— Подождите, — пробормотал человек.

Голос его звучал чуть гнусаво, но слова выговаривались отчетливо. Он закрыл перед ними дверь. Свет погас, и они остались в темноте.

— Подозрительный дворецкий, — сказала Финн. — Вид у него пугающий.

— Он не просто дворецкий, но и телохранитель, — указал Валентайн. — У него наплечная кобура. Я заметил ее, когда он повернулся.

Спустя всего несколько мгновений привратник-телохранитель вернулся и впустил их внутрь. Они последовали за ним в мрачный, мощенный плитами холл со старомодными настенными канделябрами, поднялись по широкой лестнице с вытертыми дубовыми ступенями и оказались в огромном холле на главном этаже. Он был высотой в два этажа и представлял собой нечто среднее между церковным нефом и пиршественным залом баронского замка. Потолок украшала лепнина в виде декоративных пучков плюща и винограда, стены на три четверти высоты были покрыты темными дубовыми панелями, пол устилали широкие доски. На одном конце комнаты три арочных окна с тяжелыми рамами смотрели на Семьдесят вторую улицу, тогда как на другом конце более дюжины окон поменьше, поднимавшихся от пола до потолка, выходили на маленький, обнесенный стенами садик, темный, если не считать двух или трех маленьких светильников, вделанных в углы.

Стены холла украшали десятки картин, по большей части кисти «малых голландцев»: скрупулезные архитектурные пейзажи де Витте, домашние интерьеры де Хоха, морские пейзажи Кейпа и мрачные замки Хоббемы. Единственным исключением было большое полотно Ренуара — голова юной девушки, — занимавшее почетное место над черным, выложенным плиткой камином.

С галереи второго этажа, опоясывавшей помещение с трех сторон, свисали геральдические знамена, в каждом из четырех углов стояло по полному комплекту вороненых доспехов. Яркий красный ковер покрывал большую часть пола, и на нем стояли друг против друга два больших кожаных дивана, выдержанных в карамельно-коричневых тонах. Между кушетками, покоясь на большой распластанной шкуре зебры, стоял квадратный кофейный столик с рамой из тикового дерева и столешницей из квадратов тяжелой кованой бронзы. На расставленных там и сям ломберных и журнальных столиках красовалась всякая всячина, от фотографий в серебряных рамках до искусно декорированных золотых портсигаров и как минимум трех — во всяком случае, столько попалось на глаза Финн — серебряных куммайя.

— Я вижу, вам нравятся мои вещи.

Голос раздался откуда-то сверху. Финн подняла голову и увидела смотревшего на них с галереи старика с тяжелым подбородком. Потом он исчез, послышался тихий гудящий звук, и через несколько секунд человек появился в дальнем конце комнаты. Он был одет в весьма официальный костюм, вышедший из моды лет тридцать назад. Его волосы, на удивление густые и черные, словно намазанные гуталином, были причесаны в стиле Рональда Рейгана, большие голубые глаза выглядели выцветшими и бледными. Узловатые кисти рук были усеяны коричневыми родимыми пятнами. При ходьбе он тяжело опирался на трость, оканчивающуюся треножником, и слегка подволакивал правую ногу, а левое плечо у него было чуть-чуть выше правого. Несмотря на отсутствие седины или лысины, не оставалось сомнений, что ему уже за восемьдесят. Используя левую руку, он сделал жест тростью.

— Садитесь, — любезно промолвил старик, указывая на коричневые кожаные диваны.

Финн и Валентайн последовали его приглашению. Для себя старик выбрал массивный деревянный стул с прямой спинкой, стоящий под прямым углом к ним. Дворецкий-телохранитель появился со старинным серебряным кофейным сервизом, поставил его перед ними и исчез.

— Эдуард Уинслоу, — сказал старик. — Его часто путают с Полом Ривере.

Он извлек из кармана шишковатую бриаровую трубку и разжег ее черной, с откидной крышкой зажигалкой времен Второй мировой войны, натренированным движением защелкнул крышку и выдул облачко дыма с яблочным ароматом.

«Одна тайна разрешилась», — подумала Финн.

