Арабелла на допросах была покорна и уступчива; ее тетка, графиня Шрюсбери, напротив, горда и высокомерна – она поклялась перед пэрами хранить молчание обо всех подробностях бегства ее племянницы. Обе женщины оставались в Тауэре дольше всех других участников побега. Одной из причин их долгого заключения было то, что королевский любимец Роберт Карр взирал тогда жадными глазами на имущество узников Тауэра – Рэйли, Перси, Арабеллы и графини Шрюсбери, и Ваад получил приказание всячески провоцировать их и собирать сведения, могущие послужить поводом к конфискациям.

Графиню Шрюсбери привлекли к суду за нежелание отвечать на вопросы дознания – в этом усмотрели оскорбление короля. Ее приговорили к штрафу в двадцать тысяч фунтов и бессрочному заключению, по усмотрению короля. Год за годом она жила в отведенных ей комнатах одной из башен Тауэра, пока не пало влияние Говардов при дворе.

А Сеймур в это время веселился в Брюсселе и Париже, писал унизительные письма к Якову с просьбой о прощении и ссорился с Ваадом из-за сервизов и мебели, оставшихся в башне Святого Фомы. Не прошло и полугода, как он начисто забыл свою жену; свои долги – еще раньше.

Покинутая мужем и всем светом, леди Арабелла пять лет томилась в комнате своей бабки. Она часто писала королю, напоминая ему его слова о том, что она может выходить замуж за кого пожелает. Она подписывала свои письма «А. С», что можно было понимать и как «Арабелла Стюарт», и как «Арабелла Сеймур». «Смилуйтесь, смилуйтесь! – заклинала она. – Ради самого Бога, смилуйтесь!» В своей темнице она упорно водила иголкой по канве, желая преподнести королю подарок, который напоминал бы ему о ней. Но Яков отклонил подношение. Она угрожала умереть и смертью отомстить своим палачам, но король не боялся упреков в том, что он извел свою родственницу. Словом, она испробовала все средства подействовать на сердце короля – все было тщетно. Тогда Арабелла слегла в постель и стала медленно чахнуть. Но Ваад не смягчил условия ее содержания – ей по-прежнему прислуживали тюремщики, и она должна была есть обыкновенную тюремную пищу.

В конце концов ее жалобы перешли в горячечный бред, и когда доктора справились с болезнью, оказалось, что Арабелла разделила судьбу Офелии – она лишилась рассудка. Утратив всякое понятие о прошлом и настоящем, она лепетала бессмысленные фразы, подобно младенцу.

Тем временем Ваад был смещен, и на его место назначен более совестливый наместник, сэр Алан Анслей. Но Арабелле было уже мало дела до того, что происходит вокруг нее. Однако у нее оставались друзья, готовые рискнуть ради нее своей жизнью. Летом 1614 года, на третий год ее заточения, священник англиканской церкви Палмер и верный Кромптон задумали освободить Арабеллу из Тауэра. Безумное предприятие кончилось тем, что обоих заговорщиков засадили в тюрьму, а за леди Арабеллой установили еще более строгий надзор.

После неудачной попытки освобождения она прожила недолго. День за днем она тихо увядала, иногда бралась за иголку, иногда за лютню и, наконец, однажды не проснулась.

В темную осеннюю ночь ее останки перенесли в Вестминстерское аббатство, где были похоронены все представители ее рода. На ее могиле не было поставлено ни креста, ни ограды.

Сеймур зорко следил за событиями, надеясь после смерти жены вернуться на родину. Он ни разу не написал к ней, хотя знал обо всех ее несчастьях. Когда Арабелла умерла, Яков дозволил ему вновь появиться при дворе. Во время гражданской войны он, как уже было сказано, прославился тем, что вызвался пойти на казнь вместо короля; но затем, чтобы не остаться внакладе, женился на дочери парламентского генерала. Эта женитьба сохранила ему при Кромвеле жизнь и владения; а когда Карл II возвратился на престол отца, то воспоминание о его геройском поступке принесло ему герцогский титул. Остается неизвестным, заплатил ли герцог Сеймур за ковры, некогда приобретенные им для комнат в башне Святого Фомы.

Эта очаровательная леди оказалась в Тауэре за свои гнусные преступления.

