Однако авиация дала свои плоды: к нам переходило до девятисот солдат из тысячи, они просто сдавались, сдаваться нужно было особым образом — либо быть раздетым, чтобы мы видели, что человек безоружен, либо выбросить оружие изначально. Но наши враги не дремали, например, они перестали носить форму, было невозможно понять кого убивать. Иногда заманивали в ловушку, вот таким «сдающимся солдатом», наши невольно попадали в поле поражения, а дальше вражеские снайперы делали своё дело, однако технологии от китайцев помогали и здесь: небольшими дронами, такими же, как мне показывал Максим, но немного с другой функцией, сканировались городские здания, командиры могли подсказать есть ли где-то снайпер или засада.

Однажды я спросил у Иосифа, сидя с ним в машине, за что вся эта помощь, бензин, техника, оружие, он ответил, что за людей, я тогда ухмыльнулся, сказал, что-то вроде того, что в Китае их и так не мало.

— Не в плане количества, — ответил он, — наши люди — это всё что осталось от Европы. Есть только мы, а дальше пустота. Но в этой пустоте много металла, дерева, в общем ресурсов, которые только возьми и переработай.

— Но в Европе всё в радиации, — не понял китайской выгоды я, — что можно сделать с такой загаженной землей, да и если им так надо туда выйти, то почему не в обход?

— Потому что им будут мешать и очень сильно, как только они вернут к жизни те территории, сейчас никто не заселит Европу, как ты понимаешь, а радиация больше для них не проблема, они знают, как ускорять распад частиц, для меня это слишком сложно, но они хотят с начала облагородить земли здесь, потом двинуться в Европу.

— Зачем облагораживать здесь, а не просто захватить?

— За тем, что они сразу предлагали свою помощь европейцам, которые теперь в Москве, но они затребовали какие-то слишком наглые условия, только лишь за то, что они не будут мешать китайскому управлению, предлагали вроде бы, как и Гронскому — тоже самое. Потом на них вышел Лукин, сам, он не выдвигал условий, он просто просил технику и оружие, предложил меня свои как бы наследником. Короче, их главное условие — это мир и их руководительская роль.

— Лукин? Он же вроде был с твоим отцом, — удивился я, — а тут он предлагает китайцам воевать за них?

— А мы за китайцев воюем? По-моему, наша цель вытащить людей из рабства, в которое вогнали их предатели, мой отец никогда не хотел этого, он мечтал выпнуть отсюда тех, кто пришёл и строить нашу страну заново, как уже строили не один раз, и конечно ни о какой помощи из вне не было и речи. Предстояли бы тяжелые годы войны, а потом тяжелые годы восстановления, но Гронский, его дружок Котов решили иначе. Решили быть королями здесь и сейчас. Лукина никогда не интересовала личная выгода. Единственный кто мог бы дать оружие, чтобы освободить наших людей от прислуживания этим уродам оказался Китай, вот он и вышел на них, какой-то вес ведь он имел, глава одной из трёх частей России как-никак.

— И что они получат, когда мы победим?

— Нашу страну, конечно это останется Россией, но управление будет из Китая, их законы, их порядки, к тому же я пообещал, что строить за загрязнённых территориях поедут мои люди, ведь очистительные сооружения не с неба свалятся на Европу, кто-то их построит.

— А ты уверен, что люди пойдут туда? Это же верная смерть.

— Я уже не смогу развернуться назад, да, они будут умирать, но ни одну женщину не будут трахать против её воли какие-то выродки, как сейчас, не будет рабов, не будет тех, кому надо кланяться как сейчас, это всего лишь несколько процентов уродов, которые сидят в командовании, Гронский и его окружение, ты же видишь, как солдаты переходят к нам, сколько их, да почти все. Поэтому, когда придёт время, я буду вынуждать их идти туда, меня возненавидят, и я буду мучителем, а не спасителем, тот кто отправил в радиационный ад столько людей.

— Думаю люди понимают, что ты себе оружие не с помощью магии делаешь.

— Понимают, но если бы твоего сына заставили ехать строить установку от радиации, ты бы отнесся с пониманием? Вот-вот, я только надеюсь, что их дети поймут, что это была цена, за то чтобы они не гнули спины в полях, будто сейчас средневековье, что ими не владеют будто вещами и все остальные прелести жизни при захватчиках.

