Его министры были непопулярны. Последние годы его царствования Англия управлялась страхом и насилием. Людей, отстаивавших свои права, по приказу Карла хватали и бросали в тюрьмы, им отрубали носы и уши, клеймили щеки и лбы, их секли и приговаривали к каторжным работам.

Многие ждали, что новый король откажется от системы фаворитизма и уберет Бэкингема. Но Карл еще сильнее своего отца был привязан к фавориту: для Якова Бэкингем был воспитанником и сотрудником, для Карла – другом. Вместе они начали борьбу с парламентом – борьбу пока еще мирную, но, тем не менее, не обошедшуюся без жертв.

При восшествии на престол Карла I вся Англия была у ног Бэкингема. Король видел и слышал его глазами и ушами. Через него, и только через него, можно было получить доступ в королевскую приемную, добиться места, титула, монополии и т. д. У ворот его дома всегда бурлила толпа просителей. Гордые лорды присутствовали при его утреннем туалете; знатнейшие дамы и первые красавицы преследовали его на прогулках; епископы ловили его улыбку, а судьи бледнели от его нахмуренных бровей.

Время вносило свои коррективы в его положение и в его характер: с каждым днем временщик становился все богаче и подлее. Последним в нем исчезло очаровывавшее всех ранее обращение: человек, выказывавший прежде знаки нежности в отношении мужчин, сделался груб с женщинами. Бэкингем дурел от воскуряемого вокруг него фимиама и, как в тумане, уже не различал пределов своей власти и тем более не желал самостоятельно обозначить эти пределы. Он позволял себе ссориться с королевой Генриеттой. Однажды она не нанесла визита его матери, и взбешенный герцог, ворвавшись в ее комнату без доклада, бросил ей в лицо: «Вы в этом раскаетесь!» И когда она дерзостью ответила на наглость, Бэкингем вскричал: «Берегитесь, в Англии были королевы, которым рубили головы!»

Однако над головой счастливца собралась нежданная гроза. По существу, он был совершенно одинок в своем неслыханном везении и счастье. Все были против него. «Долой герцога!» – слышалось со всех сторон. Однажды на воротах Сити появилась прокламация. «Кто руководит королем? – гласила она. – Герцог. Кто руководит герцогом? Дьявол».

Особенно частым и сильным нападкам Бэкингем подвергался со стороны оппозиционно настроенных депутатов парламента, главой которых считался Джон Элиот. Он происходил из древнего рода, давшего название маленькому городку Порт-Элиот.

В молодости Элиот пользовался покровительством Бэкингема, благодаря чему юноша, бредивший морем, получил пост вице-адмирала Девона (западных портов). Он доказал свою храбрость и способности в деле уничтожения пиратства в проливе (однажды он не побоялся взойти на палубу пиратского корабля и провести там ночь, чтобы наутро арестовать капитана и всю команду), однако за свою деятельность был награжден несправедливым арестом. Возможно, этот произвол властей открыл ему глаза на положение дел в королевстве. Он объявил войну пиратству во дворцах, как ранее на море.

Теперь, во цвете лет, Элиот представлял собой образованного человека, знакомого с поэзией и современной наукой, набожного, с бесстрашным и решительным характером. Горячность его натуры проявилась еще в дни юности, когда он обнажил меч против соседа, пожаловавшегося на него его отцу. Это свойство характера придало позже особый пыл его красноречию. Публичные выступления Элиота являли собой разительный контраст с бесцветными рассуждениями прежних ораторов. Противники обвиняли его в «возбуждении страстей». Элиот свято верил в права парламента, видя в нем коллективный разум Англии, и требовал признания этих прав как предварительного условия сколько-нибудь прочного примирения нации с короной. Особенно горячо он настаивал на ответственности перед парламентом королевских министров.

На сессии парламента 1626 года Элиот вместе с депутатами Гленвилом, Селденом, Пимом и Дигсом составил обвинительный акт против Бэкингема и потребовал суда над ним. Огласить документ составители доверили Элиоту. В этот день его устами говорило, казалось, само небесное воздаяние. Элиот назвал герцога Сеяном,[20] обличив его в гордости, продажности и мстительности. «Милорды, – сказал он в заключение, – я кончил. Се человек». Предложение о предании Бэкингема суду было вотировано палатой общин и передано в палату лордов.