Сесил и Нортгамптон надеялись при помощи длинной цепи брачных союзов слить в один клан четыре влиятельных семейства, всегда бывших в соперничестве: Сесилей, Говардов, Девере и Ноллисов. Леди Фрэнсис предназначалась ими для сэра Роберта, графа Эссекского; ее младшая сестра, леди Екатерина, – для сэра Уильяма, лорда Кремборна; а старшая сестра, леди Елизавета, – для лорда Уильяма Ноллиса из дома Греев. Благодаря такому союзу Сесил и Нортгамптон приобрели на время неограниченный контроль над королем, двором и всем государственным управлением.

Свадьбу леди Фрэнсис и сэра Роберта отпраздновали при дворе с большой пышностью, в присутствии короля и королевы. Когда церемония закончилась, тринадцатилетние новобрачные побежали из церкви на маскарад, а по окончании свадебных торжеств их отправили в школу.

Сэр Роберт уехал получать образование за границу, ко двору Людовика XIII. С годами он сделался серьезным и религиозным молодым человеком. Но когда он возвратился в Лондон, то с сожалением узнал от своих друзей, что его прелестная молодая супруга вела далеко не безупречный образ жизни.

Природа щедро одарила леди Фрэнсис всем, что сводит с ума мужчин. Высокая, стройная, с пленительным овалом лица, с маленькими капризными губками, прямым носом и каскадом струящихся волос, она могла увлечь всякого, даже не прибегая к помощи своих глаз – а эти глаза, порой ласкающе бархатные, порой горевшие преступным огнем, приводили в отчаяние художников, бессильных передать неуловимые переливы их настроения.

Ее мать, леди Суффолк, и старшая сестра, леди Ноллис, известные своей безнравственностью, с детства позаботились о том, чтобы растолковать леди Фрэнсис все преимущества ее внешности. Сведения об отсутствующем муже вовсе не соответствовали тому идеалу мужчины, который сложился в ее воображении, – ее привлекали блестящие придворные куртизаны вроде Роберта Карра.

В первые двенадцать лет царствования Якова Говарды с редкой удачей промышляли себе почести и поместья, так что по смерти Сесила не осталось ни одного придворного сановника, способного тягаться с ними. Яков не очень любил их, но чрезвычайно боялся. Ему нравились их гибкие колени и сладкие речи, но страшили их богатства, влиятельность, алчность и самолюбие. Короля утешало одно: Говарды были ненавидимы народом, который оказал бы поддержку всякому, кто вступил бы с ними в борьбу.

Нортгамптону не давал спать Белый Жезл – знак отличия, присвоенный в то время лорду-казначею. Чтобы добиться желаемого, он начал ряд придворных баталий, в которых прекрасные глаза леди Фрэнсис играли роль тяжелой артиллерии. Для начала Нортгамптон задумал через нее породниться с королевским домом, и, вместо того чтобы учить девушку супружеской верности, старый интриган стал подбивать ее кокетничать с принцем Генри. Но его расчет оказался неверен: принц довольно охотно слушал прекрасную сирену, но и в мыслях не имел жениться на ней. Однажды она уронила перчатку к его ногам; кто-то из придворных обратил внимание принца на этот знак милости, но Генри невозмутимо прошел мимо. Говорили, что в другой раз Нортгамптон и леди Суффолк заперли их вдвоем в одной комнате.

Когда попытка расставить силки принцу Уэльскому не удалась, внимание Нортгамптона переключилось на Роберта Карра. Наставник шепнул словечко своей ученице, и вскоре жгучий взгляд леди Фрэнсис остановился на юном фаворите.

Яков, несмотря на собственную смешную и нелепую внешность, любил мужскую красоту, может быть, полагая, что телесная красота соответствует красоте душевной. Если это было так, то он жестоко ошибался. Шотландский паж Роберт Карр был настолько же низким человеком, насколько красивым юношей. К трону его приблизила неожиданная прихоть короля. Яков жить не мог без красивых мальчиков, которых он любил трепать, щекотать, целовать. Герберт и Гей поочередно пользовались его расположением. Эти краснощекие обладатели стройных бедер не имели других обязанностей, кроме как наряжаться в маски и плясать сарабанду перед его величеством. Оба они быстро получили отставку, впрочем, с графским титулом в придачу.