Руку я не вырываю, но и усаживаться не спешу.

- Здесь ветрено и холодно. В машине тепло и комфортно - выбор очевиден. Разве нет?

Вздохнув, я сдаюсь. Этот аргумент подействовал безоговорочно, с него и нужно было начинать. Я - оранжерейное растение и ужасно не люблю холод в любом его проявлении. Ни пить ледяную воду, ни купаться в холодной реке или бассейне, ни, тем более, нырять в крещенскую прорубь, и уж, конечно, ни мерзнуть на пронизывающем ветру.

Закрыв за мной дверь, он садится на свое место, и сразу сдает назад. Я начинаю думать, что зря сопротивлялась, идея разговора во время поездки на машине теперь кажется мне даже предпочтительнее статичной беседы на улице. За рулем Никите придется следить за дорогой, а не испепелять меня взглядом, выпытывая причины и подробности своей отставки.

- Так что ты хотел узнать? - спрашивая, устав ждать, что он начнет разговор первым.

- Не хочешь кофе? - задает он встречный вопрос. - Как относишься к Старбаксу?

- Мы же собирались прокатиться.

- И не только, - ничуть не смутившись, заявляет он, даже не глядя в мою сторону.

И я принимаю правила этой игры.

- Ладно. Кофе я люблю, но пью его очень некрепким и с молоком. А конкретно у Старбакс предпочитаю горячий шоколад. Венти. И без сливок.

- Принято. Очень исчерпывающе, - улыбается он.

А я не в первый раз замечаю, что он необычно произносит букву "ч", словно запинаясь на ней, тем самым ее как бы удваивая. В его речи слова, содержащие "ч", звучат как "хоч-чешь", "исч-черпывающе". И от этого задвоенного "чче" волоски на моей коже встают дыбом. Даже под свитером и курткой. Оч-чень щекоч-чащий и невероятно приятный звук.

Он останавливается возле Торгового центра, на углу которого расположена всемирно известная сиэттлская кофейня и, получив отказ на вопрос, пойду ли я с ним, обещает:

- Я сейч-час, - пуская тем самым новую волну мурашек по моему телу.

- Что за наваждение? - думаю, когда он исчезает за стеклянными распашными дверями с узнаваемым бело-зеленым логотипом.

Потираю лицо, шею и передергиваю плечами в желании избавиться от этого странного навязчивого ощущения. Никогда раньше не замечала за собой фетиша на дефектах речи. Знаю за собой свойство при длительном общении впитывать, как губка, чужие речевые особенности. Это не поддается контролю и никак от меня не зависит - слушая долго кого-то, кто картавит, шепелявит, или имеет другой какой недостаток произношения, я в итоге перенимаю этот дефект, и начинаю говорить как они. Причем даже в их отсутствие. И излечить меня от такого самоприобретенного изъяна может лишь продолжительный неконтакт с его носителем.

Никита возвращается с картонным стаканом самого большого из имеющегося в меню кофейни объема. На стакане черным фломастером выведено мое имя и традиционно надет манжет. Я открываю окно "Форда" и, сразу ощутив сладко-горький аромат шоколада, буквально чувствую, как поднимается во мне уровень эндорфина. Я улыбаюсь.

Протянув мне стакан, Никита подает и бумажный пакет с торчащей из него вафлей.

- Как ты узнал?! - мое удивление запредельно.

Я точно знаю, что ни в одну из наших двух недолгих встреч не обсуждала с ним свои кондитерские предпочтения, а, значит, не упоминала и вафли.

- Девушка-бариста подсказала, тебя тут знают, - говорит он совершенно серьезным тоном без намека на шутку.

Я бросаю недоуменный взгляд сквозь стеклянную стену на стойку, но девушку разглядеть не удается из-за свето-теневых помех. Никита смеется. Перевожу взгляд на него и понимаю, что он пошутил.

- Очень смешно, - в голосе сквозит легкая обида.

- Не очень, согласен. О твоей любви к вафлям я знаю от Вики.

Но фразу я не дослушиваю, мой разум зацикливается на слове "очень" и все далее сказанное попросту не регистрирует. Мои слуховые рецепторы - если таковые есть, в анатомии я не сильна - возбуждаются от ласкающего их звука, и я становлюсь неспособной воспринимать информацию.

Это же ненормально. С этим нужно срочно что-то делать. Как я собираюсь разговаривать с ним дальше, если, заслышав один-единственный звук, растекаюсь как подтаявшее мороженое? Может, попросить его не употреблять слова с буквой "ч"? Но как я объясню ему эту странную просьбу, чем аргументирую? Не признаюсь же, в самом деле, в ее странном воздействии на себя и свой мозг. Неа, не признаюсь.

