— Ни дня без приключений, а?
— Чего он сказал? — спросил Бурнаш крепыша.
— Приключений он хочет, — осклабился тот.
— Ну это мы ему щас устроим по полной программе. Тебе что здесь нужно, а, дядя?
— подключился третий.
Бармен, стоявший за стойкой и занятый протиранием безукоризненно чистого бокала, замер, вытянув шею; сонливость с его лица смело напрочь: сейчас на нем было предвкушение веселого представления, развлечения, заключающегося в унижении другого… Как он любил эти минуты!
— Да он — пидор! Волосики отрастил, оделся по стилю… А зачем тебе бикса, петушок?
— Эй, пидор, отгадай загадку: солененький, а не огурчик, стоит, а не часы? Щас Бурнаш тебе даст, глядишь — он тебе сладеньким покажется…
— И не переживай, девочку тоже уважим — не оставлять же ее без десерта! У нас — приличное заведение!
— Только, дядя… Все не бесплатно: за удовольствия нужно платить, халявы здесь не будет!
Бандиты, изрядно поддатые, развлекались вовсю. Ржали, ходили каруселью вокруг стола, проводили лапами по спине девушки, похлопывали по плечам Маэстро…
Аля хотела вскочить, но Маэстро удержал ее взглядом; девушка замерла на месте: в глазах Маэстро был неземной, смертельный холод.
— Петушок-петушок, золотой гребешок, шелкова бородушка… Пацаны, как там дальше в этой считалке про пи-доров?..
Бармен прихохатывал вместе со всеми. Хотя, признаться честно, он был разочарован. Обычно, когда Бурнаш вот так вот, по куражу, наезжал на заезжих лохов, те терялись совершенно, пытаясь кто качать права, кто вспоминать знакомых авторитетов… Но это был Крамогорск, никаких крутых, кроме самих себя, здесь не признавали и резонно полагали, что действительно значимым людям нечего делать в сомнительной забегаловке на дороге. Порой опускали этаких с виду важных — в «гайках» да в «голдах»… «Фуфло дутое», — говорил про таких Бурнаш. Похоже, и этот — фуфел, жаль только, что молчит, так без интересу.
Дружбанки тоже, видно, притомились ждать «адекватной реакции», а разрешать ситуацию вульгарным мордобоем им не хотелось: представление есть представление, всегда успеется, к чему кайф ломать?
— Бурнаш, этот тампекс для нигеров что-то ни мычит, ни телится. Может, музычку включим? Пусть девочка его нам голышом на столе спляшет, а? — предложил малорослый крепыш.
— Мысль, Бурнаш, в натуре мысль! — поддержал его напарник.
Аля недоумевала, почему Маэстро ничего не предпринимает. Он сидел неподвижно, опустив голову вниз, и вдруг… Аля заметила, что на лице его блуждает улыбка.
Она почувствовала, как холод сковал ее всю, с головы до пят; она догадалась: он, как и эти дебилы, смакует ситуацию… Предвкушение поединка с этой рванью доставляет ему удовольствие… Вернее, не предвкушение даже — знание. Знание их будущего, теперь уже совсем близкого. Девушку даже затошнило, будто от запаха крови… Она невидяще оглянулась по сторонам, но никакой крови вокруг не было, только гогочущие, глумливые рыла…
— Уходите, пожалуйста, уходите отсюда… — зашептала она одними губами.
— Чего она там шепчет?
— Маму зовет…
— Цепочка, хочешь, научу тебя на спинке плавать? Даже без воды? Или тебе попкой шевелить сподручнее? А твой задрот путь поучится, чего зря время терять?
— Эй, телочка, ты что, оглохла? Не слышишь, пацаны тебя уважить хочут… Или у тебя грабки отсохли? Так мы пуговички расстегнуть поможем, ты не сомневайся…
И тут Маэстро — захохотал. Он хохотал громко, утирая выступившие на глазах слезы. Аля снова почувствовала, как мороз пробежал по коже от шеи до кончиков пальцев: Маэстро был искренен.
Парни затихли озадаченно.
— Мужик, ты чего? — тихо произнес один. А Маэстро сделался вдруг серьезен, скорбен. Он встал, обвел взглядом окружающее так, будто видел впервые или.. Или собирался распрощаться с этим навсегда…
— Вы любите Шекспира? — спросил Маэстро, ни к кому конкретно не обращаясь.
Взгляд его был тускл и безумен.
