«Ясно одно — им во что бы то ни стало надо убедить князя Доминика, что это дело рук крестоносцев, иначе им самим несдобровать. Только вот стрелы они используют особенные, а раз так — надо познакомиться с этим Даниилом из Галича».
Покамест из числа подозреваемых можно было исключить самого князя Доминика, ибо становилось очевидно, что он сам был обманут. Кроме того, свою роль сыграло другое, весьма существенное соображение: как-то не верилось, чтобы такой красавец, богач и вообще один из первых вельмож королевства занимался столь гнусными делами.
Мадленка закусила губу. Соображения соображениями, да и князь, спору нет, красавец хоть куда, только вот те люди, что напали на них десятого мая, были очень уж хорошо организованы. Дружина у князя Диковского отменная, а раз так, пренебрегать им ни в коем случае нельзя.
Но самое главное — мотив и подоплека этого странного и страшного дела — по-прежнему скрывались в густейшем тумане, а ведь еще дедушка Мадленки говорил: «Ничего, рыжее мое солнышко, на свете не бывает просто так».
«Завещание! — озарило Мадленку. — Деньги, богатства! Настоятельница наверняка была далеко не бедной женщиной. Что если она отписала все состояние крестнику Августу? Или князю, с чьей матерью была так дружна?»
Определенно, тут есть над чем подумать, заключила Мадленка и немного приободрилась.
«В самом деле, зачем им какие-то жалкие платья и серебро, — рассуждала девушка, — когда они знают, что получат все?»
Но кто были эти они, оставалось загадкой. Мадленке до ужаса не хотелось, чтобы за всем этим стоял князь Доминик, который ей нравился. С другой стороны, его племянник Август тоже хороший парень, и лично против него Мадленка ничего не имела. В сущности, все, кого Мадленка видела при дворе князя Диковского, оказались вполне приличными людьми, за исключением поганой литвинки с ее ручным зверем. Но литвинка не могла организовать военный отряд и командовать нападением, вот в чем дело.
И все же Мадленка нутром чуяла, что где-то среди этих приличных людей затаился ее недруг, тот, кто глумился над Михалом, кто подослал самозванку и приказал разрыть захоронение. Более того: раз она едва не разрушила его замыслы, он наверняка догадывается, что где-то, в какой-то части своего хитроумного плана допустил просчет. Наверняка он, этот неведомый и коварный враг, уже ищет ее, чтобы заставить замолчать.
По спине Мадленки забегали мурашки. Она поежилась. Петр из Познани оглянулся на нее, и ей показалось, что у него странный взгляд. Князь Август в молчании ехал немного впереди, и это тоже было странно. Князь Доминик беседовал с ксендзом Домбровским, едва державшимся в седле. По лицу градом катился пот, и он утирал его дрожащей рукой.
Да, но если она не знает, кто ее враги, то и они тоже, скорее всего, не знают, кто она. Переодевание ее спасло. Бог хранит ее и будет хранить и впредь, потому что ее дело — правое, а бог не может быть на стороне неправого. Так, во всяком случае, ее учили.
Мадленка осмотрелась по сторонам и поняла, что они приближаются к тому месту, где остались лежать мертвые рыцари и где она разговаривала с Боэмундом фон Мейссеном. Дорога огибала купу деревьев. Вот передние всадники выехали на прямую, и скоро,
скоро…
— Стой! — взревел Петр из Познани. — Стой! К оружию!
— К оружию! — вторили ему десятки голосов. Ибо глазам всех присутствующих предстал не десяток тел, над которым кружило жадное до падали воронье и прочие нечистые птицы, а хорошо вооруженный и готовый к бою отряд крестоносцев в белых плащах с черными крестами. В стороне стояли две или три повозки, на которые кнехты бережно переносили павших рыцарей, а два священника ордена читали заупокойные молитвы. Таким образом, князь Диковский, явившийся сюда с самыми лучшими побуждениями, натолкнулся на своих исконных врагов, которые мало того что опередили его, но и не побоялись нарушить мир и ступить на его земли, чтобы только забрать тела своих товарищей.