— Правда, Уинслоу гораздо более ранний, чем Ривере, — заметил Валентайн. — И лучше, на мой взгляд, в малых формах. Ривере был слегка мелодраматичен, как и его политика.

— Вы разбираетесь в серебре?

— И политике, — улыбнулся Валентайн. — Особенно мелодраматического типа.

— Кто ваша молодая и удивительно хорошенькая спутница?

— Меня зовут Финн Райан, полковник. Мы пришли к вам по поводу куммайя, который вы преподнесли в дар францисканцам.

— Вы имеете в виду тот, что в конечном итоге оказался воткнутым в горло бедного Алекса Краули? — Старик рассмеялся. — Я бы и сам сделал это с огромным удовольствием, но сильно сомневаюсь, чтобы мой артрит позволил мне это, не говоря уже об апоплексическом ударе, который поразил меня примерно год тому назад. Увы, я уже не тот, что был раньше.

— Вы знали Краули? — спросил Валентайн.

— Знал, и достаточно хорошо для того, чтобы относиться к нему с неприязнью. Он был из тех, кого у нас, коллекционеров, принято называть статистиками. Занимался искусством, но не любил и не чувствовал его.

— А как вы с ним познакомились? — спросила Финн. — Через музей или через францисканцев?

Старик устремил на нее долгий, почти хищный взгляд, от которого по коже у нее побежали мурашки.

— Ни то и ни другое. Впрочем, это к делу не относится. Оглянитесь по сторонам, мисс Райан. Я правильно назвал ваше имя? Я живу ради искусства. Я очень много его покупаю. Если покупаешь произведения искусства в таких масштабах, как я, то часто оказывается, что перехватываешь что-нибудь у организаций вроде фонда Паркер-Хейл. У них имелся ряд работ «малых голландцев», а это как раз то, чем я интересуюсь.

— За исключением Ренуара, — заметил Валентайн, кивнув на картину над камином.

— Да, я купил его почти в конце войны.

— О, — неопределенно сказал Валентайн и замолчал. Гэтти был собирателем — вульгарным, если судить по декору его гостиной, — а все коллекционеры любят прихвастнуть.

— Вообще-то говоря, в Швейцарии.

— Странно, там вроде война не велась.

— Ничего странного. Я представлял армию при Алене Даллесе, в Берне.

— Правда?

— Да. «Рыцарь плаща и кинжала». Большая часть нашей тогдашней работы и сейчас остается под грифом «секретно».

— Даллес курировал миссию Бюро стратегических служб. Как сюда вписывается Ренуар?

Полковник, похоже, был удивлен тем, что Валентайн знает так много. Он поднял бровь, потом улыбнулся.

— В Европе было очень много произведений искусства на продажу. До, во время и после войны я просто пользовался возможностью того, что можно назвать избытком предложения на рынке. Но это приобретение было сделано на абсолютно законных основаниях.

— Никто и не говорил, будто это не так, — мягко ответил Валентайн.

— Я и сейчас время от времени совершаю покупки.

— И у кого?

— У Галереи Хоффмана, — ответил Гэтти. Финн сделала легкое движение. Валентайн как бы случайно положил руку ей на колено и оставил ее там. Финн не знала, что ее больше потрясло: прикосновение руки Валентайна или название галереи. Ведь именно Галерея Хоффмана значилась в компьютерном файле как источник приобретения рисунка Микеланджело. Это было еще не разгадкой тайны, но, по крайней мере, добавлением очередного элемента к складывающейся головоломке. Кинжал, францисканцы, связь Гэтти с Краули и теперь швейцарская художественная галерея — все было взаимосвязано. Связи прослеживались, но реально это мало что объясняло.

— Не кажется ли вам несколько странным то, что убийца счел необходимым проникнуть в школу в Коннектикуте, чтобы заполучить орудие убийства, которое он пустил в ход в Нью-Йорке?

— Насколько мне известно, это случайность. Кинжал был похищен в одном месте, потом объявился в другом. С тем же успехом убийца мог приобрести этот нож в здешнем ломбарде. И вообще, похититель кинжала и убийца вовсе не обязательно один и тот же человек.

— Полагаю, что, если бы вы защищались в суде, эти доводы были бы приняты во внимание.