Внезапно и вопреки развитой интуиции он заключил, что для беспокойства вовсе нет причин. Бернис проявит фотопленку, и тогда выяснится, что Бруммель говорит правду, а Бернис ошибается. И Маршаллу действительно в эту минуту хотелось, чтобы дело закончилось именно так, как он только что подумал.

Однако Бруммель по-прежлему ждал ответа, не спуская с него гипнотического, пронзительного взгляда.

– Я… – начал Маршалл, и теперь он чувствовал себя униженным и глупым, – я действительно устал бороться, Альф. Может быть, меня так воспитали и поэтому ценили в «Таймс», но я решил перебраться сюда, а это что-нибудь да значит. Я устал, Альф, и не становлюсь моложе. Мне необходимо подлечиться. Хочу научиться быть обыкновенным человеком и просто жить.

– Да – подхватил Бруммель, – именно это тебе и нужно.

– Так что… не волнуйся. Я хочу жить тихо и спокойно, как все люди. Я не собираюсь больше сражаться и не хочу неприятностей. С моей стороны тебе нечего опасаться.

Бруммель был восхищен и протянул ему руку. Пожимая ее, Маршалл чувствовал себя так скверно, как будто продал душу. Да неужели Маршалл Хоган говорил все это? «Я, должно быть, и вправду устал», – подумал он.

Не успев опомниться, он очутился за дверью. Аудиенция была окончена!

Когда Хоган вышел и дверь за ним была тщательно закрыта, Альф Бруммель со вздохом облегчения откинулся на спинку кресла и сидел некоторое время, глядя в пространство, собираясь с силами для выполнения следующего, не менее трудного дела. Разговор с Маршаллом был, по его мнению, только репетицией, а теперь его ожидало настоящее испытание. Он потянулся к телефону, придвинул его поближе к себе, с минуту смотрел на него, не двигаясь, и затем набрал номер.

Ханк как раз заканчивал красить фасад дома, когда зазвонил телефон и раздался голос Мэри:

– Ханк! Это Альф Бруммель!

«Ох-ох-ох! – подумал Ханк. – У меня все руки в краске. Ему бы здесь сейчас поработать».

Идя к телефону, он признался Господу, что согрешил.

– Здравствуй, – произнес он в трубку.

В своем кабинете Бруммель повернулся спиной к двери, как бы отгораживаясь от невидимых зрителей, хотя кроме него в помещении никого не было, и заговорил приглушенным голосом.

– Здравствуй, Ханк. Это Альф. Я решил позвонить, чтобы узнать, как ты там, после… вчерашнего вечера.

– А! – только и смог произнести Ханк, чувствуя себя, как мышь в зубах у кошки. – Все в порядке, сейчас намного лучше.

– Ты все обдумал?

– Да, конечно. Я долго размышлял, молился и проверил по Слову целый ряд вопросов…

– Хм. Похоже, ты остался при своем.

– Да, это так. Вот если Слово изменит себе, тогда и я изменюсь, но, насколько я понимаю, Бог не думает отступать от того, что Он сказал. Так что у меня, видишь ли, нет никакого выбора.

– Ханк, ты знаешь, что в пятницу будет собрание общины?

– Знаю.

– Я действительно хочу тебе помочь, Ханк. Я не могу спокойно смотреть, как ты сам себе вредишь. Тебя хорошо приняли в церкви, но… как бы это сказать? Расхождения во взглядах, препирательства, склоки… это может разрушить общину.

– Кто же препирается?

– Ну вот, ты опять…

– И, в конце концов, кто созвал это собрание? Сэм, Гордон и ты. Не сомневаюсь, что Лу по-прежнему действует с вами заодно, так же, как и те, кто размалевал мой дом.

– Мы просто обеспокоены. Ты все противишься тому, что было бы лучше для всей общины.

– Это смешно. А я – то думал, что сражаюсь против тебя. Но ты слышал, что я сказал? Кто-то расписал фасад моего дома.

– Что? Что там было написано? Ханк медленно произнес всю фразу. Бруммель застонал:

– Но Ханк, это безумие!

– Мэри тоже так считает. Представь себя на нашем месте.

