В 1809 году Бардет поднял в парламенте вопрос об избирательной реформе. Только пятнадцать депутатов поддержали его предложение. Рассерженный сэр Фрэнсис написал памфлет, одно место в котором, содержавшее указание на палату общин как на «некоторую часть наших сограждан, собранных вместе, при помощи средств, описывать которые излишне», привело его в Тауэр.

Возвратившись после заседания домой, Бардет нашел записку от парламентского пристава Колмана, который извещал его, что получил от спикера приказание о его аресте, и спрашивал, когда он может явиться в дом уважаемого сэра, чтобы отвезти его в Тауэр. Бардет ответил, что тот может приехать завтра в полдень. Однако Колман появился в восемь часов того же дня, так как, по его словам, спикер сильно разбранил его за то, что он не арестовал Бардета немедленно. При этом пристав выразил надежду, что сэр Фрэнсис спокойно подчинится его требованию. Но Бардет отвечал:

– Подумав хорошенько, спикер не станет вас больше бранить, ибо не в вашей власти оставаться при мне. Не в обиду вам будет сказано, я не дозволил бы вам оставаться в моем доме.

Пристав удалился ни с чем.

На следующий день к Бардету пришли несколько друзей, рассказавшие о том, что его письмо вызвало в парламенте бурную сцену. Некоторое время спустя ему доложили, что явился посланец из парламента. Спустившись вниз, Бардет спросил его:

– Ну, приятель, что вам угодно?

– Сэр, – отвечал тот, – мне приказано показать вам постановление палаты общин, на основании которого выдан приказ о вашем аресте. Мне также приказано исполнить его и оставаться при вас.

Однако и этот посыльный получил все тот же ответ:

– Друг мой, вы можете возвратиться к спикеру и передать, что я никогда не подчинюсь этому приказу.

Парламентскому посыльному указали на дверь. Он вышел, а через час к дому Бардета явился отряд конной гвардии, который рассеял народ, скопившийся на улице, и окружил жилище вестминстерского депутата. В продолжение всего дня дом Бардета оставался на осадном положении. Между тем шериф Вуд встал на сторону Бардета, заставив солдат отойти от дома и разместив внутри несколько полицейских офицеров с тем, чтобы они охраняли депутата от незаконного ареста.

Междоусобная война властей казалась неизбежной, и всю ночь лондонцы ждали, чем кончится противостояние. Весь Лондон знал, что в Уайтхолле был созван Тайный совет и что к городу стягиваются войска, расквартированные в радиусе ста миль. Тем не менее, улицы были освещены в честь Бардета. Солдатам было приказано потушить иллюминацию. Началась борьба солдат с народом, поначалу только словесная.

– Потушить! – кричали одни.

– Осветить! – вопили другие.

Те, кто, послушавшись приказа, тушил свечи и факелы, выставленные в окнах и на балконах, подвергались нападению толпы, безжалостно бившей стекла законопослушникам. Во многих местах произошли стычки солдат с народом; больницы были забиты ранеными.

Утром потасовки прекратились. Солдаты стояли в отдалении от дома Бардета, а толпа сгрудилась вокруг него и заставляла каждого едущего мимо джентльмена снимать шляпу. Отказывавшихся забрасывали грязью. Так миновали еще сутки.

На следующий день Бардет спокойно позавтракал и попросил своего маленького сына почитать для гостей Великую хартию вольностей. Вдруг за окном послышался необыкновенный шум. Бардет выглянул из окна и увидел, что все пространство перед его домом, насколько хватало глаз, было забито войсками: пехотой, кавалерией, артиллерией. Внизу зазвенели стекла. Спустившись, Бардет и его гости застали там два десятка офицеров и солдат, завладевших нижним этажом.

– Сэр Фрэнсис! – с торжеством воскликнул пристав Колман. – Вы мой пленник!

По его приказу Бардет был арестован. В одну минуту его вытащили на улицу и запихнули в карету, вокруг которой сомкнулись два эскадрона конногвардейцев. Шествие двинулось к Тауэру. Многотысячные толпы народу сопровождали эскорт. Горожане пребывали в таком возбуждении, что одного крика, казалось, было довольно, чтобы они бросились на солдат. Однако все обошлось.

