«Аноним» напоминает главный идеологический мотив бен Ладена: мусульманский мир подвергается нападению западных крестоносцев, встречая «океан насилия, несправедливости, убийств и грабежа, направленных против исламского общества. Мы защищаем себя от Соединенных Штатов. Это «оборонительный джихад», потому что мы желаем защитить свою землю и людей»[61]. Исламский мир получил руководство, готовое на долговременную борьбу. Выведя свои ударные силы из Афганистана в момент наивысшего наступательного порыва американцев (когда американская армия лишилась шанса «загнать Талибан в каменный век», бен Ладен начал их возвращать только в середине 2003 г., когда бомбардировки Тора-Бора ослабли. Бен Ладен вполне воспринял совет, который Макиавелли дает своему принцу: «Все вооруженные пророки добивались успеха, а невооруженных ждало поражение и забвение».

За что же мусульмане не любят Америку? Президент Буш-младший ответил на этот вопрос сразу же после трагедии и сентября 2001 г.: «За нашу свободу». Прошло три с лишним года, и ответ стал конкретнее, нелицеприятнее, точнее. Мусульманский мир негативно относится к Соединенным Штатам по совершенно определенным причинам:

1. Нахождение вооруженных сил США близ мусульманских святынь Мекки и Медины вызывает ропот миллиардного мира. Нечувствительность официального Вашингтона к религиозным устоям исламского мира, активное использование базы Дахран и других военных структур на Аравийском полуострове порождает впечатление и мнение о нечувствительности американского гиганта к религиозным основам других народов, о презрительности его к одной из великих мировых религий.

2. Соединенные Штаты поддерживают только проамериканские, прозападные режимы, укрепляют лишь своих вассалов, ставя проблему развития мусульманского мира заведомо на второстепенное место. Президент Мушарраф в Пакистане, Мубарак в Египте, феодальная династия в Саудовской Аравии — вот приемлемые для Вашингтона правители мусульманского мира — вне зависимости от того, соответствуют ли эти режимы собственным американским демократическим ценностям.

3. Соединенные Штаты в высшей мере заинтересованы в контроле над главной нефтяной кладовой мира. Это гарантирует поток самой легкодобываемой арабской нефти в собственно США; это позволяет американцам владеть ключом к поставкам органического топлива в регионы-конкуренты, в Западную Европу, Японию, Китай.

Цель: терроризм

Терроризм существовал всегда и всегда, увы, пребудет с нами — как всегда будет существовать праведный и неправедный гнев, исступление, чувство отчаяния или попранной справедливости, фанатизм, заблуждение, ненависть, моральный тупик или вспышки безумия. Что превратило терроризм из «профессионального риска монархов» (слова знавшего этот предмет итальянского короля Виктора-Эммануила Первого) в массовую угрозу, так это:

1. «Демократизация технологии» — создание компактных средств массового террора, прежде доступных лишь могущественным государствам. Мы являемся свидетелями «приватизации войны» — обретение несколькими индивидуумами средств поражения, ранее мыслимых только для всесильных государств.

2. Освещение террористических актов средствами массовой информации, ставшее рычагом массового разгона эмоций. Еще два десятилетия назад молниеносные глобальные коммуникации были привилегией крупных правительств или больших организаций, таких, как многонациональные корпорации или, скажем, католическая церковь. А ныне такая связь находится в пределах досягаемости даже очень небольшого круга частных лиц.

В обозрении, осмыслении и интерпретации терроризма, заставшего врасплох Америку в черном сентябре 2001 г., выделилась группа лиц, убедивших самое могущественное общество современности в том, что пассивная самооборона самоубийственна. Тогда, в 2001 г. обрел чрезвычайное влияние тезис американского политолога Чарльза Краутхаммера о том, что пассивность губительна; что «покорная международная гражданственность» Соединенных Штатов рискует погасить светоч демократии и справедливости во всем мире. Неоконсервативные идеологи обнаружили друг друга по одному кодовому определению: Америка может избежать трагической судьбы в качестве жертвы террора только в том случае, если сознательно сбросит с себя оковы созданных после Второй мировой войны организаций, начиная, разумеется, с ООН. Даже обращение натовских союзников к параграфу пять статута Североатлантического союза после сентябрьского нападения террористов на США (объявлявшего, фактически, всеобщую мобилизацию) вызвало гримасу неудовольствия неоконсервативной когорты. В деле обеспечения своего выживания инструменты, созданные для других целей, не помогают. Помогает новообретенная, нововозвращенная вера в себя, односторонние действия лидера.

Министр обороны США Д. Рамсфелд поставил стоящих в замешательстве союзников на место: «Проблемы определяют формирование коалиции, а вовсе не коалиции определяют наиболее актуальные проблемы». Главной такой идеей стало нанесение предваряющего удара по странам, потенциально способным создать инструмент насилия, который может быть использован в террористических целях против Соединенных Штатов, и распространить американские ценности по всему миру.

Право

Объявлена войну терроризму — огромному, страшному, многоликому явлению. При этом жертвой Сентября стало, прежде всего, международное право.

Обобщенно можно сказать, что международное право, начиная с XVII в., базируется на двух принципах — национальный суверенитет и равенство всех наций перед законом. Оба эти принципа были жестко проигнорированы Соединенными Штатами.

Непосредственно после атаки 11 сентября государственный секретарь США Колин Пауэлл провозгласил, что США находятся «в состоянии войны» с терроризмом. Провозглашение войны — юридический термин. И не самый удачный в данном случае: ведь так же можно объявить войну преступной уголовной деятельности или торговле наркотиками. Подобные антисоциальные действия могут быть ослаблены, уменьшены в объеме, но их невозможно «победить», искоренить полностью. Обычно другие страны действия, подобные американским после 11 сентября, называют «чрезвычайными операциями» (или как-то иначе), но не «войнами». Здесь терминология означает многое. В случае чрезвычайных операций главная ответственность передается разведывательным органам и полиции, которым придаются чрезвычайные полномочия — а там, где это необходимо, придаются войска. Задачей провозглашается изоляция террористов от основной массы населения, изоляция их от источников снабжения. Но террористам в обычных случаях не придается статус стороны, ведущей регулярные военные действия. Они объявляются преступниками уголовного характера и отношение к ним соответствующее. Как полагает англичанин М. Хоуард, «террористов не следует облагораживать приданием статуса ведущей войну стороны. Они преступники и должны рассматриваться обществом и властями как таковые. Объявлять войну террористам, или еще более безграмотно, терроризму, означает придать террористам статус, которого они не заслуживают, но которого жаждут. Это что-то вроде их легитимизации»[62].

Если они — сторона, ведущая военные действия, значит, с ними нужно и обращаться соответственно. Что еще важнее, пребывание нации в состоянии войны создает своего рода общественный психоз — противоположное необходимому для искоренения терроризма как зла состояние общества. Возникают совершенно ненужные ожидания и требования; публика требует четко обозначить противника. И лучше всего, если им будет некое враждебное государство. Неважно, если это не соответствует истине. Отныне использование силы видится не крайней мерой, а именно самой первой — и чем раньше будет применена сила, тем для публики лучше. Органы массовой информации требуют детального освещения происходящего. Отставные военные возникают на экранах с картами и графиками. Любое предложение ослабить применение грубой силы вызывает бурю негодования. Сторонники такой линии подаются как «соглашатели». В результате качества, необходимые для успешной борьбы — строгая секретность, простор деятельности специальных служб, а главное — бесконечное терпение — немедленно забываются под давлением гонки за непосредственным результатом.