Появление поляков не прошло незамеченным. Первым их увидел оруженосец одного из рыцарей и пронзительно засвистел. Вслед за тем человек в сером плаще, стоявший между двух священников с непокрытой головой, отбежал к своей лошади и без посторонней помощи вскочил в седло, даром что был в полном вооружении.
Хриплым голосом он выкрикнул короткие команды, которые его товарищи выполнили с удивительной быстротой и четкостью: всадники выстроились в неровное каре, оставив в середине повозки с телами, невооруженных священников и слуг. Рыцари опустили забрала шлемов и, готовые ко всему, выставили копья. Положение становилось, прямо скажем, довольно-таки угрожающим.
Пока крестоносцы построились для обороны, но их явно было больше, чем поляков, и кто знает, чем могла бы обернуться их схватка, если бы разъяренные рыцари перешли в наступление. Князь Доминик, очевидно, понял это и обменялся коротким выразительным взглядом с Петром из Познани. Тот только кивнул и указал движением подбородка на ксендза Домбровского. Князь шепнул что-то ксендзу на ухо, и тот, белее белого, выехал вперед. Лошадь под ним танцевала и не слушалась всадника.
— Во имя господа, стойте! — пронзительно закричал ксендз, выставив руку с распятием. — Князь Доминик хочет говорить с вашим командиром.
— Пусть говорит, — проорал человек в сером плаще, не надевший шлема и с презрением глядевший на польскую дружину из-под лохматых пшеничных бровей, — коли не лишился языка от страха!
Рыцари загоготали. Ксендз с отчаянием в лице обернулся к своему господину.
— Спроси их, что они здесь делают, — велел ему князь Доминик, и жилка на его виске, обращенном к Мадленке, тонко затрепетала.
— Князь хочет знать, что вы делаете на его землях! — крикнул ксендз.
— Ах он это хочет знать? — азартно крикнул человек в сером плаще. — А я хочу знать, как он смеет смотреть людям в глаза, этот лжец, клятвопреступник и грязный выродок! Он дал охранную грамоту за своей подписью брату фон Мейссену и восьми другим, и теперь все умерли, все убиты на его земле, с его ведома, а тот, кто это сотворил, зовется князем Августом и приходится ему племянником! Ну! Что на это скажет благородный князь?
И человек в сером уперся кулаком в бок и с вызовом поглядел на польских шляхтичей. Звали его Гот-фрид фон Ансбах, он командовал гарнизоном замка Торн, лежащего на границе земель королевства и крестоносцев, и слыл человеком неуживчивым, вспыльчивым и отменно храбрым. Почти всю жизнь он провел в этой земле и поэтому изъяснялся по-польски ничуть не хуже, чем на родном нижненемецком диалекте, — что, как мы вскоре увидим, обернулось великим посрамлением для князя и его придворных.
— Ваши рыцари первые напали на моего племянника! — крикнул князь Доминик, и Мадленка удивленно воззрилась на него: ей, как и всем присутствующим, было отлично известно, что князь лжет, однако никто даже бровью не повел.
— Неправда! — воскликнул фон Ансбах в ответ. — Если бы они напали первыми, твой недоношенный племянник не унес бы ног и сам валялся здесь, разрубленный на части, как последняя свинья!
Мадленка вспомнила повадки синеглазого и вынуждена была признать, что в словах фон Ансбаха есть определенная доля истины.
— Вы поплатитесь за то, что убили благородного фон Мейссена и других братьев! — вопил фон Ансбах. — Вам это дорого обойдется! И за удержание брата Филибера де Ланже вы тоже заплатите!
«Ага, значит, синеглазый все-таки умер от ран, — соображала Мадленка. — Но перед смертью успел рассказать им, кто на него напал — ведь они точно знают, что это был именно Август».
— А мы обвиняем вас в том, что вы злодейски умертвили настоятельницу монастыря святой Клары, мать Евлалию! — крикнул в ответ князь Доминик. — Вам придется держать ответ перед королем за это!
— Да? — заорал немец, очевидно, совершенно выведенный из себя упоминанием о короле Владиславе, иначе Ягайло, бывшем литовском язычнике и умнейшем политике, которого крестоносцы люто ненавидели. — А за то, что твоя мать была грязная шлюха, мне тоже придется держать ответ? А? Шлюхин сын! Незаконнорожденный ублюдок!
