В начале августа Георгий с небольшой свитой побывал в Санкт-Петербурге, на церемонии спуска на воду броненосца «Сисой Великий». В поезде он вызвал к себе Анжу и они поговорили о том, что Петру скоро необходимо будет покинуть свиту его величества для того, чтобы выплавать морской ценз. Вспомнили и испанский язык, который продолжал изучать Петр, и возможную войну...

Спуск прошел торжественно, особенно если учесть прибытие царя и некоторых высокопоставленных особ. Ничем не примечательное мероприятие кроме русского императора, неожиданно для многих наблюдателей, посетил и германский кайзер.

Вильгельм II был, как всегда, громогласен и многоречив. Вспоминал «славный поход против узкоглазых островитян», хохотал над своими, довольно топорно сколоченными шутками и просто умирал от смеха от тонких шуток Георгия. Оставшись же тет-а-тет с царем, немецкий император сразу стал серьезным и заговорил о дележе наследства «старой и больной испанской империи».

— Джорджи, я пытался выкупить у них хотя бы Манилу вместе с островом. Не хотят, гордо заявляют, что никому не отдадут доставшееся от предков достояние. А у самих инсургенты почти у стен этой самой Манилы спокойно свою власть устанавливают. А на Кубе вообще бардак, как мне пишут, испанская власть осталась только в городах. Денег у них ни на что не хватает, даже ремонт своего единственного боеспособного броненосца не могут сейчас оплатить. А гордости…, — кайзер внезапно остановился и развернулся всем телом к стоящему спокойно Георгию. — Слушай, Джорджи, ты же с регентшей в неплохих отношениях. Переписываешься, говорят. Посоветуйся с ней? Может быть, хотя бы тебе удастся ее уговорить. Заодно и себе что-нибудь прикупишь из островов. База у твоего флота дополнительная будет. Сам посуди — если не американцы, то англичане эти острова захватят, как только война начнется. Захватят, захватят, — увидев скептическое выражение лица Георгия начал заводиться Вильгельм.

— Подожди, дядя. Мне кажется, нам и так удалось обеспечить себе самые возможно более сильные позиции. У тебя уже есть целых две базы, в Сасебо и Циндао, которые твои поданные до сих пор осваивают.

Возражения царя сбили настрой Вильгельма, собиравшегося привычно разразиться небольшой, минут на тридцать речью о коварстве англичан и неблагодарности американцев. Поэтому он ответил кратко, почти как легендарный спартанец Леонид.

— Только плыть к ним приходится мимо чужих берегов. Ты же у японцев эти, как их, Крилские острова забрал, чтобы свободный выход в океан иметь.

— В этом я тебя понимаю, дядя, — согласился Георгий. — Попробую помочь. Но не уверен, что получится.

Разговор перешел в деловое русло. Два императора обсуждали, что и как можно предпринять, чтобы укротить рвущихся в великие державы заморских торгашей. При этом старательно обходя вопросыо своих собственных торговцах и промышленниках, которые как раз в это время спорили по поводу тарифов.

Однако пребывание в сыром воздухе столицы не прошло даром. Георгию стало плохо. Обострение болезни застало императора поезде. Поездку решили не прерывать, стремясь быстрее доставить царя в Ялту. Врачи делали все возможное, чтобы купировать приступ. Применяли самые новейшие лекарства, включая новомодную смесь от кашля с героином. Лечение помогло, но когда вызванный к императору Петр зашел в кабинет его величества, то был очень потрясен болезненным видом государя.

— Что, Дюк, неважно выгляжу? Почти как упырь из народных сказаний, — нашел в себе силы пошутить Георгий. «Дюком», то есть герцогом «на французский и английский манер», он называл Анжу, только когда шутил, обычно наедине.

— Государь…

— Молчи, молчи. Не стоит льстить, все равно не умеешь, — опять пошутил Георгий. — И вообще. Navigare necesse est, vivere non necesse[2], — напомнил он старую морскую поговорку. — Вот ответ на твой рапОрт о необходимости выплавать морской ценз, — царь передал удивленному Анжу бумагу. — Поедешь во Францию, в Тулон, на строящийся там «Пересвет». Старшим артиллерийским офицером. Старшим офицером корабля назначен великий князь Александр Михайлович. Понимаешь, зачем? — пытливо посмотрел он на Анжу.

— Так точно, государь. Вспоминая наш разговор перед вашей встречей с германским императором… Вы считаете, что война будет. И мы с его высочеством сможем на ней оказаться. В качестве наблюдателей.