Я сказал, что лучше, наверное, гнуть спину живым, чем просто быть мёртвым. Иосиф ответил, что в Европу поедут не все, а малая часть, добровольцы и как правило военные преступники, пленники.

— А вода? Люди изначально бежали из Европы, потому что там в этом плане нет условий для жизни.

— Настроят установок, которые перерабатывают океаническую воду, у них в основном так её и добывают.

— А ты конкретно, что получишь, будешь главным в России?

— Нет, Тобиас, я так и останусь командовать армией, дальше будет Африка, в которой что-то очень похожее на нас, горстка бесящихся с жиру идиотов, порабощает людей и вгоняет их в десятый век, силой, оружием, им этого достаточно чтобы получать женщин, еду.

— Технологии?

— Для той жизни, что они ведут, достаточно тех технологий, что есть, им же не надо от радиации избавляться, людей лечить, им то что, у них и так всё в порядке.

— Значит поедем в Африку. — без весёлости улыбнулся я, и не помню о чём говорил дальше.

В итоге настал такой день, когда мы стали готовиться к нападению на Иркутск, столицу существовавшей и то не долго, Байкальской Республики. Бесконечные отсидки в лесах, бесконечная стрельба, грязь и кровь, я не видел сына так долго, что замечал, как он вырос и изменился с последнего раза, да и с дочерью тоже самое, Анна решила назвать её Лена, как звали мою мать, только тогда я о ней и вспомнил, когда моя жена, хотя мы и не женились как это положено, сказала мне о имени дочери. Они оба были похожи на меня, такие же черноглазые, черноволосые, только кожа была белее, Анна относилась к Мише как к своему, а он никогда не жаловался на неё.

Прошло семь лет с тех пор как я попал в «Лесную армию», мне почти нечего писать про эти годы, это всё была рутина войны, смерти, раны, взрывы, лица моих детей, всё что я могу вспомнить об этом периоде, мы то бежим, то нападаем, на рассвете или ночью. Наша армия насчитывала под сотню тысяч человек, армия же объединённой ЦРР, теперь была не более трехсот тысяч людей, к тому же на них нападали Европейцы, которым по зарез нужна была нефть, чтобы драться друг с другом. У нас в общем-то и своя область появилась — Якутия. А наша столица была в Якутске, однако с обретением земли теряешь мобильность, и за это приходится платить, когда одна часть армии была занята подходом к Новосибирску, вторая изучала как нам лучше воевать после перехода Уральских гор, мы бы их не переходили в буквальном смысле слова, но называли наше перемещение на «европейские» земли, переходом «за Урал».

В общем, уйдя в разработку нападения на два фронта, наша оборона ослабилась. На нас совершили нападение, каким-то образом отыскав один из городков для раненых. Я был вместе с Максимом около Новосибирска, мы провели там месяц, как пришло известие о нападении на лазарет. Я испытал страх не сравнимый ни с чем, казалось, что по телу пускают разряды тока, которые не дают мне находиться в адекватном состоянии. Я знал, что в городке были Анна, дети, всё то, что помогало мне жить в грязи, смертях, гное и боли, моей и чужой. Часть войска сорвалась назад, чтобы найти тех, кто напал на нас, да и просто оставаться для защиты, с этой частью был и я. Ехал за рулём сам и летел на машине на пределе её возможностей. Думал о том, как погряз в этой войне, как не любил ещё вчера это время, считал его плохим, а сегодня вчерашний день кажется райским. Думал, что всё одно и тоже, каждый день, но вот жизнь внесла краски, как же мне было жаль, что сегодняшний день не прошёл как вчерашний.

К утру я был в больничном поселении.

В рассветном тумане передо мной стояла картина, которая заставила меня желать раствориться в воздухе, провалиться сквозь землю, просто не существовать, голову будто сжимали тиски, не давая ни одной мысли проскочить в мой мозг, я просто остолбенел, все кто были здесь, женщины, раненые солдаты, дети, все были повешены на деревьях. Похоже состояние подобное моему ощущали и остальные солдаты, стояла тишина, и только лёгкий ветер просачивающийся между старыми елями издавал звук в этом месте. Где-то в глубине души я понимал, что среди этих людей, где-то моя жена и дети, но просто не мог, боялся сдвинуться с места, чтобы пойти и отыскать их, чуть ли, не отворачиваясь от тел, в страхе увидеть там своих Мишу и Лену. Моё оцепенение прервал голос одного из солдат: