Тебе, Крас, доставляет удовольствие уничтожать красоту и совершенство — и ты ломаешь хребты девчонкам… Как ты мелок… Или лелеешь мечту встретить прекрасную Афродиту и уничтожить Любовь? Не будь дураком. Крас, в женщинах нет любви, нет ничего, кроме похоти течных самок… Любовь — только в воображении гениев… Как жаль, что мы разминулись в веках… Мне надоело забивать овец. Мне нужен Моцарт…

Маэстро снова обессиленно закрыл глаза, и Крас бы не удивился, если бы сейчас Маэстро проигрывал в памяти что-то из сочинений непревзойденного Вольфганга Амадея…

— Готово, — нарушил уединенное безумие Маэстро Котин.

— Фоторобот? — уточнил Крас.

— Да. Сделать для вас распечатку?

— Не нужно. Мы посмотрим на экране. Ведь при распечатке многое теряется.

Крас, а за ним и Маэстро прошли в соседнюю комнату, наклонились к экрану компьютера, рассматривая изображение. Маэстро мельком глянул на Краса, желая удостовериться… Да, на лице того была написана озабоченность. Крайняя озабоченность.

— Ну что ж, дружище Котин… По крайней мере, твой оптимизм тебя не подвел.

Будешь жить дальше таким же бодрячком, — потирая тонкие пальцы, возвестил Маэстро. — Но не обольщайся: все равно пристрелят. Уж поверь чутью мастера! — Снова обернулся к Красу:

— Узнал?

— Да. Гончар.

— Именно. Вот, значит, какие он теперь горшки выпекает! Я-то полагал его давно почившим легионером на какой-нибудь малой войне: уж оч-ч-чень способности были у парня… выше среднего. А он, здрасьте вам, туточки! Вот что, Котик, составляй официальный запрос: Гончаров Олег Игоревич, ну и так далее. Мотивировки придумай сам. Подпиши требование вот этим кодом, — Маэстро вынул из кармашка четырехугольник, похожий на кредитную карточку, передал Котину, — и засылай по системе спецсвязи через Москву. Туда-сюда-обратно… Полагаю, досье и все координаты этого бравого вояки мы получим от здешней службы безопасности часа через полтора-два.

— Если они есть… — утомленно произнес Крас.

— Как не быть! На такого-то молодца! — Маэстро вздохнул, добавил:

— Если ничто не помешает. Ну а что нам может помешать, а, Котик? Правильно мыслишь, ничего, кроме смерти! Ну а смертью в этом городке теперь распоряжаюсь я. Я! Ты понял?

Действуй!

— Есть.

— Гончаров — один из двух бойцов, уцелевших из отряда Барса, — произнес Крас, когда сотрудник вышел, плотно закрыв за собой дверь.

— Что с того? Крас, с каких это пор тебя волнуют покойники? Призраки? Или «мальчики кровавые в глазах»? Хм… Ты же специализируешься по девочкам! Да и Барс был совсем не мальчик — он был хищник, один из самых опасных, кого я когда-либо знал. Этакая странная порода: служебный Барс. Такие не выживают. Или я ошибаюсь?..

— Никаких мальчиков. Кукла.

— Ты стал играть в куклы?

— Подожди, Маэстро. Я имею в виду основной объект:

Глебова Елена Игоревна…

— И ты хочешь ее трахнуть! — взвился Маэстро, гримасничая, потирая руки. — Хотел бы я увидеть это зрелище: крэк, — Маэстро изобразил, как сворачивают шею птице, — и готово! Как там спывають бялорусы? «Ты ж моя, ты ж моя, перапелочка…»

— Прекрати, Маэстро! Не до шуток.

— Ну да, кто же шутит с любовью…

— Лучше посмотри еще один фоторобот. — Крас нажал несколько клавиш.

— Дама?

— Как видишь.

Маэстро впился глазами в экран. Произнес медленно:

— Крас… А это не плод твоей фантазии? — Нет. Я просто «состарил» девчонку.

— Ну что ж… Это любопытно. Крайне. Лиру это покажется забавным. Но не смешным.

— Все-таки вариант "2"? — спросил Крас, и в его голосе Маэстро услышал тайное облегчение.

— Может быть. При такой череде совпадений… Все может быть.

