Лорд Дигби, граф Бристоль, ставший после отъезда Карла и Бэкингема важной дипломатической фигурой, был огорчен внезапным падением карточного домика под названием «испанский брак» и думал, что разрушенное здание можно восстановить.

Проведя много лет в Испании в качестве посланника, Дигби знал дипломатическое искусство в совершенстве и содержал целую армию шпионов, подкупленных испанских чиновников и их жен, так что все важные политические письма проходили через его руки, и он знал обо всем, что говорилось и делалось при мадридском дворе. Тем не менее, он был весьма популярен в Мадриде, поскольку симпатизировал Испании и искренне полагал, что брак с инфантой будет полезен для Англии.

Дигби нисколько не сомневался, что Яков и Карл в глубине души желали благополучного окончания сватовства и что счастливое завершение этого дела было сильно скомпрометировано действиями Бэкингема. Но вопрос был в том, насколько твердо король готов идти к желаемой цели. Согласится ли он ради нее расстаться с Бэкингемом? Можно ли лишить власти всесильного фаворита? Для разведывания истинных намерений короля Дигби необходимо было быть в Лондоне, и он испросил у Якова позволения на время отлучиться из Мадрида.

Зная, что готовится в Мадриде, Бэкингем принял свои меры. Курьерам, посылаемым в Испанию, было приказано сеять слух, что Дигби отозван потому, что впал в немилость и обвиняется в государственной измене, так что по прибытии в Англию он будет заточен в темницу и, во всяком случае, никогда не вернется в Испанию.

Мадридский двор был чрезвычайно разгневан этими слухами, и выражение его неудовольствия нанесло еще больший вред Дигби. Филипп III предложил ему перейти на испанскую службу, причем перед ним положили чистый лист бумаги и предложили написать на нем все, что он желает получить – любой титул, любое место. Когда же Дигби с улыбкой отказался от всех милостей, министр Оливарес, испанский Бэкингем, спросил, не желает ли он, чтобы покровительство испанского короля распространялось на него и в Англии.

При этих словах Дигби с возмущением вскочил. Он был английский пэр, и подобное предложение глубоко его оскорбило. Он ускорил сборы, решив, что лучше умереть в Лондоне пэром, чем остаться грандом в Испании.

Когда он откланивался королю, Филипп III снял со своей руки перстень и надел на палец английского посланника. Все удивлялись этой любезности, почти беспримерной при напыщенном испанском дворе. Но этот перстень, как вскоре мог убедиться Дигби, отнюдь не был талисманом, отвращающим невзгоды.

Проезжая по Франции, он услышал, что Бэкингем находится в такой силе, как никогда прежде, и что нет никакой надежды получить аудиенцию у короля без его согласия. Также ушей Дигби достигали смутные слухи о том, что его обвиняют то в одном, то в другом, так что лорд, наконец, понял, что его собираются сделать козлом отпущения. Достигнув Кале, он мог убедиться в справедливости своих подозрений, ибо ни один корабль в порту не соглашался везти его в Англию; все капитаны, скорбно качая головой, говорили, что таково распоряжение адмиралтейства. Тщетно ссылался он на свое звание посланника и показывал отпускное свидетельство, выданное ему королем. Поэтому дипломат, возвращавшийся ко двору, должен был пересечь Ла-Манш на простой шлюпке. При выходе его на берег в Дувре он был схвачен, отвезен в Лондон и заточен в Тауэр.

В Англии говорили, что Дигби пал жертвой сотни наветов и клевет и одного своего неправого дела. Некогда, после гибели Рэйли, он принял в подарок от короля Шернборнский замок, отнятый у сирот адмирала. Дело в том, что над этим замком висело двойное проклятие, так что каждый его собственник не духовного звания непременно подвергался небесному гневу и лишался всех земных благ.