Каким докучным, тусклым и ненужным Мне кажется все то, что есть на свете! О, мерзость! Это буйный сад, плодящий Одно лишь семя; дикое и злое В нем властвует, — продекламировал он, слегка аккомпанируя себе рукой. Помолчал, повторил еще раз, будто в бреду:
— Дикое и злое в нем властвует… Дикое и злое…
— Фуфел дуркует, — прокомментировал Бурнаш. — Тяжелый слу…
Договорить он не успел. Движение Маэстро было настолько молниеносно, что никто его даже не заметил. Сам Бурнаш, казалось, тоже не понял, что произошло: просто полоска на шее набухла кровью, а Маэстро успел развернуть его спиной к себе и дернул голову назад. Она откинулась, словно крышка люка, тугие струи артериальной крови фонтаном брызнули на двоих его дружков, а третий упал на пол спиной, как столб: короткая рукоять стилета торчала из глазницы.
Парни отпрянули, не в силах вымолвить ни слова; Маэстро прыжком оказался между ними. Тот, что был ближе, выхватил заточку, выбросил вперед кулак с зажатым намертво оружием, но рука ушла в пространство. Маэстро мгновенно нырнул куда-то вниз, а его противник с маху полетел на пол. Сначала он ничего не почувствовал, попытался встать, но острая боль в печени ударила как штык… Его собственная заточка была загнана по самую рукоятку. Парень перехватил ее обеими руками, выдернул и — упал на спину.
Оставшийся бросился бежать. Маэстро, казалось, не обратил на него ни малейшего внимания. Наклонился над упавшим, констатировал:
— Труп. Чистая работа.
Обернулся и двинул рукой. Клинок тяжелого десантного ножа разрубил затылочную кость и вошел в мозг. Бегущий словно споткнулся: с маху грохнулся об пол и затих.
— Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайка погулять, — продекламировал Маэстро, подошел к стойке бара, придирчиво оглядел себя в зеркало, не осталось ли следов крови, поправил воротничок сорочки, взял салфетку, тщательно, палец за пальцем, будто хирург после операции, вытер руки…
Бармен застыл за стойкой, превратившись в соляной столб. Маэстро приподнял брови:
— А вы любите Шекспира?
Бармен попытался открыть рот, у него это даже получилось, но изо рта не доносилось ни звука; он был похож на камбалу, выброшенную на берег из самой глубины…
Глаза Маэстро словно помутнели, губы затряслись так, словно с ним сейчас случится истерика, эпилептический припадок… Казалось, он справился с собой лишь гигантским усилием воли; щеки и губы его посерели…
Бунтовщики! Кто нарушает мир? Кто оскверняет меч свой кровью ближних? Не слушают. Эй, эй, вы, люди! Звери! Вы гасите огонь преступной злобы Потоком пурпурным из жил своих, — продекламировал он устало, добавил:
— Как жаль… Как жаль, что все вы не любите Шекспира…
Аля не отрывала взгляда от Маэстро. Ей казалось, она присутствует на каком-то спектакле, и все это бутафория, все — обман… Вот только запах крови был настоящий, от него судорогой сводило желудок…
И еще — страх. Страх перед чем-то, чему нет ни названия, ни объяснения…
— Нам пора, — произнес Маэстро и двинулся к выходу.
Аля не могла противиться его воле. Она тихонечко встала со стула, стараясь не смотреть по сторонам. Видела только черную спину человека, идущего впереди. И еще она заметила, что шел он сейчас как старик.
Дверца захлопнулась. Завелся двигатель, засветились зеленым приборы. Аля безучастно смотрела в окружающую темень. Там было страшно. Но здесь, в машине, простоявшей на улице больше часа и холодной, как склеп, было еще страшнее.
Маэстро был, без сомнения, псих. Только что он запросто прикончил четверых…
Нет, Аля не могла сказать, что они были украшением общества, но…
Внезапно ей стало не по себе. Девушка спросила себя, а стала бы она стрелять в них, если бы у нее был пистолет. И поняла одно: да. И еще одно она знала точно: она не стала бы их убивать, просто прострелила одному или двоим ляжки: этого хватило бы, чтобы они отвязались. А Маэстро… Он не просто убил их: он сначала участвовал в их представлении, пошлом и гнусном, и продумывал свое… И Аля не могла не отметить: у него получилось! Он действовал так, словно… Словно он был не человек, а представитель некоей силы, силы жестокой и могущественной, которой дана власть над жизнью и власть над смертью.
