Теперь мы находились на ровной ледяной площадке шириной около шести метров. Перед нами тянулась трещина, за ней — крутой склон, снег и лед, а дальше снова ледяная стена, местами до 30 метров в высоту, — последнее препятствие на пути к террасе.
Слева снежный откос поднимался по углублению в стене, и от края откоса до верха оставалось всего 12 метров. Над углублением нависал прямоугольный выступ. Один за другим мы пошли вверх по рыхлому снегу, скрывающему прошитый трещинами лед, к полке под выступом. Теперь справа от нас высилась почти вертикальная стена, сложенная из плотного снега. Харди, страхуемый Уркиеном, стал рубить на ней ступеньки, забирая влево. Наконец он одолел последний, особенно крутой участок и стал выбирать веревку Уркиена.
Присоединившись к ним, мы с Аннуллу обнаружили, что стоим на слегка наклонном снежном поле над сераками в начале Верхнего ледопада. Несколько шагов по мягкому глубокому снегу, и перед нами открылся вид на Большую террасу. Но как пройти на нее? Впереди — трещины и сераки, нагромождение ледяных глыб и шпилей, разделенных провалами. Здесь происходил перегиб льда, стекающего с террасы в ледопад. Сто метров ледяного хаоса, и как его форсировать — неведомо! Позади был пятичасовой переход; шерпы, работавшие без кислорода, очень устали. Мы решили разбивать лагерь.
Место было не такое уж плохое: почти ровное, надежно защищенное от лавин. Правда, ветер орудовал тут беспрепятственно, в лагере IV никогда не было совсем тихо. Высоту определили приблизительно в 7100 метров.
Поставили палатку, затем шерпы пошли обратно в лагерь III. Порывистый ветер взвихривал снежную пыль. Оставшаяся часть дня прошла, как обычно, в верхних лагерях: мы лежали в мешках, растапливали снег для питья, потом не спеша приготовили ужин.
Истекла половина испытательного срока кислородных приборов. Мы обсудили свои впечатления и согласились, что высокая концентрация кислорода придала нам большую энергию. Однако оба чувствовали сильную усталость, как после очень тяжелой работы; кроме того, местами громоздкие аппараты оказывались помехой, особенно когда приходилось, с трудом сохраняя равновесие, рубить ступеньки на крутом ледяном склоне. И наконец, у нас оставалось ощущение, словно маски изолируют нас от окружающего мира и друг от друга.
Таковы были наши выводы после одного дня работы с кислородными приборами; дальнейший опыт ничего, по существу, не изменил. Подъем в масках не доставил нам никакой радости, в отличие от последующих дней, когда мы повторили тот же маршрут с аппаратами открытого типа, идя несколько медленнее, но зато с гораздо большим удовольствием. Стритер и Мэзер, а также Маккиннон и Джексон, пройдя этот же участок без всяких аппаратов, назвали его на редкость приятным.
Как ни бесновался ветер, к 20.15 мы уснули. Сначала дышали кислородом. Между нами лежал баллон, и газ через Т-образную трубку поступал в обе маски. Было тепло и уютно, но в час ночи кислород кончился, и я сразу проснулся. Сквозь полудрему я думал о наших планах. Настроение было хорошее, еще сказывалось действие кислорода. Потом я уснул опять и проснулся совершенно разбитый. Холод, апатия, уныние… Мы неплотно закрыли входной рукав палатки, и за ночь внутрь нанесло снега. Я никак не мог заставить себя разжечь примус и начать готовиться к выходу. Точно такое же состояние было и у Харди. Действие кислорода кончилось.
От 6.30 до 7.30 Харди налаживал наши походные кислородные аппараты, они хранились в палатке. Небо хмурилось, дул сильный ветер, похоже было, что вот-вот начнется снегопад.
Ho вот аппараты собраны, Харди включает свой баллон. Послышалось громкое шипение: застывший клапан пропускал кислород! Снова и снова Харди пытался заставить клапан работать, но газ продолжал просачиваться наружу. Руки немели от холода, а краник не хотел слушаться. Промучившись полчаса, Харди отделил краники: надо было отогревать баллоны. Он подержал руки над примусом и положил на клапан. Я втащил свой баллон к себе в спальный мешок и зажал ногами — стальной корпус показался мне холоднее льда. Наконец к 8.30 клапаны оттаяли достаточно, краны начали действовать исправно. В 8.50 мы выступили в путь. Небо прояснилось — приятный сюрприз, потому что обычно день начинался хорошей погодой, а кончался плохой, если же утро было пасмурно, то так и оставалось до конца. Но сегодня получилось иначе: ветер стих, выглянуло солнце.
