И глядишь, на следующий вечер еще один «куманек» постучится в «дом, где никогда не гаснет свет». Времена нынче тяжелые, и пренебрегать лишним лейдом – грех.

Вот Мама Мура и польстилась на дармовую пикантную рекламу.

Женщина уныло покосилась на свое отражение в зеркале. Черные круги кровоподтеков вокруг глаз никого не красят – это точно.

«Впору переименоваться из Мамы Муры в Маму Дуру», – вынесла она сама себе честный вердикт.

Объективно говоря… Этому замечательному словесному обороту содержательницу веселого дома в свое время выучил некий студент?философ, отчисленный из Храма Учености «за политику». Так вот, говоря объективно, несчастный извращенец виновен был лишь в том, что вечно совал свой длинный волчье?совиный нос в чужие недобрые дела. Каждый разумный человек понимать должен – всему есть предел и мера. Мошенничаешь в карты – так по?мелкому, чтобы проигравшему не так обидно было. Маньячишь – только не до членовредительства и смертоубийства. А если взял нехорошие бумажки, то прячь их так, чтобы приличные женщины не получали за их сохранение в морду, точно какие?то портовые шалавы. Вот что самое обидное! Сидела, никого не трогала, и тут на тебе – говоря худое слово, сразу бить полезли.

Грустно было Маме Муре еще и оттого, что никоим образом добраться до виновников ее несчастья не получилось бы при всем желании. Любители бить женщин говорили с отчетливым синтафским акцентом и наверняка уже отбыли на историческую родину, а бестолковый полуролфийский извращенец сидел в долговой тюрьме без всякой надежды на освобождение. Кому он нужен, кроме… всяких дур пустоголовых, вроде Нахиэ, которая, как утверждают девушки, тайком откладывает деньги на выкуп «бедного Удазика». И Зерия туда же! Одно слово – глупые бабы! И не ругательство это, а… объективная реальность, данная нам в ощущениях (спасибо философу?недоучке за умные слова).

Но заплакать над своей горькой судьбиной добрая женщина не успела, потому что эта самая объективная реальность проявила себя внезапно и нанесла Маме Муре очередные незабываемые ощущения. Когда дверь распахнулась настежь и на пороге кабинета возник не кто иной, как Удаз Апэйн весь в обновках, содержательница борделя чуть Предвечному душу не отдала.

– А это я… – улыбался негодник.

И смазливую его морду украшали синяки, свежие и симметричные.

– Ах, это ты! – вскричала Мама Мура, возмущенная эдакой наглостью. – Явился, гад, не запылился! Заходи, дорогой друг, будем считать боевые раны.

На самом деле, она собиралась добавить Удазику сугубо мужской красоты, выражающейся в шрамах на роже. Но оказалось, что извращенец не только свободу обрел, но и женщину своей мечты. За его спиной стояла… Нет, вы ни в жизнь не поверите! Настоящая ролфийка! В мундире!

А уж позади парочки толпились все обитательницы веселого дома в полном составе, включая буфетчицу и уборщицу.

– Я у тебя оставил на сохранении один важный документ, – сказал примирительно Удаз. – Пожалуй, я его заберу и заплачу за хранение.

– Вот твои документы где! – вскричала женщина, показывая на свое разбитое лицо. – Каждая бумажечка тут!

Не окажись рядом с повинным во всех бедах Удазом суровой ролфийки, ему бы точно досталось по шеям, ибо Мама Мура в гневе страшна.

– Молчать! – рявкнула офицерша. – Где бумаги? Кому ты их продала?

– Я? Продала? Нет, вы слышали?! – возмутилась та. – Пришли два урода, отдубасили и взяли сами, разрешения не спросясь.

– Кто такие? Как выглядели? Отвечать! – приказала спутница Удаза.

Бордель?маман только и смогла, что расхохотаться ролфийке в лицо. Хорошо так расхохоталась, многозначительно, уперев при этом руки в бока, чтобы та не подумала, будто кто?то испугался бабы в мундире. Но задираться не решилась. Мало ли, может, тоже кулаки в ход пустит.

– Ага! Щаз! Так они и стали мне показывать свои хари. Мужики как мужики, говорили с синтафским акцентом.

Удазик нехорошо скрипнул зубами и поморщился от боли. Сразу видно, что получил в челюсть, дружок желтоглазенький.

– Навели все?таки, – прошипел он.

– Кто? – спросила ролфи. – А ты заткнись, пристрелю. И девкам скажи, чтоб не выли.

– Бабы Ланистировы.

– Ладно. Забирай свои пожитки, какие здесь остались, и уходим. Ты, бандерша. Ты меня не видела, поняла? Иначе сожгу вместе с девками и борделем.

А ведь сожжет. Они такие, эти бешеные ролфи.

Комнатку извращенца Мама Мура давно сдала другому… придурку, а убогие вещички отправились на помойку. Но, как тут же выяснилось, не все пропало безвозвратно. Сердобольная Нахиэ сохранила самое дорогое – ведерко и помятый серый мундирчик.

Мама Мура только головой покачала, в очередной раз убедившись, что бабья жалость – море бездонное.

И еще несколько дней после ухода Удаза и его ролфийки в заведении «Морской Конек» царил дух романтики: девушки пребывали в легкой мечтательности, козней друг дружке не строили, а все больше вспоминали каждая о своей Большой Любви.

«Вот ведь, оказывается, как бывает, – говорили они, тяжело вздыхая и прижимая крепко стиснутые кулачки к полуобнаженным грудям. – Нашел Удазик свою настоящую, хоть и несколько странную любовь. Значит, есть она, любовь эта проклятущая. И за нее надо бороться! И в этой святой битве все средства хороши – и ведерки с водой, и веревки, и строгие мундиры».

И слезы умиления катились по напудренным щекам. А Мама Мура все?таки дура и ничего в любви не понимает.

– Ты! Совиное отродье! – рычала Грэйн, не выбирая выражений, и свирепо клацала зубами на притихшего и забившегося в угол кареты Удаза. – Агент Святоша! Ха! Да агент из тебя еще хуже, чем тив! Ну вот скажи мне, желтоглазый, чем ты думал, когда оставлял эти бумаги на хранение в борделе?!

Самонареченный ир?Апэйн угрюмо отмалчивался, сопел и прижимал к груди жестяное ведерко с каким?то серым свертком. Отвечать ему, похоже, было нечего. Да эрне Кэдвен и не требовались его ответы и, тем более, оправдания. Опоздала! Когти Локки, она опоздала! И все теперь насмарку, все, абсолютно все. Ниточка оборвана. Шлюха не видела лиц синтафцев, и бесценные манускрипты ушли, ушли совсем! Куда? Разумеется, в Синтаф! В загребущие когти Эсмонд?Круга, сожги их всех Локка!

От бессильной злобы ролфийку натурально трясло, а вид заполошно моргающего желтыми глазками смеска ее раззадоривал еще больше.

– Ну и назови мне хоть одну причину, по которой я не должна свернуть тебе шею, а тело притопить в канале, а? – риторически вопросила она. – И эта шлюха! Кровь Морайг, она меня видела! И если она распустит язык… – Тут Грэйн осеклась и задумчиво нахмурилась, а потом пробормотала, будто пробуя на вкус идею: – А может, это и неплохо? Может, если она начнет трепаться о том, что ролфи ищут эти бумаги… – и цепко глянула на Удаза, словно прикидывая, в какое место ему лучше засадить крючок. – Может, из тебя хоть приманка получится, а, желтоглазый?

Бывший тив неровно вздохнул и прижал свой сверток еще крепче.

Грэйн скривилась и сплюнула в приоткрытое окошко. Карета неспешно катила по узким набережным Индары, просто так, без цели – эрна Кэдвен не поскупилась и велела извозчику их «покатать по столице». Ролфи нужно было подумать и понять, что делать дальше – а думалось ей лучше всего на ходу, а еще лучше – в людном месте, чтобы не поддаться искушению и действительно не придушить поганца, который умудрился превратить победу в поражение одним своим существованием.

– Нет… – разочарованно вздохнула она. – Приманка из тебя не выйдет. Коль скоро бумаги уже у них, к чему им светиться теперь и убирать проигравших конкурентов? Когти Локки! И этот, у которого ты забрал бумаги, этот Ланистир – тоже мертв, да?

Удаз шмыгнул носом и кивнул.

– И девки его, если еще живы, то тоже не видели лиц налетчиков… – продолжала рассуждать Грэйн и, вдруг снова озверев, прорычала: – Ну и где теперь мне их искать, а? Будь ты трижды проклят, желтоглазый! Ходячее несчастье! Удэйз, мать твою… У меня мерина в поместье Удазом зовут. Тьфу!