Остается только поскорее ответить на все его вопросы и удрать до того, как сама начну "ч-чекать".

Я жду, когда Никита снова усядется на свое место и начнет движение, чтобы вновь вернуться к так и не начатому толком разговору. Но он, судя по тому, что в руках его такой же стаканчик, только меньшего размера, с пышной шапкой усыпанных шоколадной крошкой сливок и торчащей из нее трубочкой, никуда ехать он не собирается.

- Допьем, и поедем, - правильно понимает он вопросительный взгляд.

- За шоколад спасибо, - киваю я, - но давай уже перейдем ближе к делу. Ты хотел поговорить о Вике, я тебя слушаю.

Он размешивает сливки в какао, и выражение его лица становится раздраженным.

- Зачем нам говорить о Вике? Мы расстались, и для меня эта тема исчерпана и закрыта.

- Но ты сказал...

- Я обманул, - перебивает он и смотрит на меня без тени смущения. - Прости, но пришлось пойти на обман. Чтобы ты точно не отказалась встретиться со мной. Во время и нашей первой встречи, и потом второй ты так старательно демонстрировала равнодушие ко мне, что я не был уверен в твоем согласии.

Я таращусь на него и хлопаю ресницами, как большеглазая безмозглая кукла.

- В общем, если ты не возражаешь, то это наше первое свидание.

Он облизывает кончик трубочки и кладет ее поверх салфетки с логотипом, лежащей на центральной панели между нами. Мои глаза сопровождают каждое из его действий, потом я снова смотрю ему в лицо, и меня засасывает в омут его невероятно бездонных глаз, в этом освещении потемневших до цвета графита. Мой любимый оттенок серого - мокрый асфальт.

- А если возражаю? - бормочу еле слышно, не в силах моргнуть или отвести взгляд.

- Не цепляйся к словам. Это всего лишь оборот, присказка, требуемая этикетом. Даже если ты возражаешь, твое мнение - извини - не учитывается, и это свидание. Прими это.

Мы продолжаем смотреть друг на друга, но мне быстро надоедает эта затянувшаяся игра в гляделки.

- Ну, если свидание, - говорю с непонятно откуда взявшейся смелостью, - удиви меня...

Он наклоняется вперед и впервые берет меня за руку. По руке молниями вверх стреляют электрические импульсы.

- Ты когда-нибудь смотрела, как садятся самолеты? - чуть подсевшим голосом спрашивает он.

Он тоже взволнован?!

- Я еще в-вообще н-ни разу не была в аэропорту, - заикаясь, отвечаю, опустив взгляд на замок из наших рук, сейчас являющийся энергетическим сгустком. - Точнее, была, но тогда мне не было и четырех лет, поэтому ничего не помню.

- Тебе понравится, - обещает он и поворачивает ключ в замке зажигания.

Ощущения, охватившие меня при приближении к аэропорту, словами описать невозможно. Какое-то чувство невыразимого восторга, предвкушение чего-то особенного и значительного, волнующего и крышесносного. Наверное, что-то похожее испытывают прыгуны с парашютом, двигаясь к распахнутым створкам рампы, навстречу неизвестности.

Мне действительно еще ни разу в своей жизни не удалось тут побывать. Мама по работе летала довольно часто, но в аэропорт ее почти всегда отвозил водитель, и хоть встречать иногда позволялось папе, у меня не получалось поехать с ним, каждый раз что-то мешало.  То учеба, то продленка, то планы с подругами. Алиса же всегда была свободна или специально освобождалась, и с удовольствием сопровождала отца, а потом с увлечением рассказывала мне, как же тут круто. Как по-особенному чувствуется ритм жизни, какое волнение охватывает во время ожидания в зале прилета, как слезы наворачиваются, когда видишь эмоции людей от встречи с любимыми. В общем, вдохновленная ее красочными рассказами, я уже давно лелеяла мечту попасть в аэропорт хотя бы как зритель, хотя и полететь мне тоже ужасно хотелось. Все равно куда. Просто сесть в кресло, пристегнуться по просьбе стюардессы, как это часто показывают в фильмах, и спиной ощутить дрожь от разгоняющихся, набирающих космические обороты мощнейших двигателей. Прожить и прочувствовать, как огромная стальная птица, всё ускоряясь, бежит по взлетной полосе, добираясь до предельной скорости, как сравнительно маленькие, почти крохотные колесики-шасси отрываются от земли, и происходит магия. Магия полета.