Полковник Смит принял узника и поместил его в доме одного из тюремщиков у южной стены. Двое сторожей были отряжены внутрь этого помещения, и двое караульных встали у дверей дома. Но вообще Смит обращался с узником почтительно.

Эскадроны, составившие эскорт Бардету, по возвращении в город были встречены криками ярости. «Они упрятали его в Тауэр! – вопил в бешенстве народ. – Да здравствует Бардет! Долой солдат!» Комья грязи и камни посыпались на кавалеристов. На углу Тринитихауза терпение солдат иссякло, и они, обнажив палаши, ринулись в атаку. В несколько минут улица была очищена, а земля усеяна ранеными. Но дальше толпа вновь сомкнула свои ряды, и, чтобы пробиться сквозь нее, солдатам пришлось не только поработать палашами, но и стрелять из карабинов. Двое горожан было убито и множество ранено. В эту ночь злой дух мятежа объял весь Лондон. Толпы рассвирепевшего народа напали на дома министров, перебили окна и фонари под крики: «Да здравствует Бардет!» В продолжение двух суток в городе царила анархия; солдаты колебались, и даже гарнизон Тауэра считался ненадежным. Наконец хлынул дождь – проливной, бесконечный, который погасил в душах промокших до костей граждан демократический огонь и очистил улицы.

Десять недель Бардет оставался узником Тауэра. Ему разрешали вести переписку, видеться с друзьями и гулять на стене. Леди Бардет с детьми поселилась в Тауэре и проводила вместе с мужем большую часть времени. Солдаты смотрели на заключенного как на своего друга, и сэр Фрэнсис не только любезно здоровался с ними, но и проповедовал им о правах человека, так что полковник Смит счел нужным заметить ему о неприличности его поведения; слушатели же были подвергнуты жестокой порке. Бардет, гулявший на стене, стал свидетелем этой экзекуции и резко восстал против нее, вследствие чего ему запретили прогулки.

Тем временем в парламенте не утихали прения по поводу его заключения. Наконец правительство сочло за благо распустить палаты. Таким образом, парламентский приказ об аресте Бардета потерял силу, и узник был освобожден. Немедленно образовался обширный комитет для устройства вестминстерскому депутату торжественного шествия от Тауэра до его дома. Половина Лондона обещала выйти на улицу, и правительство опасалось за спокойствие в городе. Двое убитых и десятки раненых были следствием ареста Бардета, и никто не мог поручиться, во сколько жертв обойдется его освобождение.

Бардет вначале принял предложенную ему овацию, но затем под давлением правительства отказался от нее. Перед тем как покинуть Тауэр, он отправился к полковнику Смиту, чтобы поблагодарить его за любезное обращение.

– Вы лучше бы доказали свою благодарность, если бы не обращались к солдатам гарнизона, – заметил полковник.

– Я только хотел выразить им, как глубоко ценю их сочувствие.

– Вам следовало передать эти чувства через офицеров, – недовольно пробурчал Смит.

В то время, пока сто тысяч лондонцев ожидали на улицах его появления, Бардет сел в лодку на Королевской пристани и прибыл домой по Темзе.

В понедельник 2 декабря 1816 года, около полудня, толпа портных, прядильщиков и других рабочих остановилась перед воротами Тауэра. Возглавлявший их калека, опиравшийся на палку, потребовал сдачи в его руки государственной твердыни. Этого человека звали Том Престон. Он называл себя филантропом (сегодня мы бы назвали его коммунистом), следовавшая за ним толпа также состояла из филантропов, и во имя филантропии Престон требовал, чтобы гарнизон Тауэра сдался и тем предотвратил потоки человеческой крови, которые грозила в противном случае пролить народная филантропия под предводительством костыля.

Все эти люди были учениками Спенса. В Лондоне действовали три спенских клуба: один собирался в таверне «Оленья голова», второй – в «Каштановом дереве», третий – в «Петухе». Престон был вожаком в этих клубах, где подмастерья за кружкой пива рассуждали «о всех предметах, развивающих человеческий ум». Некоторые из приходивших сюда людей были честные энтузиасты, мечтающие о золотом веке, а большинство – игроки, несостоятельные должники, клятвопреступники и шпионы.