– Если бы я был на твоем месте, я бы призадумался. Ты понимаешь, что происходит? Поговаривают, что ты восстановил против себя весь город. Это значит, что скоро все отвернутся от нашей церкви, а нам тут жить. Ханк! Мы должны помогать людям, проявлять к ним милосердие, а не вбивать клин между нами и обществом.

– Я проповедую Евангелие Иисуса Христа, и многим это нравится. И о каком это клине ты говоришь? Бруммель начал терять терпение.

– Ханк, поучись на примере прежнего пастора. Он совершил ту же ошибку. Посмотри, что с ним произошло.

– Я это учел. Я понял: единственное, что мне нужно сделать, – это отступить, сидеть тихо и похоронить истину поглубже, чтобы никому не причинять боли. Тогда все идет хорошо. Все будут мной довольны, и мы снова станем дружной, счастливой семьей. Вот уж правда, Иисус поступал опрометчиво. Он сохранил бы многих друзей, если бы отступил, сдался и начал играть в политику.

– Хочешь стать мучеником?

– Я хочу спасать души, обращать грешников, я хочу помогать рожденным свыше верующим возрастать в истине. Если бы я этого не делал, то у меня нашлось бы кого бояться куда больше, чем тебя и остальных членов правления.

– Это не назовешь любовью, Ханк.

– А я люблю вас всех, Альф. Поэтому мой долг – дать вам лекарство, и особенно в нем нуждается Лу. Бруммель пустил в ход свое главное оружие:

– Ханк, думал ли ты, что он может подать на тебя в суд?

На другом конце провода было тихо.

– Нет, – ответил наконец Ханк.

– Он может привлечь тебя к ответственности за клевету, нанесение морального ущерба и не знаю за что еще.

Ханк глубоко вздохнул, моля Господа о терпении и мудрости.

– Видишь ли, в чем дело, – ответил он, – многие люди не знают или не хотят больше знать, что такое истина. Мы не можем постоять за нее и во всем отступаем. Поэтому такие люди, как Лу, блуждают в тумане, разрушают свои собственные семьи, распускают сплетни, пачкают свое имя, делают себя несчастными, совершая грех… и потом ищут кого-нибудь, на кого можно переложить всю ответственность! Кто же кому вредит в таком случае?

Бруммель начал терять терпение.

– Мы поговорим об этом в пятницу. Ты, конечно, придешь?

– Да, я приду. Сначала я только встречусь с одним человеком, он хочет посоветоваться о своей жизни, и после этого я приду на собрание. Ты когда-нибудь давал подобные советы?

– Нет.

– От человека требуется уважение к истине, когда он старается помочь другим изменить жизнь, построенную на лжи. Подумай об этом.

– Ханк, я думаю о благе других людей. Бруммель с треском бросил трубку и оттер пот с ладоней.

Если бы кто-нибудь смог его увидеть, то скорее всего пришел бы в ужас не от вида шершавого бородавчатого тела этой отвратительной рептилии, а от того, как она полностью, без остатка, будто черная дыра, поглощает свет. Жуткое создание скорее напоминало тень, причудливо перемещающуюся в пространстве. Но все дело в том, что этого маленького беса невозможно было увидеть человеческим глазом: невидимый и нематериальный, кружил он над городом, кувыркаясь то в одну, то в другую сторону, влекомый вперед не ветром, а усилием воли. Крылья этого чудовища, которые казались от быстрого движения плотной серой массой, трепеща и шурша, несли его, как пропеллер.

Существо походило на страшную маленькую химеру, как и подобает демону. Кожа его была слизистой, непроницаемо черной, тело тощим, паукообразным, получеловеческим, полуживотным. Два огромных выпученных желтых кошачьих глаза выступали вперед. Они щурились и вращались, постоянно что-то высматривая. Дышал демон прерывисто, выпуская при этом вонючие, светящиеся серные клубы пара.

Демон неотступно следовал за своим подопечным: водителем коричневого «бьюика», пробирающегося по улицам Аштона в дальний конец города.

Маршалл покинул «Кларион» немного раньше обычного. После утреннего переполоха было даже странно, что номер все же был сдан в печать, и теперь персонал был занят подготовкой следующего. Газета маленького городка выйдет вовремя… и сегодня, может быть, ему представится возможность хоть немного познакомиться со своей дочерью.