Эта жутковатая берлога, несомненно, представляла собой пристанище безумца. Осыпающуюся штукатурку и ветхие цветочные обои покрывали вырезки из газет, рисунки и картинки из журналов, снабженные рукописными примечаниями, исполненными почерком столь бисерным, что они не поддавались прочтению. С репродукциями картин соседствовали потрескавшиеся и кое-как скрепленные гипсовые фигурки святых и ангелов, кое-где прибитые гвоздями, а кое-где просто поставленные в ниши, которые были выскреблены ложкой в мягкой, пористой штукатурке стен. Это был музей, посвященный безумным метаниям души, одержимой навязчивой идеей, суть которой не поддавалась анализу или логическому постижению — за тем лишь исключением, что она имела какое-то отношение к минувшей войне и людям, принимавшим в ней участие, к творцам и их произведениям, к великому множеству погибших за двадцать веков безвестных людей и, главное, к жизни и времени одного-единственного человека. Человека в очках со стальной оправой и с папской тиарой на голове.

Человек из Рима давным-давно утратил былую веру и порой был готов согласиться с циниками, утверждавшими, что человек существует лишь для того чтобы чревоугодничать, предаваться блуду и испражняться. Однако, попав сюда, он понял: у человека есть еще одно предназначение — доказать, что ад существует. Это место представляло собой как бы лабораторный сосуд, чашку Петри, позволявшую представить культуру проклятых.

Комнат оказалось больше, чем он ожидал, как будто две, а то и три обшарпанные, снятые за бесценок квартиры соединили вместе.

Если во всей огромной квартире и было что-то новое, то только обитая металлом входная дверь и замки на ней, открывавшиеся, впрочем, без особого труда. Кухня, откуда можно было пройти в маленькую темную гостиную, находилась посредине и производила кошмарное впечатление. Старомодная металлическая раковина без тумбочки, с открытой арматурой и многочисленными сколами эмали, была переполнена грязными пластиковыми и фаянсовыми тарелками с засохшими остатками пищи. Вытяжки не было, на кособоком кухонном столике стояли открытая банка с заплесневелым виноградным желе, коробка кукурузных хлопьев, пакет с прокисшим молоком емкостью в пинту и недопитая чашка кофе. С потолочного крюка для люстры свисала перекрученная клейкая лента-мухоловка. Брезгливо взявшись большим и указательным пальцами, ложный священник потянул за болтающийся шнур, но ничего не произошло. Войдя в гостиную, он обнаружил там ветхий, загибающийся с одной стороны коричневый тряпичный коврик и выполненный чернилами прямо на левой стене рисунок: Христос на облаке над гротескной Голгофой. Внизу, под тройным распятием, были начертаны слова:

ТЫ УБЬЕШЬ МЕНЯ, ТРОПА ЖИЗНИ

В ТЕБЕ ВОПЛОЩЕНА ПОЛНОТА РАДОСТИ

В ДЕСНИЦЕ ТВОЕЙ ВСЕ БЛАЖЕНСТВА МИРА

ВО ВЕКИ ВЕКОВ.

Присмотревшись внимательнее, незваный гость увидел, что на крестах Голгофы распяты женщины, из глаз и грудей которых сочится кровь, а нимб вокруг головы Иисуса испещрен странными, неразборчивыми и не поддающимися расшифровке надписями.

Далее находился короткий коридор, а за ним еще одна дверь, тоже старая, обшарпанная, но в отличие от прочих совсем недавно покрашенная в яркий, как скорлупа яиц малиновки, синий цвет. На ней было написано одно-единственное слово:

TSIDKEFNU

Слово из Ветхого Завета, обозначающее «Праведность», одно из тысяч имен Господа.

Человек из Рима оттянул свободной рукой затвор «беретты», набрал в грудь побольше воздуха, распахнул дверь и вступил в последнюю комнату. Там горел свет, такой яркий, что он, почти ослепленный, непроизвольно вскинул руку к глазам.