Предание гласило, что первый владелец Шернборнского замка, нормандский рыцарь по имени Осмонд Сез, променявший меч на нищенский посох, отдал это громадное поместье местному епископу, проклянув наперед всех тех, кто когда-либо отнимет эти земли у церкви. Осмонд впоследствии сделался святым, и каждый грешник, завладевавший его бывшими землями, исчезал с лица земли по воле провидения. Король Стефан взял их и погиб. Король Генрих VIII в период церковных конфискаций ни за что не хотел присоединять Шернборн к коронным владениям. Семейство Монтегю, впоследствии владевшее замком, было истреблено поголовно. В общем, ни один незаконный владелец Шернборна не знал счастья ни на земле, ни, вероятно, на небе. В продолжение нескольких столетий шернборнские земли оставались в руках церкви, пока лорд-протектор Сомерсет, не боявшийся ни Бога, ни черта, не забрал их себе, после чего сложил голову на плахе. Следующим светским владетелем замка был Рэйли, печальный конец которого известен читателю. Леди Бесси Рэйли, как мы помним, добавила к проклятию святого Осмонда свои осуждающие слова в адрес всех, кто ограбит ее малюток. И когда после смерти Рэйли земли перешли к принцу Генри, он умер, едва вступив во владение ими. За юным принцем на них позарился Роберт Карр и был заточен в Тауэр. Затем Яков хотел передать Шернборн Бэкингему, но молодой фаворит, у которого впереди была еще вся жизнь, решил не шутить шутки с Небесами и отказался от подарка. Но Дигби, пожалованный пэрством, принял Шернборнское поместье, так как смеялся над любыми легендами.

Возможно, в Тауэре он стал более серьезно относиться к преданиям. Во всяком случае, в Англии никто не удивился и не пожалел о том, что его упрятали в тюрьму.

Бэкингем и на этот раз довольствовался тем, что слегка попугал своего противника. После непродолжительного заключения Дигби был выпущен на свободу и уехал в Шернборн, где и провел остаток дней.

Испанский брак так и не состоялся, потому что Карл наотрез отказался сделаться католиком.

Яков I умер в марте 1625 года с сознанием, что все его политические планы разрушены. Последней его утехой была женитьба Карла на французской принцессе Генриетте.

Карл I отличался неустойчивым и даже двуличным характером, давшим себя знать очень рано, уже в деле об испанском браке. Придворные, знавшие его с детства, часто молили Бога, «чтобы Он направил его на истинный путь, когда он будет царствовать, потому что если он пойдет по ложному пути, то окажется самым деспотическим из когда-либо царствовавших в Англии королей».

Действительно, Карл мог с одинаковым успехом качнуться в обе стороны – и в сторону добра, и в сторону зла. Судя о нем по его портретам, можно заключить, что его должны были любить как женщины, так и мужчины; даже те, кто бичевал его хитрость и низость, признавали за ним редкий дар очаровывать людей. Лицо его было красиво, улыбка пленительна, голос нежный, бархатный. Врожденное изящество его фигуры подчеркивалось и еще больше увеличивалось за счет тщательно подобранных аксессуаров костюма – от пера на шляпе до шпор на сапогах. Правда, он отнюдь не был естествен в своих манерах, но то была болезнь эпохи, ибо тогдашнее джентльменское воспитание запрещало наклонять голову или отверзать уста иначе, как по определенным правилам. Карл был весьма начитан и считался знатоком изящных искусств. В счастливейшие минуты жизни он с удовольствием отворачивался от министров и фаворитов и наслаждался картинами Рубенса и поэзией Шекспира. Его жизнь носила отпечаток некоторого подобия нравственности. В то время, когда другие государи содержали целые гаремы, Карл соблюдал сравнительную верность своим брачным обетам. Поначалу он часто ссорился со своей женой-француженкой, но после примирения Карл сделался образцовым мужем. Как у всех свергнутых королей, в его облике угадывалась какая-то внутренняя грусть.

Но вне сферы моды, изящества, улыбок и приятных слов король проявлял полнейшую несостоятельность во всем, что делает человека на самом деле благородным и возвышенным, – в правде, в искренности, в преданности своим убеждениям и своим друзьям. Его ум был ограничен, а круг нравственных понятий – еще более узок. Он редко умел отличить добро от зла. Никто не мог верить его словам и положиться на его обещание. Привычка вступать в сделку с совестью с каждым днем все прочнее укоренялась в нем. Иным политикам, с более самостоятельным умом и твердой волей или хотя бы с большей долей двоедушия и хитрости, политика обманов зачастую приносила успех; Карла она привела к катастрофе.