Бои на улицах продолжались до вечера и затихли сами собой из-за возникших в городе пожаров, разделивших обороняющихся и наступающих. Но русские не только закрепились в городе. В высаженной на берег сводной гвардейской пехотной дивизии имелся сводный полк кавалерии. Коней для него везти через полмира не стали, а закупили в Австралии. Там же, где закупали коней для свой кавалерии японцы. И как только экспедиционный батальон Преображенского полка перехватил одну из ведущих из города дорог, по ней глубь острова отправили три эскадрона с картечницами на повозках — для разведки и создания паники в тылу обороняющихся. Далеко они не ушли, но пару отрядов ополченцев с холодным оружием и кавалерийский полк дивизии побили. Оказалось, что в рукопашной японские кавалеристы русским уступают. А в перестрелке сильно помогли одноствольные картечницы Максима, установленные на легкие пароконные повозки. Установили их, кстати, по предложению немецких офицеров, рассказавших, что у них в гвардии проводились испытания картечниц Норденфельда на таких повозках. Но даже перевес в огне русской кавалерии помог слабо. Со всех сторон их пытались отрезать отряды ополченцев и резервные роты. Поэтому генерал-майор Греков приказал возвращаться к десанту. Отступая, кавалеристы оказались в тылу резевного японского батальона, атаковавшего занявших деревню Иноса семеновцев. Внезапный удар кавалерии с тыла, а семеновцев с фронта заставил японцев отступить. Бой этот, ничем особым не примечательный, запомнился в Японии подвигом полковника Осимы Ёсимасы. Который остановил бежавших солдат, всего около взвода, и перешел с ними в контратаку против русских кавалеристов, сумев захватить даже одну картечницу Максима.

Несмотря на подвиги и сосредоточение вокруг Нагасаки почти всех свободных сил, отбить город у русских японцам не удалось. А тем временем китайцы объявили о возвращении архипелага Люцю (Рюкю). А в Токийском заливе произошел еще один бой между русским и японским флотом, закончившийся победой русских крейсеров…

Примечания:

[1] Часто использовавшееся в то время название Транссибирской магистрали

[2] Камранг — в то время так называлась в русских документах Камрань. Аннам — Вьетнам. Формоза — Тайвань. Цинь-Дао — Циндао, порт и город, ставший в нашей реальности колонией Германии в Китае

[3] В третьем томе (часть 2) книги «Война и мир», князь Болконский командует стоящим в резерве полком. Который несет потери от артиллерийского огня французов до непосредственного участия в бою

[4] В 1274 и 1281 годах, во время правления Хубилая, внука Чингиз-хана, монголы дважды попытались захватить Японию. Оба вторжения провалились, согласно преданиям из-за того, что основные силы флота погибли во время сильнейших тайфунов. Тайфуны в японской литературе были названы «божественным ветром» — камикадзе

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут,

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут.

В. Свенцицкий

(пер. Г. Кржижановского)

Знаменитые белые ночи столицы еще не набрали полную силу, поэтому на улицах постепенно темнело. По улицам бегали фонарщики с лесенкой, взбираясь на каждый фонарь и зажигая его своим фитилем. Живое пламя в фонарях о приседало от ветра, то опять разгоралось Вдоль набережных Невы тянулись бесконечные ровные цепочки фонарей, и вдали их огоньки сливались в одну тонкую нить, которая всегда дрожала и переливалась, отражаясь . Посреди этих живых светящихся линий огоньков сияли белым и неподвижным светом ряды фонарей в центре города и возле дворцов. Это горели первые электрические фонари Петербурга, оснащенные лампами Яблочкова. Здесь же, ближе к окраине, фонари светились тускло и неровно. Компании, обслуживающие эти районы, экономили на газе, стараясь получить побольше прибыли.

