– Вы его отпустили.

– Да. И я надеюсь только на то, что боги вразумят нас и мы сообща найдем способ, как противостоять эсмондам, не убивая их и не подкармливая Предвечного их душами. А до тех пор… – и Рэймси пожал плечами, давая понять, что рассуждать больше не о чем. – Кэйбри! Верхового в бухту, к эрну Сэйлиту! Пусть ведет эскадру на рейд Левенеза. А мы покамест займем город. Ваша светлость, граф, – и обозначил вежливый поклон взмахом двумя пальцами у козырька фуражки, – не желаете ли возглавить колонну?

В честь наступления теплых дней почти все окна в замке были открыты. Комнаты проветривались, чтобы изгнать застойный тяжелый запах, накопившийся за зиму. Слуги перетряхнули все перины и подушки, выбили и вычистили ковры, не говоря уже о прачках, которым досталась самая тяжкая работа. Мирари обожала эти дни, когда в мрачном и холодном Гнезде Эсков ненадолго становится шумно и весело, когда можно затеряться от карающего ока миледи, а потом в комнатах замка еще долго будет пахнуть морским ветром… и свободой.

Княжна отложила в сторонку совок и вдохнула чудесный запах влажной земли, блаженно прикрыв веки. Скоро совсем потеплеет, и можно будет гулять хоть целый день. Весна в Эскизаре прекрасна, солнечна и красочна, словно на угрюмый север прилетает гостить яркая заморская птица из далеких южных стран. Из?за теплого морского течения, омывающего берега полуострова, все цветет разом – тюльпаны, олеандры, сирень и фруктовые деревья. Как и прочие диллайн, Мирари была одержима, одержима очень редкой тягой к садоводству. Все, что росло из земли, цвело и плодоносило, влекло девочку с раннего детства. Душистый горошек и бальзамин, гибискус и жасмин – вместо кукол и миниатюрных домиков. Миледи (а Мирари даже мысленно никогда не называла Лайд матерью) брезгливо морщилась, глядя издали, как дочь ковыряется в земле, почитая пристрастие к садоводству изъяном для девушки. Впрочем, плебейский порок выглядел по сравнению с одержимостью Сины вполне пристойно. Младшей сестренке повезло гораздо меньше. Диллайнская княжна, просиживающая целыми днями над математическими задачками, вообще нечто вопиющее. Цветочки – это по крайней мере изящно. Так считала миледи. Бороться с одержимостью невозможно. Даже когда бедную Сину запирали в темный чулан на целый день на хлеб и воду, она не прекращала придумывать свой математический язык. Мирари точно знала, она же сама приносила сестре ломтик сыра или пирожок посреди ночи. Делалось это, конечно, тайком от миледи и слуг, но бывало, что ловили, и тогда обеим доставалось розог. Но девочки накрепко вцепились друг в дружку коготками, никому не позволяя разрушить их дружбу. В конце концов, у Мирари была только Сина, а у Сины – Мирари. Для всего остального мира они не существовали, словно накрытые сказочными плащами?невидимками. «Княжны» – и все! Неудавшиеся сыновья – для миледи, дочери «этой женщины» – для отца.

А потом появился Рамман Янамари. Явился, точно сказочный витязь в черный замок, где томятся принцессы, и спас, как и положено, сначала маленькую Сину, а потом и старшую Мирари. Ту подсказку со столовыми приборами не забыли обе девочки и преисполнились столь истовой благодарности, что она граничила с благоговением. А еще он их видел. Просто видел глазами, замечал, улыбался, но не «княжнам», а Сине и Мирари. А еще он говорил с ними и дарил подарки. Веер, расшитый бисером мешочек, крошечная шкатулочка, фарфоровая кукла?принцесса, браслетик из ярких стеклянных бусин, бабочка из раскрашенных птичьих перышек, подушечка с лавандой хранились в сундуке у няньки Сины – доброй и жалостливой женщины, согласившейся бесплатно помочь княжнам. Теперь, когда миледи сбежала в Санниву, подарки заняли самое почетное место в крошечной комнатке Мирари. Такой себе маленький алтарь первой и единственной любви, который летом каждый день украшался живыми цветами, а зимой – цветами комнатными.