— Молодец, Петр, все правильно понял. Да, несмотря на заверения Муравьева[3], полагающего, что американцы воевать не будут, — Георгий усмехнулся, что на его изможденном лице смотрел дико, — я считаю, что война будет. После аннексии Сандвичевых[4] островов жители САСШ почувствовали вкус к экспансии. Испания же просто напрашивается на то, чтобы ей дали взбучку. Поэтому …, — царь закашлялся и некоторое время сидел, приходя в себя, — как только начнется война — уходите в отпуск вместе с великим князем и отправляетесь в Испанию. Желательно попасть на корабли… Впрочем, инструкции у тебя будут, почитаешь потом. А сейчас — иди. Позови дежурного и свободен…

Вот так и получилось, что Петр сошел с царского поезда в Киеве, а через пару месяцев уже разгуливал по улицам Тулона. Сообщения об очередном обострении испано-американских отношений, вызванных нотой правительства нового президента Мак-Кинли к испанскому правительству, настигли его в дороге. Петр даже решил, что на войну уже не успеет. Но кризис как-то сам собой рассосался. А перед католическим Рождеством в газетах появилось неожиданное сообщение о предоставлении Кубе самоуправления. Среди непосвященных в истинные причины появления в Тулоне столь многочисленной колонии русских офицеров, это известие не произвело особого впечатления. А вот Анжу и Александру Михайлович она добавила немало интересных размышлений о том, когда и каким образом американцы создадут предлог для войны.

— Я очень уважаю североамериканцев. Как вы знаете, Петр, даже посетил Северо-Американские Соединенные Штаты и посмотрел на них вблизи, — сказал, прогуливаясь по набережной Александр Михайлович. — Они очень упорны и, я бы даже сказал, упрямы. Поставив цель, будут стремиться ее достичь любыми путями.

— Полагаете, ваше императорское высочество, они что-нибудь придумают? — уточнил Анжу.

— Обязательно. Или испанские войска показательно уничтожат какое-нибудь поместье, принадлежащее американцам. Или устроят в порту массовую драку между испанскими и американскими моряками… например, с пришедшего в Гавану с визитом корабля, — пошутил великий князь. — Знаю, господин лейтенант, — прервал он взмахом руки пытавшегося возразить Анжу, — что на полноценный casus belli[5] ни одно из этих происшествий не подходит. Но при желании можно и из такой мухи сделать полноценного слона.

— Полагаю, ваше императорское высочество, что слон будет настолько надутым, что американцам не поверит никто, — ответил шуткой на шутку Анжу.

— Посмотрим, Петр Иванович, посмотрим, — не согласился с ним великий князь. — Но в любом случае, сейчас никто войну развязывать не будет. Вот весной…

Действительно, как и предсказывал Александр Михайлович, до февраля никаких неожиданных событий не произошло. Назначенный в октябре главнокомандующим испанскими войсками на Кубе маршал Бланко понемногу в меру своих возможностей пытался давить местных повстанцев. Газеты САСШ со смаком описывали злодеяния испанских карателей. «Кровь на дорогах, кровь на полях, кровь у дверей домов, кровь, кровь, кровь. Старые. Молодые, слабые и калеки — всех убивали без жалости… Разве не найдется ни одной нации, — писал корреспондент газеты «Нью-Йорк Сан», которую Анжу купил в Париже, — достаточно мудрой, достаточно храброй и достаточно сильной для того, чтобы восстановить мир на этой залитой кровью земле». Исходя из тона статьи, становилось ясно, что война неизбежна.

Командующий Практической эскадрой испанского флота контр-адмирал Паскуаль Сервера-и-Топете уже второй год пребывал отнюдь не в лучшем настроении. Несмотря на недвусмысленно недружелюбную политику Соединенных Штатов, на откровенно агрессивный характер дипломатических нот и президентского послания, многие испанские политики и дипломаты все еще не верили в то, что США в спешном порядке готовятся к войне с Испанией. В число таких «оптимистов» входил и его непосредственный начальник, министр военно-морского флота Сегисмундо Бармехо. В результате все подаваемые им записки и рапорта о недостатках боевой подготовки и кораблей флота, и необходимых мерах по их устранению исчезали в недрах министерства бесследно и безответно. А недостатков накопилось столько, что для их исправления потребовалось бы несколько сотен миллионов песет и несколько лет времени. Но никого, кроме Серверы, это не волновало. Адмирал прошелся по каюте и снова взял в руки полученную недавно английскую «Таймс». Отыскал среди прочих заметок небольшое сообщение о том, что 24 января в Гавану прибыл броненосец второго класс «Мэн» с целью «защиты американских граждан во время гражданских беспорядков». «Черт побери, это же откровенная пощечина нашей стране. Неужели и теперь мы оставим эту выходку североамериканцев безнаказанной! — швырнув газету на стол, подумал Паскуале. — Даже мадридские газеты пишут о стремлении США низвести Испанию на уровень вассального государства, которому свысока делается внушение как можно скорее покончить с восстанием под угрозой военного вмешательства США…»