Этот шотландский проповедник, давно утративший и сан и веру, проповедовал Слово Божье в тавернах и писал памфлеты; он продавал свое перо всем партиям, собирая свои скудные серебреники. Участвуя в разных заговорах, он толкал на гибель других, а сам всегда выходил сухим из воды. Современники полагали, что Фергюссон обеспечивал себе безопасность доносами на своих товарищей тому самому правительству, против которого он якобы боролся.

Заговорщики привлекли на свою сторону Ричарда Румбольдта, который некогда служил офицером в армии Кромвеля. Человек старого закала, прошедший сквозь огонь десятков сражений, стоявший на часах возле королевского эшафота, Румбольд после Реставрации бросил оружие и занялся фермерством. Однако, оставшись республиканцем в душе, он всегда готов был восстать против такого короля и такого двора.

Румбольдт был нужен заговорщикам потому, что он владел Рэйхаузом – фермой, стоявшей возле дороги, ведущей из Ньюмаркета в Лондон. В это время король пребывал в Ньюмаркете и через неделю должен был возвратиться в столицу в сопровождении немногочисленной свиты – дюжины всадников, не более. Так что же могло помешать решительным людям напасть на него в дороге и избавить Англию от нечестивого тирана? Рэйхауз, огороженный высоким забором и окруженный рощей, представлял собой отличное место для засады, в которой мог легко укрыться целый конный отряд.

Румбольдт предоставил свой дом в распоряжение заговорщиков. Одному из них было поручено перегородить дорогу телегой при появлении королевского эскорта; остальные разделились на два отряда: первый должен был открыть огонь из дома, в то время как другой, состоявший из кавалеристов, – окружить короля и его свиту и покончить дело в рукопашной.

Полагали, что пожар в королевской конюшне Уайтхолла спас Карла и его брата, решивших вернуться в Лондон несколькими днями ранее ожидаемого заговорщиками срока. Но, кроме того, у короля имелись превосходные шпионы, так что спустя некоторое время верхушка заговорщиков, за исключением Фергюссона, была арестована.

Лорды-виги были совершенно непричастны к покушению, но жестокая ловкость королевских судей сумела замешать их в это дело. Нескольких из наиболее видных оппозиционеров арестовали и заключили в Тауэр. Граф Эссекс не то покончил самоубийством, не то был убит в своей темнице. Лорд Рассел 21 июля 1683 года взошел на эшафот. Из остальных двенадцати знатных узников, заключенных в Тауэр по делу о Рэйхаузском заговоре, мы остановимся лишь на Элджерноне Сиднее, имя которого навсегда останется в истории английской мысли.

Сидней напоминал своим соотечественникам античный образец гражданских добродетелей. Художники изображали его в тоге и сандалиях греческого философа, а поэты приписывали ему эллинскую мудрость и римскую храбрость. Действительно, любовь к родине доходила у него до страсти. Но он вовсе не был римлянином, язычником в английском костюме; его патриотизм был патриотизмом британца, а высшей целью на земле он считал христианскую жизнь.

Элджернон принадлежал к известному и знатному роду. Отец его, Роберт Сидней, умный и образованный человек, свободно говорил и писал по-французски, по-итальянски и по-испански; мать, леди Дороти Перси, была дочерью Вещего графа. Получив воспитание, приличное наследнику столь славного дома, и усовершенствовав его чтением, размышлениями, разносторонним общением и путешествиями, Сидней накопил драгоценный запас наблюдений. В двадцать лет он уже успел повидать Париж, Рим и Рейнсберг, побеседовать с герцогом Ришелье и Папой Урбаном; его храбрость при подавлении ирландского восстания за семь недель произвела его из капитанов в полковники. Во время одной атаки он упал вместе с лошадью, тяжело раненный, и непременно изошел бы кровью или попал в плен, если бы не один солдат, который, рискуя жизнью, отнес его в тыл. «Как тебя зовут, храбрец?» – простонал раненый. «Извините, сэр, я это сделал не для награды», – ответил солдат и ускакал на поле битвы. Сидней так и не узнал имени своего спасителя.

