Тяжелее всего приходилось кочегарам. Попадая через вентиляторы внутрь кочегарок, вода частично превращалась в пар, заполнявший все помещение. Кроме того, она накапливалась на полу и «поддувальных поддонах». При резких размахах качки вода вместе с брикетами угля перекатывалась с борта на борт, сбивая с ног кочегаров. Кочегары вскоре измотались до предела и не могли уже поддерживать требуемое давление пара. В кочегарки спустились не только все свободные от вахты, в том числе кок и фельдшер, но и офицеры. Пар между тем продолжал садиться, скорость миноносца снизилась до одного узла, и он перестал слушаться руля. Положение становилось критическим. Из-за отсутствия пара вскоре все системы жизнеобеспечения миноносца вышли из строя. Ручная помпа сразу засорилась. Воду откачивали ведрами. Команда миноносца укачалась настолько, что, по словам командира: «...человек терял всякое самообладание и превращался в труп». Пришлось отозвать из кочегарки фельдшера. Который творил чудеса не хуже какого-нибудь святого, возвращая с помощью спирта, кулаков и какой-то матери «трупы» матросов к жизни и борьбе за живучесть корабля. Крепче всех оказался командир. Анжу, уверенно держался на ногах и, казалось, присутствовал одновременно в трех-четырех местах, подбадривая людей и руководя работами…

К рассвету беспомощный экипаж корабля только и мог, воскрешая забытые традиции парусного флота, палить из пушки, взывая о спасении. Эти выстрелы привлекли внимание находившегося неподалеку датского парохода «Принцесс Дагмар», который и пришел к русскому контрминоносцу. Буксир удалось завести лишь через четыре часа, закрепив его вокруг боевой рубки и за основание носового семидесятипятимиллиметрового орудия. Шторм в это время понемногу затих и «Принцесс Дагмар» без помех притащил «Бравого» в Кронштадт.

— Слава богу, — написал Михаил II на рапорте командира, — что все кончилось так благополучно. Датчанам была выплачена награда в пятьдесят тысяч рублей, а «Бравый» встал на капитальный ремонт. Надо заметить, что еще до происшествия во время ремонта планировалось переделать котлы на нефтяное отопление. Теперь же нужно было полностью менять котлы. Из-за чего ремонт контрминоносца затягивался как минимум на год. Так что мичман Безбородко оказался прав, офицеров на столь долго ремонтирующемся корабле решили не оставлять т распределили по другим кораблям. Самого мичмана отправили в отпуск до полного излечения. Ливитин получил назначение на минный крейсер «Абрек».

А лейтенанта Анжу и поручика Саввича неожиданно для всех пригласили на Большой прием к его величеству в Гатчину…

Специальный поезд неторопливо вез приглашенных на высочайшую аудиенцию вдоль хмурых, как обычно, полей, перелесков и рошиц Петербургской губернии. В богато отделанных купе звучала негромкая разноязыкая речь, причем французская, пожалуй, даже чаще, чем русская. Впрочем, в купе, в котором разместились Анжу и Саввич говорили только по-русски. Трое армейских подполковников, гвардейский капитан и двое моряков быстро нашли общие темы для разговора, несмотря на разницу в чинах и возрасте. И через некоторое время обнаружили даже наличие общих знакомых. Как после этого пошутил один из подполковников:

— Если у двоих военных через четверть часа разговора не нашлось ни одного общего знакомого, значит один из них — шпион.

Дружно посмеялись над этой шуткой, потом веселую историю о строевом смотре в стрелковом батальоне рассказал капитан гвардии. А затем тот же подполковник спросил не имеют ли моряки отношения к недавно распубликованным в некоторых газетах случаем с героической борьбой со стихией экипажа миноносца «Бравый». Саввич сознался, что так оно и есть. Пришлось Анжу рассказывать «как оно все было на самом деле», при этом стараясь не вспоминать про неисправные механизмы и качество работы Невского завода.