Король, приезжавший в этот день в парламент и уже отправлявшийся назад во дворец, вернулся, услыхав о речи Элиота, поразившей двор.

– Он хочет сказать, что я Тиберий! – в негодовании воскликнул Карл. Он отправил в палату общин офицера, который арестовал Элиота и Дигса и препроводил их в Тауэр.

Как только это произошло, в нижней палате раздался общий крик: «Закрыть заседание!» На всех, казалось, нашел какой-то столбняк – депутаты расходились молча, понурив головы. Но когда на следующий день спикер встал, чтобы открыть заседание, оцепенение сменилось возмущением. «Не надо слушать никаких дел, пока эта великая несправедливость не будет исправлена!» – кричали со всех скамей. Спикер вынужден был подчиниться.

Дигс был освобожден на другой день, но Элиот оставался в Кровавой башне. Верховный судья Рэндел Крю и генеральный прокурор сэр Роберт Гит допросили его по обвинению в государственной измене, так как согласно закону депутат парламента не мог быть арестован во время сессии по какому-либо другому обвинению. Допрос не дал против Элиота никаких улик, и судьи с неохотой должны были подписать указ о его освобождении.

Но личное торжество Элиота стало предвестием закрытия парламента, который так досаждал королевскому фавориту. На требование отставки для своего любимца Карл ответил роспуском палат. Теперь Элиот лишился депутатской неприкосновенности. Его лишили звания вице-адмирала, вновь заключили в Тауэр и привлекли к суду по нескольким делам, касавшимся исполнения им этой должности.

Правительству следовало развить свою победу, но бескомпромиссная борьба была не в духе Бэкингема. Ему нужны были не политические распри, а театральные представления, маскарады, танцы, банкеты и петушиные бои. Принимать короля и королеву в Челсихаузе, гулять по Тилт-Ярду с новой любовницей, следовать веяниям моды, показывать иностранным послам травлю львов, компрометировать ради собственного тщеславия королеву Анну Австрийскую и читать последние стихи, сложенные в его честь, – вот из чего состояли любимые занятия фаворита.

Он ухватился за войну, чтобы громом побед прикрыть свои грехи. Сто кораблей с многотысячным десантом вышло из Портсмута на помощь осажденной Ла-Рошели. Однако военные способности герцога ничем не отличались от политических. Он высадился на острове Олерон и потерпел поражение.

Весна 1628 года началась ропотом и волнениями в народе. Огромная толпа окружила Уайтхолл, требуя созыва парламента. Карл счел за благо уступить и ради всеобщего успокоения отдал приказ освободить всех политических заключенных. Элиот вышел из Тауэра.

Одновременно Карл окружил себя телохранителями, на манер швейцарского корпуса французского короля. Он намеревался уподобиться Людовику XIII и в другом: полностью подчинить себе парламент.

Бэкингем сделался слишком великим человеком, чтобы долее существовать. Счастье, постоянно ему улыбавшееся, было способно помрачить рассудок и у более умного человека. Он имел высший титул, который король только мог пожаловать подданному; он был кавалером ордена Подвязки, шталмейстером, членом Тайного совета, верховным судьей в нескольких графствах к северу и югу от Трента, лордом-наместником Брукса, констеблем Виндзорского замка и Дувра, канцлером Кембриджского университета, лордом-адмиралом, главнокомандующим армией, комендантом пяти портов.

Все страсти отличились против него – страсти благородные, возвышенные и страсти низменные; его хотели уничтожить и посредством публичного суда, и при помощи кинжала.

Некоторые депутаты хотели отложить дело о привлечении Бэкингема к суду ради скорейшего принятия Петиции о правах, в которой были перечислены все статуты, защищавшие подданных от произвольного сбора налогов, от объявлений вне закона, произвольных арестов и наказаний. «Мы должны отстаивать нашу древнюю свободу, – говорил один депутат, – мы должны хранить законы, изданные нашими предками. Мы должны запечатлеть их, чтобы никто не осмелился и впоследствии нападать на них». Таким образом, речь шла не о принятии новых законов, а лишь о кодификации и подтверждении старых прав английского народа.