- Я должен уйти, - стиснув кулаки, поджал губы парень. Я открыла рот, глубоко вдыхая воздух и собираясь вставиться. Что? О чем они?! Почему уйти? Есть же какие-то иные возможности?

- Я рад, что мне не пришлось говорить этого тебе, - кивнул Хенсок.

- Стойте! – воскликнула я. Утро было для меня таким туманным и плывучим, что я, несобранная, вынуждена была экстренно собраться с мыслями сейчас, вброшенная во внезапно нарисовавшиеся неприятности. Не так, совсем не так я представляла наши с Джином последующие отношения, которые при данных обстоятельствах… заканчиваются. – Почему он должен уйти? Если вы видели… или вам сказали… или вы просто знаете… вы должны знать, что виновата во всём я! Я заставила его нарушить устав! Джин не хотел! Он не виноват!

- Это так? – задал ему вопрос Хенсок.

- Это я поцеловал её, учитель, - не поднимая век, из-под которых тонкая прорезь глаз буравила доски пола, сказал он.

- Нет! Это я сделала! Я! – крикнула дура, которая не отвечает за свои поступки и не понимает, к чему они могут привести. О чем эта глупая школьница думала ещё вчера?! О чем?!

- Неправда, - спокойно опроверг Джин. – Клянусь, что вчера вечером я был инициатором нарушения устава. Хо не виновата, потому что она невинная девочка и никогда бы не поступила так. Я… не выдержал и оказался слаб.

- Ты осознавал, что совершаешь преступление в монастыре? – уточнил Хенсок.

- Да, учитель, - Джин нахмурил брови, но губы печальным лукавством изогнулись. – Хотя в тот момент, когда всё происходило, я уже ничего не осознавал.

- Что же заставило тебя преступить табу? – я дрожала и, не владея собой, позволила двум соленым слезам выбиться из глаз и потечь по щекам. Думай же, голова, думай! Какие доводы защитят Джина и оправдают? Меня-то ладно, лишь бы с ним ничего не сделалось. Он ведь пришел сюда добровольно, он хотел жить здесь! Он останется здесь! Но что для этого сделать мне? Хенсок ожидал от него очередного ответа.

- Я люблю её, - негромко сказал Джин и я, вздрогнув, обернулась к нему.

- Что? – скрипом вышло из моего горла.

- Любовь… - задумчиво повторил Хенсок, разведя руками. – Ничего не скажешь – благородная цель! Поцеловать девушку, которую любишь, в стенах монастыря… очень романтично, - старик, по-моему, вернул своё озорство. Но настолько ли, чтобы быть готовым к прощению? – Но больше похоже на неукротимую страсть, а страсть – совсем другого характера чувство, сын мой. Однако кто из нас может точно сказать, одно это или другое? Любовь взывает к пониманию, а страсть к негодованию, потому что она – слабость. И для воина поддаваться мимолетным искушениям низко, недостойно. Если ты не смог устоять, ты уже не будешь воином, но если ты научился любить, то ты будешь куда лучшим воином, чем другие, кто этого не умеет… И всё же оплошность остаётся оплошностью.

- Я понимаю, учитель, - Джин всё ещё не смотрел на меня, стараясь не реагировать на моё близкое нахождение.

- В таком случае, до заката ты должен покинуть монастырь, мальчик мой, - вынес приговор Хенсок. Вскрикнув, я сделала шаг вперед, потом обратно к Джину, и снова рыпнулась к дедушке. Я не знала, кого останавливать и умолять.

- Хорошо, - склонил голову молодой человек и принялся отступать спиной.

- Джин! Подожди… - но он, не слушая, развернулся и исчез на лестнице. Я развернулась к настоятелю. – Вы не можете выгнать его вот так… это несправедливо! Это незаслуженно! – всхлипывала я.

- Это адекватно тому, что он сделал, - сурово возразил Хенсок.

- Тогда и меня выгоняйте! Я же не сопротивлялась… я напросилась на это! Я.. я демон Мара, да! Что я тут вообще делаю? Я сбиваю с пути истинного адептов, они не могут расплачиваться за мою безалаберность!

- Демон Мара искушал и Будду. И Иисус был в пустыне искушаем Дьяволом. Но ни один не поддался и выдержал, - Хенсок отвернулся к окну вновь, устремив взор вдаль. – Дело не в том, кто соблазняет, а в том, насколько силен соблазняемый, - пока я мотала головой, не соглашаясь, он изрек: - Ты не монах Тигриного лога, и сама, добровольно, можешь уйти в любой день. В любой час, - Хенсок посмотрел на меня, прямо и беспрекословно. – Только это будет раз и навсегда. Обратно ты уже никогда не войдёшь, Хо.

Давя безжизненное рыдание, я шмыгнула носом. Я могу уйти, когда захочу, да. У меня приоритет перед остальными, я свободна и не прикреплена к этому месту, о чем очень жалею весь последний месяц с тех пор, как привыкла к здешнему обитанию. Но оно было с Джином… он был всегда рядом, заступался, защищал, помогал и поддерживал. В отличие ото всех остальных, о которых вечно хотелось позаботиться мне, Джин был тем, что излучал силу и спокойствие. И Хенсок говорит, что он недостаточно силен?!

- Вы неправы, - горько упрекнула я старика. – Джин сильнее многих… половина мальчишек здесь разбита и сломана своими судьбами, а он… он пережил многое, но не стал беспросветным страдальцем. Он стал выше проблем и научился быть счастливым даже после разочарований. Он поддался соблазну не по слабости, а сознательно…

- Я разве сказал, что он слаб? – Хенсок заблестел знакомой мне улыбочкой. – Я сказал, что дело в том, насколько силен соблазняемый, - он приблизился ко мне на пару шагов. - Разумеется, не пробуя и не прикасаясь к порочному, легко быть святым, не так ли? А вот попробовав удовольствие не утонуть в нем – это совсем другое. Здесь нужно не меньше выдержки. Не поддаться искушениям Дьявола – это не значит, что ты победил его. Это не значит не перейти на его сторону. Есть одна притча о том, как священник и… жрица любви, - тактично обозвал проститутку Хенсок, - Умерев, попали в рай и ад. Но в ад попал священник, а она – в рай. Они изумились, обнаружив такое положение вещей, и попросили объяснить им это. Дело оказалось в том, что всю свою жизнь, не пробуя ничего греховного, священник, живя напротив публичного дома, мечтал отведать любовных утех, мечтал о той жизни, которую ведут те мужчины, что заходят в двери на противоположной стороне улицы. Похоть отвлекала его от молитв и часто он ловил себя на том, что завидует распутникам. В то же время, купающаяся в вине и разврате жрица любви, даже во время исполнения своего ремесла, каялась и стыдилась того, как зарабатывает на жизнь. Она плакала, когда оставалась в одиночестве, о том, что никогда не будет достойна ничего святого и восхищалась священником напротив. Она признавала свою порочность и желала искупить её хоть как-нибудь, а священник гордился своей святостью и считал, что его поведение – верх совершенства, - Хенсок возвел свои глаза на моё лицо, ища, поняла ли я его сказ? – Не всё однозначно в этом мире, Хо.

- Так, вы простите Джина? – Я уловила именно такие перспективы в басне.

- Лично я на него и не обижался, - хохотнул Хенсок. – Но из монастыря он всё равно уйдёт.

- Почему? – вот теперь я точно не поняла, к чему было рассказанное эзоповым языком нравоучение.

- Потому что, - потрепав за щеку, настоятель похлопал меня по голове. Слезы высохли от его милой фамильярности. – Ступай, тебе ещё мыть за всеми посуду.