Епископ Флориан встал. Губы его горько кривились, и Мадленка знала, что ему не по нраву объявлять победителя. Он воздел руки, успокаивая разбушевавшуюся, непредсказуемую, опасную толпу.

— Суд божий, — возгласил он торжественно, — есть суд, которому мы обязаны подчиниться безоговорочно. Магдалена Мария Соболевская, ты свободна. — Взрыв ликования встретил его слова. Мадленка смутилась: она и не подозревала, что столько людей принимает ее судьбу близко к сердцу. — Князь Август Яворский, ты был не прав, — продолжал епископ сухо, — возводя наветы на честную девушку. Советую тебе как шляхтичу и благородному человеку повиниться, ибо иное не сделает тебе чести… Панна Соболевская, подойди сюда.

Представитель короля, пан Кондрат, сощурясь, глядел на Мадленку заинтересованным взором и левой рукой гладил холеную бороду. Мадленка, которой осточертел этот томный старик, бесцеремонно пялящийся на нее, высунула язык в его сторону, отчего глаза благовоспитанного пана, утратив свое обычное выражение, едва не вылезли на лоб, и поспешила к епископу.

Ей было трудно протиснуться между зрителей; возбужденные зрелищем недавнего поединка, все хотели отблагодарить ее за то удовольствие, которое она и ее боец доставили им. Ее хватали за руки, за плечи, за пояс, женщины стремились коснуться ее платья, дети таращились на нее, словно она была по меньшей мере святая, и никто — что было хуже всего — не закрывал рта, считая необходимым проводить ее каким-либо глубокомысленным напутствием.

— Ну, девка, не попади в беду снова!

— Ишь ты, какая!

— И рыжая, глянь!

— Ну и боец у тебя! Ты небось его здорово взбодрила, а? На своей постели!

— Молчи, дурак: не видишь, барышня приличная.

— Что приличная, что нет, все едино. — Да тьфу на тебя!

— Езус, Мария! Вот это поединок!

Мадленка пожимала руки и улыбалась, глядя одновременно, как бы не оступиться и не упасть среди этого моря жадных глаз и разинутых ртов, от которого несло кислым запахом пота. Она очень волновалась за красивое платье и была довольна, что сделала такую практичную прическу, которая не растреплется. Запыхавшаяся и с румянцем на щеках, она наконец предстала перед князем и епископом. Пан Кондрат, казалось, был чем-то недоволен. Повернув голову, Мадленка увидела возле себя Августа.

Теперь, когда твоя невиновность доказана, -возгласил епископ, — ты должна поклясться, что не держишь зла на князя Яворского, ибо он не имел никакого намерения оговорить тебя или каким-либо образом причинить тебе вред. Точно так же и ты, князь, обязуйся впредь не преследовать девицу Соболевскую своей клеветою и не держать на нее зла за то, что она победила тебя.

— Я не держу зла на князя, — объявила Мадленка, про себя присовокупив: «Хоть бы он утоп!»

— И я не держу зла на тебя, Магдалена, — буркнул Август, на ее взгляд, не вполне убедительно.

Епископ слащаво улыбнулся.

— Это все? — нетерпеливо спросила Мадленка. -Я свободна?

— Свободна, как ветер, — подтвердил князь Доминик. Толпа в это мгновение снова загудела.

— И больше никто не будет меня допрашивать? Никто и никогда? — недоверчиво говорила она, и ее взгляд перебегал с князя на епископа и обратно. — Я и в самом деле совсем, окончательно свободна?

— Решение божьего суда нерушимо, — важно сказал епископ, сцепив пальцы поверх объемистого брюха. — Никто не посмеет тебя задерживать, дочь моя.

— Да ну? — изумился Франтишек, подошедший к ним и слышавший последние слова прелата. — Что-то не верится, отче. Вы причинили моей госпоже столько неприятностей, кто его знает, что вы еще там измышляете… Вы меня простите, но я человек прямой и говорю прямо.

— Сын мой, — свысока отнесся к нему епископ, -ты сомневаешься в моем слове?

— А ты поклянись на библии для пущей верности, — хмыкнул вояка, — тогда я, может, и поверю. А то мне снова драться с этим медведем несподручно, устал я.

Епископ покачал головой, достал библию и поклялся, что Мадленка отныне вне подозрений и вольна идти на все четыре стороны.