Мы осмотрели террасу. Похоже было, что слева сераки не такие крутые, а мы направились на север, в сторону Западной Канченджанги, ориентируясь на длинный серак. Он лежал, словно кит 100-метровой длины и 30-метровой высоты, хвостом к нашему снежнику, а головой — к террасе, и позволял преодолеть, во всяком случае, первую трещину. Мы вырубили ступеньки, взобрались на спину «кита» и прошли по гребню. В конце нас ожидал крутой шестиметровый спуск, за спуском несколько трещин и нечто вроде снежного коридора, который выводил между глыбами льда прямо на террасу. Я задержался на гребне, страхуя Харди, пока он рубил ступеньки вниз по стенке. Но вот уже и снежный коридор позади — мы ступили на Большую террасу!
Огромное, почти совершенно гладкое белое поле плавно подступало к скалам, спадающим от южного предвершинного гребня. Влево терраса так же отлого, под углом около 15 градусов, поднималась в северном направлении к Сходням. После уже пройденных нами склонов терраса напоминала огромное футбольное поле. До самых Сходней ни больших трещин, ни сераков — одним словом, никаких препятствий, если не считать короткого крутого откоса на стыке.
Часы показывали десять. Решили пройти возможно дальше по террасе и подыскать место для лагеря V.
Мы поочередно протаптывали тропу в глубоком, по колено, снегу. Двигались довольно быстро. Слева, на западе, тянулся край террасы, граничащий с Долиной. Прямо перед нами начинались склоны, ведущие к Западному седлу, на них, далеко вверху, виднелись красные скалы Серпа. Восточная часть его спускалась вниз, ограждая с востока заполненную снегом котловину под Серпом. Ниже каменной гряды снега Сходней и котловины сливались в один большой снежно-ледовый откос, на поверхности которого кое-где возвышались сераки, образующие северную границу Большой террасы. Мы вышли в самое начало откоса, где крутизна достигала 40 градусов и снег был достаточно плотен.
Аэрофотографии показывали на этом откосе широкую полку под сераком, метрах в ста двадцати ниже начала Сходней. Мы быстро нашли полку и серак и направились туда, полагая, что это место может подойти для лагеря V. Подступы к полке преграждали сераки, причем восточная часть этого барьера казалась лавиноопасной — на нее обрушивались снег и камни с южного склона горы. Мы предпочли пойти западнее, ориентируясь на снежный бассейн под Серпом.
Откос становился все круче, и в 100 метрах ниже полки угол подъема достиг 50 градусов. Местами мы шли по голому льду, местами — по слою снежной муки глубиной от 5 до 15 сантиметров. Мы траверсировали склон, воюя со своими кислородными приборами. Маски неплотно прилегали к лицу, и кислород просачивался наружу; кроме того, аппараты мешали движению. Мы поглядели вниз: если сорвемся здесь, не скоро выберемся обратно… Достигнув наконец полки, мы были готовы проклясть кислородные приборы, забывая, что без них не смогли бы попасть сюда так быстро. Было 11.40.
Полка отвечала всем нашим пожеланиям. Она находилась на достаточной высоте, около 7700 метров, была почти совсем гладкой и позволяла поставить хоть десять палаток. Сераки высотой до 30 метров защищали ее от лавин сверху, со склонов ниже Серпа. Впоследствии мы смогли оценить значение такой защиты.
Мы сели, отдыхая от веса кислородных аппаратов. Маски сняли — «подышать свежим воздухом», очки сдвинули наверх, чтобы лучше оценить открывающийся вид. Долину закрыло тучами. За Талунгским седлом виднелось море облаков, под которым находился Дарджилинг. Прямо на юг, на 300 метров ниже нас, возвышался Кабру; на юго-востоке, под облаками, тянулась Ялунгская долина, еще дальше простиралась Индия. На западе, точно огромный клык, острие которого находилось на уровне с нами, торчал Джанну. Дальше, к северу, высился Макалу. Мы чувствовали себя, словно летчики в кабине стратосферного самолета, высоко надо всем миром.