Во время революции он сражался на стороне парламента, и на его знамени было начертано: «В моей груди – святая любовь к отечеству». Победив короля, он не захотел сесть на скамью его судей. Работая в государственном Совете, Сидней многое сделал для укрепления английской армии и флота. Оставаясь честным человеком, он не раз решительно восставал против беззаконий Кромвеля, как ранее против произвола Карла I.

Диктаторские замашки лорда-протектора заставили Сиднея покинуть Англию, и пока Кромвель властвовал, он большую часть времени проводил в Гааге, где беседовал с великим пансионарием[25] де Виттом, изучал Мильтона и Библию. В короткое правление Ричарда Кромвеля он вновь занял место в парламенте, ораторствовал в пользу республики и принял место посланника в Швеции и Дании. Реставрация потрясла его республиканскую душу, и он вновь сделался эмигрантом. Живя попеременно в Дании, Германии и Италии, он, однако, нигде не забывал о родине и писал: «Если бы можно было хранить ее в принципах свободы и гражданской доблести, Англия была бы самой славной страной в мире». В продолжение семнадцати лет он влачил свое добровольное изгнанничество, и только смерть отца заставила его вернуться в Лондон. В это время Сиднею перевалило за шестьдесят, воинственные дни его прошли, он взялся за перо. Поселившись в своем доме на Джермин-стрит, он готовил трактат для друзей свободы. В дом его протоптали тропинку граф Эссекс, лорд Рассел и герцог Монмут, а в парламенте виги считались с его мнением по тому или другому вопросу.

Сидней обедал, когда королевский офицер принес приказ о его аресте. Все его бумаги были опечатаны, и он никогда не получил их назад.

В королевском Совете ему не могли предъявить никакого обвинения, и, тем не менее, он был заключен в Тауэр. На другой день все его имущество было конфисковано, у него отняли даже белье. К Сиднею никого не допускали, и его французский лакей Жозеф Дюка с трудом выпросил позволение прислуживать своему господину.

Между тем судьи рылись в его бумагах, чтобы найти хоть какие-нибудь улики против него, и наткнулись на одну рукопись. В 1680 году, когда издание памфлетов и газет было объявлено противозаконным деянием, а король отказался принимать прошения о созыве парламента, в свет вышла брошюра «Патриаршество, или Природная власть короля». Ее автором был Роберт Филмер, один из тех роялистов, у которых понятия о королевской власти простираются далее, чем у самих монархов. По мнению Филмера, первородный грех и свобода означают одно и то же. Цель его книги заключалась в том, чтобы спасти королей от постыдного учения, проповедуемого богоотступниками-республиканцами, – что людское стадо имеет право судить помазанников Божьих. Подобно тому, как Адам – первый отец и первый король – не был обязан своей властью Каину, Авелю и Сифу, как израильские цари не знали над собой никаких законов, кроме закона Божья, так и современные короли являются абсолютными владыками своих подданных, подсудными одному Всевышнему.

Эта книга стала при дворе политической Библией, и, конечно, Сидней не мог оставить ее без возражений. Часто бывает так, что незначительные книжонки вызывают великие возражения. Так случилось и на этот раз. В «Беседах о правительстве» Сидней разнес в пух и прах библейскую аргументацию Филмера о тождественности родительской и королевской власти. Он также не оставил камня на камне от теории наследования власти при помощи права первородства, якобы освященной Божественным авторитетом. Сидней показал, что право первородства не имеет никакого обоснования в Библии: Адам передал свою власть младшему сыну; также поступил и Ной; ни Авраам, ни Исаак, ни Моисей, равно как Давид и Соломон, не были первенцами. Следовательно, передача власти старшему сыну – установление людское, но никак не Божественное. Двенадцать английских королей вообще являются самозванцами, писал Сидней, так что современная королевская власть не имеет под собой никакого высшего авторитета. Безжалостная логика Сиднея, развеяв богословские хитросплетения, очертила подлинную философию государства и права в следующих словах: «Человек по природе свободен, лишить его этой свободы нельзя без причины, и отказывается он от свободы или от части своей свободы только для приобретения какого-нибудь большего блага». Оставив в покое древних евреев, греков и римлян, он проиллюстрировал свои доводы из истории англичан, датчан и швейцарцев.