Рамман… Тот, кто пришел в сумеречную сырую пещеру беспросветного одиночества с солнечным мечом?улыбкой наперевес и вывел к свету. Одновременно юноша?ровесник и взрослый самостоятельный мужчина. «Дети матерей?шуриа очень быстро перестают быть маленькими несмышленышами», – сказал он однажды и посмотрел куда?то в сторону заката с такой тоской, что у Мирари слезы на глаза навернулись. Оказывается, можно скучать и по матери, оказывается, не все женщины на свете – равнодушные к детской любви статуи. Надо же!

Скоро Рамман приедет в Амалер. Этой мыслью девушка жила весь март и апрель, обкатывая каждое слово, которое скажет графу Янамари, словно морская волна камушек до гладкости яичной скорлупы, до блеска. Дольше держать в себе чувства Мирари не могла. Скоро, совсем скоро начнется война, а на войне случиться может всякое. Пусть знает. А вдруг…

Девушка крепко зажмурилась и сжала кулачки, чтобы не спугнуть удачу. Никакой молодой человек не будет так добр и заботлив с такой непривлекательной девицей, никогда не выделит ее среди других, если только сам не увлечен. Всегда сторонившаяся зеркал, невзрачная, худенькая, глазастая Мирари теперь задерживалась возле них, с радостью находя в себе пусть маленькие, но достоинства, которые вполне под силу заметить такому мужчине, как Рамман Янамари. И оттенок волос хоть и воробьиный, но немного серебристый, и нос классической формы, а белесые ресницы, если присмотреться – длины необыкновенной. А пальцы?то! Тоненькие, ровненькие и вовсе не как у цапли.

Миледи теперь далеко, и ей не до судьбы дочки, а отец, так сильно благоволящий юному графу, не станет возражать против помолвки. Не исключено, что милорд Эск будет рад породниться с Янамари. А став невестой, Мирари смогла бы сшить Рамману рубашку, какую давно хотела. Тщательно подобранные узоры для вышивки, шелковые нитки и самые тонкие иголки только и дожидались своего часа.

– Ах, вот вы где!

Не стой девушка на коленях, она бы на месте подпрыгнула от неожиданности. Вознося хвалы… Отец запретил даже думать о Предвечном, поэтому Мирари благодарила кого?то Доброго и Милосердного, сделавшего так, чтобы Он приехал раньше!

Судя по высоким сапогам, Рамман только и успел, что оставить лошадь груму, прежде чем отправился на поиски княжны. И нашел ее в саду.

– Вы уже земледельничаете, Мирари? Не рано ли?

И помог девушке встать.

– Для гороха даже поздно. Здравствуй, Рамман.

– Я соскучился, Мирари, – улыбнулся он. – Ты правильно делаешь, что пользуешься тряпичными перчатками.

– Сама сшила. Правда прелесть?

– Это ты – прелесть!

По правде говоря, в крестьянской широкополой шляпе, огромном рабочем переднике и грязных перчатках девушка выглядела скорее забавной, чем прелестной. Но, если Рамман так считает, значит, все правильно.

– А что я тебе привез? – лукаво подмигнул молодой человек, похлопывая себя по карману сюртука. – Ни за что не догадаешься.

Эта игра забавляла обоих в равной степени. Мирари так искренне, так сердечно радовалась каждой безделушке, что сияние ее глаз, наверное, у самого жуткого скряги вызвало бы острейшее желание дарить подарки.

– Это игрушка?

– Нет!

– Книга?

– Не?е?ет.

– Сладости?

– Не угадала.

– Украшение?

– Ну?у?у… Не совсем…

– Рамман! Так не честно, – заскулила девушка жалобно. – Я умру от любопытства.

– Я закопаю тебя прямо здесь, в саду, и сверху посажу розовый куст.

– Никто и не заметит, – вздохнула Мирари.

– Неправда! Без тебя солнце сразу погаснет, все цветы завянут, а деревья засохнут, – не менее серьезно сказал Рамман и достал замшевый мешочек. А в нем…

Княжна ахнула от восторга. Часики, маленькие карманные часики, серебряные, на цепочке.

– Контрабандные, – прошептал граф. – Из Идбера. Ни у кого таких нет и еще долго не будет. Только у тебя.

Пискнув что?то невнятное, девушка порывисто обняла Раммана за шею и звонко неумело чмокнула в губы. Сама испугалась своей смелости, но не отпрянула, а медленно отстранилась, сияя огромными блюдцами глаз цвета старого золота.