За рассказом время пролетело незаметно. Неожиданно для Анжу поезд начал замедлять ход и за окнами показалось здание Царского павильона. Пассажиры стали оправлять мундиры и надевать портупеи. Наконец вагоны плавно остановились и кондукторы, все как один высокие, стройные и мускулистые, словно Геркулесы с картин художников академической школы, пригласили пассажиров на выход. На платформу из вагонов вальяжно выбирались господа сановники, чиновники и военные. Блестящее золото эполет и орденов, звяканье парадных, с гладкими колесиками, золоченых шпор на сторублевых тимофеевских сапогах, аромат французских духов и напомаженных усов, бород и бакенбард царили в этой негустой толпе. Саввич, Анжу и гвардейский капитан Черепанов выделялись на этом фоне белыми, а точнее, учитывая цвет морских мундиров, черными воронами. Однако никто на это особого внимания не обращал. Выйдя на привокзальную площадь, они рассаживались попарно в специально присланные дворцовым ведомством экипажи. Как только последний из пассажиров занял место в коляске, все экипажи дружно тронулись и отправились к Большому Гатчинскому дворцу. Колонна экипажей, обогнув Кухонное каре, выехала мимо памятника Павлу I на плац к центральному корпусу. Коляски по одной подъезжали к парадному входу, высаживали пассажиров и уезжали, скрываясь за Конюшенным каре.

Прошествовав вслед за первыми гостями мимо выставленных на дороге у стен лакеев через Аванзал, Анжу и его спутник оказались в Кавалергардском зале. Там уже вовсю трудился церемониймейстер двора Александр Танеев, руководя расстановкой приглашенных на прием по чинам. Анжу и Саввич, по незначительности званий идолжностей, оказались в самом конце шеренги, сразу после какого-то чиновника из Министерства Путей Сообщения. Который с удивлением смотрел на Анжу после того, как Танеев лично с ним поздоровался.

Выстроив шеренгу, Танеев бесшумно проскользнул по паркету к дверям, ведущим во внутренние покои дворца. Грянули трубы. Массивные, украшенные золотой резьбой двустворчатые двери распахнулись. Из них вышел мажордом и, трижды стукнув жезлом о пол, объявил:

— Его Величество Михаил II, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский и прочая, и прочая, и прочая…

С небольшой свитой в зал вошел высокого роста молодой человек в черном мундире генерал-адмирала. Как заметил Анжу Михаил очень возмужал. Из смешливого, шаловливого подростка он превратился в юношу весьма приятной наружности. В отличие от бородачей свиты, император был гладко выбрит. Лицо его украшали небольшие франтоватые усики. Смотрел государь пытливо и внимательно, словно хотел спросить каждого из приглашенных о чем-то важном. Медленно проходя вдоль строя, царь, пожав руку очередного гостя, удостаивал его короткой беседы. Император и свита постепенно приближались к застывшим по стойке смирно Анжу и Саввичу.

Наконец Михаил II подошел к морякам.

— Ваше императорское величество, лейтенант Анжу, — представился Петр.

Царь крепко пожал ему руку, улыбнулся и спросил:

— В море чувствуете себя лучше, чем при дворе?

Анжу задумался на секунду, поймав сердитый взгляд одного из свитских. Понятно, как ни скажи — кого-нибудь да обидишь.

— Не вижу разницы, ваше императорское величество, — улыбнулся Петр, мысленно готовясь к любой реакции. Но император сумел его удивить. Негромко рассмеявшись, он повернулся к тому самому недовольному свитскому, полковнику, как вспомнил Анжу, по фамилии Мордвинов и так же негромко сказал.

— Он прав, Анатолий Александрович, а не вы… При дворе опасно не менее, чем в море.

Повернувшись к Анжу, Михаил II спросил:

— Вам еще долго ценз исправлять?

— Еще год, ваше императорское величество, — ответил удивленный неожиданным вопросом Анжу.

— Отлично. Поздравляю вас флигель-адъютантом и старшим офицером моей новой яхты «Алмаз». А через год надеюсь поздравить вас с новым чином, Петр Иванович.

— Покорнейше благодарю, ваше императорское величество, — только и смог ответить ошеломленный Петр.