Медовый месяц молодой четы был внезапно нарушен появлением офицера, имевшего на руках приказ Кромвеля бросить Бэкингема в Тауэр. Лорд Ферфакс вступился за зятя, но Кромвель ни за что не соглашался отпустить узника (злые языки уверяли, что диктатор был зол на Бэкингема потому, что предназначал его в качестве мужа для одной из своих дочерей). После смерти Кромвеля его сын Ричард позволил молодым воссоединиться. Бэкингем пленял пуритан своей воздержанной жизнью до тех пор, пока не вернулся его старый друг Карл II; тогда он изумил всех расточительством и развратом. Он закатывал лукулловы пиры, громко хохотал в церквах и глумился над священнослужителями: приглашая их к себе во дворец, якобы для душеспасительной беседы, он заставлял их дожидаться в приемной, а сам пьянствовал и распутничал с любовницами.

Второй раз он попал в Тауэр вследствие распри с графом Томасом Осори, одним из своих ирландских родственников. В палату лордов был внесен билль о запрещении ввоза скота в Англию из Ирландии – для защиты интересов английских лендлордов. Бэкингем, не имевший владений в Ирландии, стоял за принятие билля, но Осори, крупный ирландский землевладелец, желал продавать свой скот там, где за него дадут наивысшую цену.

– Кто подаст голос против билля, – воскликнул Бэкингем на заседании палаты лордов, – тот докажет, что у него ирландское сердце.

Осори принял эти слова на свой счет и отозвал обидчика в соседнюю комнату, где потребовал удовлетворения. Бэкингем поначалу только смеялся, но, когда его родственник начал горячиться, изъявил согласие проткнуть его ирландское сердце своей шпагой. Их секунданты решили, что дуэль состоится на следующее утро в Челси. Осори явился в назначенный час, но нашел в условленном месте только группу полисменов и после неприятного объяснения с ними вернулся в Лондон, уверенный, что Бэкингем подшутил над ним. Так оно и было: герцог смотрел на сцену объяснения с полисменами из окон ближайшей таверны и помирал со смеху.

На следующий день Бэкингем встал в палате лордов и с серьезностью судьи рассказал все подробности своей дуэли с ирландским лордом. Бедный Осори, выведенный из себя насмешками, наговорил дерзостей и был приговорен пэрами к заключению в Тауэре. Затем туда же отправился и Бэкингем, чтобы оба лорда могли поостыть и успокоиться.

Третьему заключению Бэкингем подвергся за дерзость, с которой он во время одного из заседаний палаты лордов облокотился на плечо почтенного старца, маркиза Генри Дорчестера. Дорчестер отодвинулся, а Бэкингем насмешливо спросил:

– Что, вам неловко?

– Да, – ответил маркиз, – и вы бы не посмели сделать это в другом месте.

Бэкингем, стараясь быть как можно более убедительным, заверил его, что везде сделал бы то же самое.

– Вы лжете! – воскликнул маркиз.

Бэкингем в ответ сбил шляпу с его головы, схватил за парик и стал трепать старого вельможу перед всеми лордами до тех пор, пока лорд Манчестер не разнял их; тем временем всполошившиеся пэры послали за сэром Робинсоном с приказом заключить обоих драчунов в Тауэр.

Узники скоро помирились и, сделав сэра Джона богаче на триста пятьдесят фунтов, покинули тюрьму. Но Бэкингем не простил королю своего заключения, так как был уверен, что Карл вступится за него в такой пустяковой ссоре. Герцог вспомнил, что один предсказатель пророчил ему королевскую корону. Почему бы и нет? Не так давно один англичанин уже сделался королем, хотя и без королевского титула. Отчего же ему не сделать того же? Король давно уже был болен. Бэкингем отправился к известному астрологу и заказал гороскоп Карла; ответ астролога гласил, что дни Стюарта сочтены. Обнадеженный этим предсказанием, Бэкингем за вином и картами стал болтать друзьям и собутыльникам о своих надеждах.

