкой; кое-как влезла в штаны, которые оказались ей велики, натянула куртку и сапоги. На голову нахлобучила шапку, меч прицепила слева, как учил дедушка, библию сунула за пазуху, после чего легла на мох там, где капало меньше всего, и, накрывшись платьем Магдалены Соболевской, моментально уснула.

Пробудившись на следующее утро, Мадленка обнаружила, что ей очень хочется есть.

Кожа на содранных ладонях болезненно ныла, ныли ушибленные ребра, голова кружилась, желудок сжимался от голода, а сердце — от печали. Вдобавок ночь, проведенная на свежем воздухе, не пошла Мадленке на пользу; она простыла и теперь начала чихать и кашлять.

После дождя все посвежело, и всюду — на листьях, на стеблях, на ветвях — дрожали переливчатые капли. Мадленка потянулась, отошла в сторонку справить нужду, мимоходом удивилась тому, до чего неудобно это делать в мужском платье, после чего воздала хвалу Богу, что она еще цела и невредима, села на камень и стала размышлять.

Вчера их караван успел отъехать довольно далеко от дома, однако не настолько, чтобы невозможно было вернуться туда пешком. Соображение это чрезвычайно подбодрило Мадленку. Правда, она не была уверена в том, что ей известна обратная дорога — ведь они все же ехали не менее часа и вдобавок несколько раз сворачивали, но Мадленке так сильно хотелось вернуться, что она с ходу отмела это возражение как несущественное.

К тому же, раз Михал вчера не пришел обратно, родители наверняка должны были послать на его поиски людей, так что не исключено, что она вскоре встретит кого-то из своих, Тут Мадленка похолодела, потому что в голову ей пришло нечто совершенно убийственное.

Хорошо, однако, если это окажутся именно свои; ну а, допустим, ежели она, не приведи бог, наткнется на тех? Она ведь даже не знает, как выглядят ее враги. Дед рассказывал, что разбойники часто притворяются купцами и другими честными людьми. Попробуй-ка раскуси их, окаянных нехристей!

— Да ведь я знаю их! — вскричала Мадленка в возбуждении, широко распахнув глаза. — Это не разбойники! Это крестоносцы!

Ну конечно же! Разве обыкновенные грабители, какими бы жадными до добычи они ни были, стали им убивать всех, да впридачу привязывать мальчишку к дубу и расстреливать его с такой жестокостью? На такое способны только крестоносцы, а ведь совсем недалеко, в каком-то дне пути отсюда, их замок Торн, а еще выше по течению Вислы ощетинилась башнями в небо их главная резиденция, кровавый замок Мариенбург, он же в просторечии Мальборк.

Ведь хоть одиннадцать лет назад и разгромили их несметные полчища при Грюнвальде, псы-рыцари до сих пор держатся здесь, вгрызлись зубами в эту землю и не отпускают ее. Когда-то были они грозные и несгибаемые, а теперь стали кроткие и уступчивые и не лают повода напасть на себя. Коварны же эти крестоносцы, рыцари ордена Тевтонского! И ничего, кроме плохого, ни один поляк от них не видел.

— Ничего, — решила Мадленка, — главное — не попадаться им на глаза. А еще лучше — вообще никому; ведь в наше время не знаешь, кто тебе друг, а кто враг.

Последнее выражение принадлежало деду, который частенько повторял его, но Мадленка возгордилась этими словами так, словно они были придуманы ею одной. Тут взгляд ее упал на курган, вокруг которого крутилось маленькое животное вроде енота, и Мадленка помрачнела.