— А князь что же? — спросил Франтишек. — Пусть тоже поклянется, чтоб все было честь по чести. Суд-то на его земле идет.

Улыбнувшись, Доминик накрыл красивой смуглой рукой библию и поклялся.

— Вот теперь я спокоен, — объявил Франтишек. — Утомил меня этот медведь.

— Что-то он долго не встает, — встревожился Август. — Что с ним?

— Встанет, — ухмыльнулся под забралом воин. -В день Страшного суда встанет, куда он денется?

Ты его убил? — спросил Август, потрясенный.

— Перерезал глотку. А что?

Князь и епископ переглянулись, ошеломленные. По правилам божьего суда победитель мог убить противника, но сейчас уж больно хладнокровно это было проделано. Теперь Мадленка догадалась, отчего вдруг загудела толпа минуту назад.

— Панна Соболевская, — вмешался пан Кондрат, на которого боец Мадленки, его речи и манера держать себя произвели впечатление, — представьте нам, пожалуйста, вашего спасителя.

— Для меня нет ничего приятнее этого, — сказала Мадленка, улыбаясь. — Позвольте вас познакомить с моим другом… — Она повернулась к воину, только что снявшему шлем. Слова замерли у нее на губах. Перед нею стоял синеглазый.

— Не совсем так, — сказал он. — Я комтур Боэмунд фон Мейссен.

Глава четырнадцатая,

в которой некоторые разговаривают громче, чем это принято в хорошем обществе

Изумление Мадленки было столь велико, что она смогла лишь, заикаясь, пролепетать:

— А где Франтишек?

— Умер, — холодно отвечал рыцарь. — Но перед смертью он рассказал немало интересного.

После этого дар речи обрели и прочие свидетели удивительного превращения скромного Франтишека в грозного крестоносца, чье имя гремело по всей границе.

Епископ:

— Это неслыханно! Доминик:

— Как? Что? Август:

Это он! Это тот прокаженный, боже мой!

В довершение всего Эдита Безумная, которой разрешили присутствовать на поединке, так как она вела себя тихо, узнала своего мучителя, издала дикий вопль и начала бесноваться. Среди зрителей возникло замешательство.

— Они в сговоре! — закричал Август. — Хватайте его!

— Стойте! — крикнул пан Кондрат, резво вскакивая с места. — Именем короля, опомнитесь!

Его слова оказали должное действие на всех, кроме Августа, который кричал:

— Я повешу его, посажу на кол, четвертую! Люди, ко мне!

Боэмунд повернулся и рукой в перчатке влепил молодому князю две увесистые оплеухи. Мадленка охнула и прижала ладони к собственным щекам, словно ударили ее саму. Август пошатнулся и побелел, как полотно.

— Это за твое обращение со мной в замке, а это за то, что ты на земле князя напал на меня из засады, крысеныш, — дерзко проговорил Боэмунд ему в лицо. — Жалкий трус, ничтожество, свинячье отродье!

Мадленка метнула взгляд на Анджелику: та вжалась спиной в спинку кресла и вцепилась руками в подлокотники в форме лежащих львов. Губы ее посерели, она не могла оторвать взгляда от лица крестоносца.

— Прекратить! — рявкнул пан Кондрат. — Князь Доминик, что это значит?

— Вы и сами видите, — ответил за князя епископ. — Это не тот человек, что выходил на поле сражаться за панну Соболевскую. Он осквернил божий суд. Я приказываю…

Боэмунд рассмеялся ему в лицо.

— Молчать, жалкий поп! Лучше расскажи, как твой драгоценный Сильвестр подкупил несчастного Франтишека, чтобы он сразу же сдался Доброславу и не сопротивлялся ему. Ну? Что, смелости не хватает признаться в собственной подлости?

— Это ложь! — завизжал епископ, багровея. Трое монахов вместе со мной слышали предсмертные слова этого Франтишека, — угрожающе сказал Боэмунд. — Это ты осквернил божий суд, а не я!

Епископ из красного сделался белым и оглянулся на своего хозяина, ища у него поддержки; но Доминик сделал вид, что не замечает его умоляющего взгляда.

— Если это правда, — спокойно сказал представитель короля, — то вам, епископ Флориан, придется отвечать за такое неслыханное самоуправство. Божий суд — это вам не потешные игры.