Позади них в парке Джеймса Дж. Уолкера играли и весело тарахтели, прыгая через скакалку, дети. Финн и Валентайн даже с такого расстояния смутно различали слова считалки:

— Ты уверен, что это нужно? — спросила Финн, сидя на скамейке рядом с Валентайном.

Между его ногами стояла сумка со снаряжением. Они оба были одеты в подходящую для такого случая спортивную одежду. Шел восьмой час вечера, уже опускались сумерки, и интенсивность движения по Гудзон-стрит уменьшалась.

— Ну, не зря же ты сегодня побывала там и прихватила с собой ключи, — улыбнулся Валентайн. — Кроме того, если мы хотим довести это дельце до такого завершения, которое удовлетворит власти, нам необходимо раздобыть улики. Все, что у нас есть сейчас — Интернет, паранойя и теория заговора, — к делу не подошьешь.

— Я просто хочу выяснить, кто убил Питера.

— Это мы обязательно выясним, — сказал Валентайн. — Обещаю тебе.

Он держал дальнюю сторону Сент-Люк-Плейс под наблюдением. Вскоре после того, как в здании погасли последние огни, «Хьюго Босс» вышел наружу и запер за собой дверь. Благодаря миниатюрной камере «Панасоник Д-снэп», которую Финн брала с собой во время ее вылазки в штаб-квартиру фонда, Валентайн располагал всей необходимой информацией об интерьере здания, включая систему безопасности и сигнализации, смонтированную за входной дверью. Она оказалась не новой, почти десятилетней давности, и относительно простой, базирующейся на телефонном соединении с центральным пультом. Одного звонка Барри Корницеру хватило для того, чтобы через пять минут получить пароль доступа, а то, что Финн стянула связку ключей, еще более упростило дело. После того как в мастерской на Кармин-стрит ей сделали копии, она, использовав сигнальный брелок на кольце оригиналов, нашла на Варик-стрит машину владельца, «тойоту камри», открыла дверь, бросила связку на переднее сиденье и заперла машину вручную. Хозяин, конечно, малость подергается, ища ключи, но, когда обнаружит их на сиденье, наверняка решит, что просто забыл их в автомобиле.

Сверившись с часами, Валентайн вновь присмотрелся к окутанному сумраком особняку по ту сторону дороги. Ничто не шевелилось, кроме листьев на деревьях. С перекрестка доносился гул дорожного движения. Финн смутно припомнила несколько строк из сонета Эдгара Алана По, посвященного призраку умершей любви, и постаралась отогнать мысли о том, что погребено глубоко под лужайками парка. Старые тайны. Еще более старые кости.

— Пора идти.

— Хорошо.

— Я поделился с Барри большей частью того, что мы накопали. Если к полуночи он не дождется моего звонка, то позвонит своему приятелю в Бюро и введет его в курс дела.

— Это утешает, — хмыкнула Финн.

Они встали и направились через улицу. Позади них, неразличимые в сумерках, веселились детишки.

Они вошли в темный дом. Впереди и справа от них находилась панель охранной сигнализации с пульсирующим, сердитым красным огоньком. Валентайн набрал серию цифр, и красный свет сменился спокойным зеленым.

— Так просто, — прошептала Финн.

— Это тебе не кино про ограбление в стиле «хай-тек», — усмехнулся Валентайн. — Сигнализация установлена невесть когда. В ту пору она могла считаться современной, но все устаревает, а люди от спокойной жизни расслабляются и утрачивают бдительность. — Он пожал плечами. — И вообще, с чего бы им раскошеливаться на навороченную охранную систему? Кто сюда полезет? Предполагается, что здесь нет ничего, кроме бумаг.

— Может быть, так оно и есть, — заметила Финн. — Может быть, мы ошибаемся.

— Ты сказала, что тебе показалось, будто твой дежурный в дорогом костюме был с пушкой.

— Не показалось. Я уверена.

— В таком случае мы не ошибаемся. Чтобы караулить бумаги, пушка не нужна.

Валентайн умолк, задержался, рассматривая картину над столом, и хмыкнул: