– Это… очень утешает, милорд, – хмыкнула она. – Но боюсь, что нет. Я, видите ли, озаботилась составлением завещания.

– Весьма предусмотрительно с вашей стороны. Но завещание будет иметь силу лишь в случае вашей смерти. Волеизъявление осужденных трибуналом аннулируется, а их владения – конфискуются.

– Я помню, – ровно отозвалась Грэйн эрна Кэдвен.

– Я рад, что помните. Ну, что ж. – Лорд?секретарь зевнул и потянулся. – Смотрите?ка, начинает светать! Курьерский корабль ждет только вас, эрна. Отправляйтесь. Все необходимое для путешествия уже доставлено в вашу каюту на «Дерзкой».

– Но…

– Вас держат в Эйнсли какие?то дела? – выгнул бровь Конри.

– Нет, – понятливо покачала головой Грэйн.

– Экипаж для вас уже у подъезда. Пусть Локка и Морайг подарят вам улыбку удачи воинов, эрна Кэдвен. Я помню о вас, Грэйн.

– И я помню о вас, милорд.

Все люди лгут. Себе и другим, ближним и дальним, врагам и друзьям. Это может быть обычная недоговорка по пустяковому вопросу, или благая ложь во имя милосердия, или льстивое преувеличение, или самое настоящее мошенничество. Люди начинают врать еще в колыбели и с каждым годом жизни совершенствуются в этом искусстве. В чем?то другом – так нет, а умение лгать шлифуют изо дня в день неустанно, без напоминаний. Младенчик мгновенно уловит миг, когда его хныканье принесет и материнскую ласку, и сладкий пирожок, и внимание родни. Дитя быстро смекнет, кому прочитать стишок, а кому услужить, чтобы пожалели и простили шалость. И вина за сломанную игрушку частенько падает на невиновного. А дальше – больше. Девица подводит глаза и вяжет губы бантиком, обманывая относительно кротости своего нрава. Юнец разглагольствует о любви, лишь бы добраться до нижних юбок барышни. И стоит ли пересказывать все байки про мужей?врунов и жен?лгуний? Мы улыбаемся недругу – разве не ложь растянула уголки наших губ? Мы злословим за спиной, а в лицо льстим – что же это? Лгут короли и министры, послы и купцы, врут матери и отцы, любовники друг другу, привирают ветераны битв и летописцы. И что есть искусство, если не Великая Ложь, парчовым покровом прикрывающая неприглядную жизненную правду? Да и сама история… О, вот самая пошлейшая из врунишек, почище портовой шлюхи, рассказывающей каждому матросику, что он у нее второй. Победитель притопнет ножкой, насупит бровь или даст несколько круглых чеканных кусочков золота, и – пожалуйте! Самые наглые, подлые и гнусные враки нарекут Истиной.

Люди лгут. Не врут только вещи. Это знает каждый из детей Шиларджи. Меч, прославленный в веках как оружие непобедимого героя, честно поведает, сколько раз ударили им в спину другу, и скольким родичам перерезали глотку блестящим лезвием, и сколько раз герой драпал без оглядки, тоже расскажет сталь. Потому что меч чист и невинен, потому что он только меч. А прялка вдруг споет о силе и несгибаемости под ударами судьбы простой крестьянской семьи. И выдолбленная из грушевого чурбачка чаша окажется хранительницей истории о подлинном милосердии и скромном подвиге обычного травника. Хочешь узнать правду – спроси вещь, говорят шуриа.

Поэтому как бы хмур и недружелюбен ни показался хозяин шхуны, на которой Джона приплыла в Индару, но «Летучая мышь» честно призналась, что ее шкипер Рульв по прозвищу Морской Котик – добросердечный труженик, раз в жизни прельстившийся легким заработком и уже закаявшийся брать хоть лейд из рук эсмондских наемников. И ничего дурного он не смог бы беззащитной женщине сделать – натура такая незлобивая. Теперь вот клянет свою дурацкую удачу, корит себя за сыновний плен на Шанте и гадает, останется ли от мальчика хоть пригоршня косточек, чтобы похоронить в родной землице.

Всю дорогу, а это почти пять дней, Джона просидела в крошечном загончике, где?то в недрах шхуны. Грызла сухарики и очень экономно пила отвар из трав, поддерживающий силы. Благо миниатюрность шуриа подразумевает и малую потребность в пище. И слушала бесконечную повесть шхуны – про косяки сардин и сельди, плетение сетей, переменчивые ветра и бурные волны, про каждого из ступавших на палубу моряков, их характеры и поступки. Попутный ветер гнал «Летучую мышь» в Эббо, не иначе, сама Хела?Морайг надувала ее паруса. Джона, прислонившись спиной к переборке, дремала и видела сны, в которых она сама была и кораблем, и рыбой, и волной, и шквальным ветром. И даже Порог она не перешагивала, а переплывала, точно сказочная морская змеедева, взмахнув ажурным хвостом и плавниками. Мысли о будущем прятались на самом дне, в жестких скорлупах, и точно так же, как настоящие жемчужины, не торопились даться в руки неумелого ловца. К счастью или к горю, но Джойана Алэйя была из тех людей, которые предпочитают ожерелью из жемчужин?мыслей, которыми является книжная вычитанная премудрость, самостоятельно нырять в житейские волны и там во тьме и страхе искать свои драгоценности ума. Пусть кривенькие, пусть не такие блестящие, пусть никого они не сразят совершенством, но свои, политые потом и кровью, родные. Да и жить так интереснее и веселее. Вот и сейчас, надежно пристроив детей под крылышко к Вилдайру и его Княгиням, Джона со всей шурианской неутолимой страстью к приключениям рванула им навстречу в буквальном смысле под всеми парусами.

В Эббо остались кое?какие связи, да и деньги, вложенные в тамошний банк, наверняка на месте. Там же, по словам Аластара, оборвалась ниточка, связывающая архив Гарби с ролфийскими манускриптами. Да и вообще эта бывшая провинция Империи Синтаф частенько становилась перекрестком многих дорог, как человеческих, так и мистических. Наверное, потому, что когда?то давным?давно именно здесь находилось священное для всех детей Шиларджи место – Лунный Холм. По преданиям, когда самые первые шуриа на своих пирогах достигли берегов Джезима, а в дороге их изрядно потрепал шторм, то высадились они именно тут. Джезим встретил переселенцев неласково – дождем и ветром. Измученные, они расположились на ночлег под холмом, собираясь на следующий день вернуться, но за ночь на вершине выросла яблоня, и то был знак, ниспосланный самой матерью Шиларджи. Красивая сказочка, которую Джона еще несколько дней назад рассказывала на ночь Шэррару, а ей – Элишва, а той – бабка, и так до самого первого колена. Сказочка, конечно, но отчего?то, стоило показаться на горизонте серо?коричневой полосе Индары, как у шуриа защемило сердце. Вот же он – Лунный Холм – плавная, как волна, возвышенность, напоминающая изгиб полного материнского чрева.

Шкипер с изумлением взирал на женщину, которая по?змеиному скинула шкурку шаманки, избавившись от туники, фатжоны и металлического пояса, от ритмичного позвякивания которого у моряков волосы дыбом вставали. Думали, колдует, и тряслись, точно кролики в садке. На палубу входящей в гавань шхуны поднялась дама в шерстяном платье, суконном рединготе, в капоре и даже с муфточкой в обтянутых лайковыми перчатками ручках.

Леди – а такая просто не могла оказаться не леди – терпеливо ждала у фальшборта, когда «Летучая мышь» пришвартуется к одному из бесчисленных причалов.

Моросил дождик, но даму это ничуть не смущало, и столь светское выражение застыло на ее личике, что какая?то невидимая сила без всякого участия разума согнула Рульва в низком поклоне.

– Возьмите, – леди протянула рыбаку приятно звякнувший мешочек. – Это плата за проезд. И возвращайтесь за сыном.

– А это… ну слово волшебственное?

Джона сказала два шипящих словечка, заставив шкипера заучить их наизусть. На языке шуриа они означали: «Джэйфф – ты… чудак на букву «М», но перевод рыбаку ни к чему.

На берегу единственную пассажирку встречали мытарь и таможенник. И пока чиновник вглядывался в документ, удостоверяющий личность дамы, она совершенно на равных торговалась с его напарником насчет въездной пошлины.

– Да где это видано – три серебряных оули? Это же грабеж средь бела дня, сударь мой.

– Сударыня, ничего не знаю, тариф такой.

– Грабительский у вас тариф, так и знайте.