Вагон конки дребезжал, раскачиваясь сбоку на бок на неровно проложенных рельсах. Впрочем, пара гнедых лошадёнок, мотая головами, усердно тащила вагончик. Заметно было, что лошадьми хорошо ухаживают. Во всяком случае, лучше, чем за вагоном, грязноватым и запущенным. Даже окна настолько запылились, что трудно было понять, где сейчас едет вагон. А ехать очень далеко, за Невскую заставу и пропустить нужную остановку было бы обидно. Тем более, что когда Владимир садился в вагон конки, следом за ним вскочил на подножку маленький неприметный человечек в сером пальто. Его заметил Владимир на остановке. Слишком неприметный, слишком невзрачный для простого прохожего. К тому же слишком старательно закрывавший лицо газетой «Копейка», изображая, что ее читает. А сам явно поглядывал за Владимиром. «Филер[1]», — сразу подумал Владимир. И понял, что не ошибся, когда человек неожиданно бросил газету и побежал к вагону.

Пришлось сесть поближе к выходу, чтобы успеть выйти на нужной остановке, на которой можно ускользнуть от навязчивого соглядатая. При этом, притворяясь дремлющим, из-под прикрытых век напряженно вглядываться в окно на двери, чтобы не пропустить нужную остановку… Вот, наконец, мелькнул знакомый фасад доходного дома. Следующая остановка. Вагон притормозил у поворота и остановился как раз напротив нужного дома.

— Кому сходить? — спросил кондуктор. Никто не ответил, кондуктор просигналил, и вожатый тронул поводья. Лошади двинулись вперед, вагон покатился. Вот тогда Владимир вскочил с места и выпрыгнул из конки. И со всех ног бросился бежать к проходному двору. Позади слышался суматошный звон колокола. Конку остановили, с передней площадки соскочили вагоновожатый и кондуктор. Явно с намерением если не оштрафовать, то по-простому набить лицо нарушившему правила пассажиру, одетому как небогатый мещанин. Но Владимир Ильич уже добежал до проходного двора и юркнул в ворота. Перед этим убедившись, что филер тоже соскочил с конки, да поздно. Пока эта тройка суетилась, Владимир через проходной двор выбрался на другую улицу и спокойно пошел на встречу с товарищами.

Кружок, включавший в себя несколько рабочих, увлеченных изучением марксизма, студентов, и преподавателей собирался на квартире Ивана Бабушкина. Иван работал слесарем на механического заводе, по имени хозяина называвшимся Семянниковским, за Невской заставой. Сам Бабушкин успел побывать «в людях», в услужении у хозяина в торговой лавке. Это были одни из самых забитых и несчастных работников во всей России, полностью зависящих от воли хозяев, почти рабов. Избитый хозяином, истощенный подросток попал в больницу и с трудом выжил. Через знакомых его удалось устроить учеником слесаря в торпедные мастерские Кронштадтского военного порта. Здесь платили больше, хоть ученикам и приходилось переживать унижения со стороны мастеровых. Талантливый ученик, Иван быстро стал прекрасным специалистом, но так и оставался подмастерьем, пока не сумел уволиться и перейти на завод. Пережитое привело Ивана к мысли о необходимости полного изменения общества, а затем и в кружок революционеров. Который сегодня должен был собраться у него на квартире, чтобы послушать приехавшего из Самары «товарища Николая» с лекцией о народниках и почему марксистам с ними не по пути…

На следующий день в квартире, преданной Охранному Отделению, встретились тот самый читавший газету мужчина и его начальник, жандармский штабс-капитан Сергеев.

— … Значит, ваше благородие, я и сел в конку, чтоб домой успеть. А этот… «Кудрявый», отчего-то задергался. Чем меня в сумление и ввел. Если человек порядочный, отчего ему волноваться? А вот какой-нибудь ворюга али революционер очень даже может расстроиться, решив что я за специально за ним слежу. На ворюгу вроде не похож, одет по-мещански, лицо чистое. А вот напомнил он мне судейского какого-нибудь, отчего я и решил, что это революционер. Так что устроился я в уголке вагона так, чтоб он меня видел, а я — его…

— Помогло? — ухмыльнулся штабс-капитан.