Любовь — это заговор двоих против безжалостного, равнодушного мира. Пусть там свары, дележки, войны… А эти двое счастливы, у них есть любовь. И готовность ее защитить и умереть, если придется, но не отречься…

А мир жесток и завистлив, он знает об этом заговоре двоих и стремится разрушить его всеми силами, всеми соблазнами, всем лукавством, данным ему золотом…

А у них появляется третий… Маленький, беззащитный… Его окружают любовь и ласка, и любонь двоих только крепнет… И счастье кажется бесконечным, безграничным и беспредельным… И так проходит год, и еще год, и еще… И любовь перестает казаться тем, что она есть, — даром, гораздо более ценным, чем ум, талант, красота… И куда более редким.

А мир не устает соблазнять. И вот ей уже кажется, что жизнь, настоящая жизнь, течет где-то рядом, за стенами их тихого дома, за пределами их тихого счастья…

Она ощущает на себе взгляды мужчин и чутким воображением рисует себе что-то иное, прекрасное, полное солнечного света, моря, раскованных женщин, респектабельных, уверенных в себе мужчин, изысканных напитков, цветов, внимания, поклонения, лести… И она начинает считать морщинки у глаз, замечает складочку у губ… Ах, как скоротечно и безвозвратно время, как скучно и банально настоящее, как предсказуемо будущее. Она вспоминает, вспоминает… Лукавая память подсовывает как раз то, что нужно: он, занятый своей бесконечной работой, не подал руку, не похвалил кушанье, не оценил наряд, не заметил, не поцеловал, не… «Не» множатся, дробятся, будто в тысячах зеркал бесконечной анфилады…

Он не сразу замечает перемену. Вернее, замечает, когда уже поздно. Мир покорил и его; ему нужно сделать, сделать, сделать… Ему нужно утвердиться в этом мире, ему нужно стать кем-то, не похожим на других, отличным, создать, как средневековому подмастерью, шедевр, стать в этом мире Мастером… Чтобы она могла им гордиться, чтобы их маленький никогда не знал нужды, чтобы…

Поздно. Все поздно. Заговор любви уже побежден. Остались два одиноких и еще один, малыш… Он самый стойкий, он не может изменить любви, это способ его существования: он любит их обоих… Как маленький солдат, он борется…

Единственным в этой жизни способом — любовью… И когда двое готовы уже сорваться в омут упреков, просит, встав между ними: «Мама, поцелуй папу… Папа, поцелуй маму…» Как самоотверженна его борьба против целого мира лукавства и лжи! И он ждет, надеется… Он хочет победить горы обид, непонимания, гордыни…

Любить ведь так просто и так естественно!

Тщетно. Двое стали одинокими.

Вот только малыш… Он вырастет и будет искать свою любовь и найдет, и, даст Бог, ему повезет, и он окажется более мудр и стоек и сумеет защитить этот дар, и он не угаснет, и человечество выживет…

…Олег открыл глаза. Скверно выбеленный потолок. Газовая плита. Стол. Все как всегда. Только почему он спит на кухне? Ах да, девчонка.

Мир стал реален, рельефен и понятен. Вот только сон… Ему часто снились сны в словах… Слова ложились ровно, связно, ему казалось, что наутро он сможет легко записать все до запятой, и получится хороший рассказ… Но наутро он не помнил ничего. Только ощущение… Сейчас было ощущение утраты. Впрочем, не первый день и даже не первый год. Люди глупы: стремятся к независимости, получают одиночество. Но кому и как это объяснишь?..

Сегодня мир понятен. Девчонка по имени Аля, попавшая в беду. Ее нужно вытащить.

Обязательно. А потом… Потом будет суп с котом. Или ничего не будет. Вот это не важно. Совсем не важно. Просто нужно подняться и сварить кофе.

Олег вышел в ванную, умылся, вернулся на кухню и тут только заметил, что за окном совсем темно. Глянул на часы — стоят. Вышел в комнату. Фосфоресцирующий Циферблат показывал без пяти двенадцать. Ночи.

Алена спала, разметавшись по постели. Одеяло лежало на полу. Простыня комком — где-то сбоку. Олег наклонился, поднял одеяло и почувствовал, что девочка смотрит на него.

— Где я? — спросила она полусонно, потом произнесла:

— Ой! — Поспешно прикрылась ладошками, извечным женским жестом, полным стыдливости и лукавства, щеки порозовели.

Гончаров набросил на нее одеяло.

— А говорят, девичьи сны полны неги.