Вскоре Карл узнал обо всем, и приказ об аресте герцога был подписан. Сержанта Джона Бэнкрофта отправили арестовать Бэкингема и доставить в Тауэр по обвинению в государственной измене. Но ни сержанту, ни мэру Лондона, ни полиции в течение четырех месяцев не удавалось поймать преступника, который, подобно блуждающему огоньку, появлялся то здесь, то там. Карл велел публиковать по всему государству приметы герцога, а переодетый Бэкингем с полным презрением к Скотленд-Ярду кутил в тавернах, шумел на улицах и под чужими именами был трижды доставляем в полицию за буйство. Сэр Джон Робинсон совсем потерял надежду когда-либо вновь увидеть его у себя, когда герцог вдруг сам отдался ему в руки.

На другой день после добровольной сдачи Бэкингема королевский Совет собрался под председательством его величества, чтобы допросить узника. Канцлеру Кларендону и государственному секретарю Арлингтону было поручено вести допрос. Карл давно так не хохотал, как теперь, при виде комических выходок Бэкингема против своих обвинителей. Король был достаточно умен, чтобы посчитать претензии герцога на трон тем, чем они и являлись в действительности, – забавной глупостью или глупой забавой скучающего лорда.

Прошло десять лет, и Бэкингем в пятый и последний раз был заключен в Тауэр. Он шуткой вызвал гнев короля, шуткой его умилостивил и с шуткой на устах простился с товарищами по заключению.

– Как, вы нас покидаете? – вскричал его товарищ по заключению, граф Шефстбери, смотря из окна своей темницы на уходящего герцога.

– Вот видите, – отозвался тот, смеясь, – такие вертопрахи, как я, не засиживаются подолгу на одном месте!

Таким вот образом навсегда распростившись с Тауэром, поседевший буффон отправился в свой Йоркширский замок, где вскоре и закончилась его сумасбродная жизнь.

Роджер Палмер, граф Кэстлмен, в продолжение двадцати семи лет семь раз содержался в Тауэре.

Этот неказистый человек был ростом почти карлик. Судьба обделила его всем, что может привлечь внимание женщин, и, тем не менее, он влюбился в первую красавицу своего времени.

Барбара Грандисон в три года осталась сиротой. Повзрослев, она превратилась в очаровательную девушку, отличавшуюся исключительной развратностью. В пятнадцать лет она уже заставляла своих любовников страдать от ее неверности. При этом она смолоду обнаружила странную склонность к уродливым мужчинам. Безобразный граф Честерфилд был ее первым любовником, но он был женат и не мог или не хотел развестись, а Барбару отнюдь не привлекала карьера содержанки. Тогда она, уловив горящий взгляд впалых глаз карлика, ответила ему ласковой улыбкой и сделалась леди Кэстлмен. Она не скрывала, что вышла замуж по расчету: муж должен был служить ей кошельком и ширмой.

Гордый своей женой, которая обращалась с ним, как со щенком, Роджер и не притязал на многое, смотря сквозь пальцы на ее похождения. Помимо жены на него имел влияние католический священник отец Скроп, поддерживавший своего духовного сына на пути спасения и побуждавший его писать книги в защиту святой матери католической церкви, ибо у Роджера было бойкое перо и хороший слог.

Судьбы троих людей не давали покоя Роджеру: жены, короля и Папы. Все трое нуждались в заботах, все трое были несчастны: жена была сиротой, Карл II жил в изгнании, Папу отовсюду теснили еретики. Роджер надеялся послужить всем троим, но, прежде всего, церкви.

После свадьбы супруги Кэстлмен отправились в Голландию, к королю-изгнаннику. Карл обрадовался джентльмену с туго набитым кошельком и миледи с хорошеньким личиком. Король воспользовался и тем и другим с милостивым видом благодетеля. Роджер надеялся, что жена-католичка поможет обращению короля в истинную веру, по крайней мере настолько, насколько позволяли притязания на протестантский престол, и был настолько скромен, что Карл ревновал леди Кэстлмен ко всем, кроме ее мужа.

Немногие женские лица сохранились на стольких портретах, как лицо леди Барбары. Ее изображали Минервой, Вирджинией, Мадонной. Пышнотелая, розовощекая, с большими выразительными глазами и жемчужными зубами, она принадлежала к тому типу красавиц, которых любил писать Рубенс. Однажды Карл встал с ней на весы, и двадцатилетняя девушка перевесила тридцатидвухлетнего короля. Пышная красавица до того пленила Карла, что даже в день своего возвращения в Лондон он бросил семейство, свиту, гостей и отправился ужинать к ней в дом.