В темноте, которая не была темнотой, думая об учителе, он чувствовал, что совсем запутался.

Чиун всегда действовал исходя из интересов ученика. Только учение Синанджу было важнее, чем Римо. Синанджу, которое всегда стояло на первом месте. Так между ними было договорено без слов. Синанджу безоговорочно признавалось центром личной вселенной Чиуна.

Но ведь речь сейчас не о том! Чиун — и Смит, тоже — скрыли от Римо правду о его отце. Как они могли? Это было трудно принять и еще труднее понять.

Вообще все это ужасно трудно. Римо годами даже не вспоминал о родителях.

Они не были частью его детства, не говоря уж о более взрослых годах. Скорее они были каким-то умозрительным представлением, потому что у всех когда-то были родители.

Однажды, в разгар обучения Синанджу, Римо обнаружил, что может достучаться до самых ранних своих воспоминаний, вызывая их так, как Смит вызывает информацию из своего компьютера, и в один прекрасный день задался целью восстановить в памяти лица родителей, которые мог видеть еще в бессознательном младенчестве.

Чиун обнаружил его сидящим в позе лотоса с плотно закрытыми, чтобы сосредоточиться, глазами.

— Еще один способ бездарно убить время?

— Я не убиваю время. Я вызываю воспоминания.

— Тот, кто живет прошлым, лишен будущего, — заявил Чиун.

— Не слишком убедительное высказывание в устах человека, способного сообщить, чем любил завтракать каждый из Мастеров Синанджу. Вплоть до эпохи сооружения египетских пирамид.

— Это не прошлое. Это история! — фыркнул Чиун.

— Чеканная формулировка! А какие у тебя, собственно, возражения? Я просто хочу увидеть лица моих родителей.

— Ты не хочешь их видеть.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что знаю, — сказал Чиун.

— Нет, не знаешь. Не можешь знать. Ты знаешь все о своих родителях, дедах и бабках, родственниках до седьмого колена. Я о своих ничего не знаю.

— Это потому, что о них нечего знать.

— Как это?

— Они не стоят воспоминаний. Они белые.

— Ха! — парировал Римо. — Вот я тебя и поймал. Ты все время твердишь, что я отчасти кореец, — чтобы оправдаться перед самим собой за то, что учишь Синанджу чужестранца. А сейчас вдруг запел по-другому!

— Это не я запел по-другому. Это у тебя со слухом неважно. Ты не белый, а твои родители — белые. Где-то глубоко в прошлом, пересиленная ныне многовековым спариванием с некорейцами, в твоем роду была капля гордой корейской крови. Может, даже две капли. Вот эти-то две капли я и обучаю, понятно? И несчастье мое в том, что они отягощены неподъемным грузом крови белых.

— Даже если мои родители были белые, — сказал Римо, — это не значит, что они недостойны воспоминаний.

— Они потому недостойны воспоминаний, — воскликнул Чиун, — что оставили тебя младенцем у чужой двери! И в гневе вышел.

Римо снова закрыл глаза, но так и не смог вызвать в памяти лица родителей.

Еще минуту назад, до появления Чиуна, он прошел весь путь вглубь до первых дней в сиротском доме Святой Терезы и был уверен, что вот еще совсем немного усилий — и родные лица всплывут из темноты забвения. Но не теперь. Чиун своими словами все разрушил и, может быть, не так уж он был и не прав? С тех пор Римо ни разу не пытался вернуться к своим младенческим впечатлениям.

И теперь, когда он нашел своего отца, и не мертвым, а очень даже живым, Римо думал, не лучше ли было бы, по совету Чуина, не ворошить прошлое, оставить его в покое. Потому что теперь Римо никогда уже не сможет верить ни Чиуну, ни Смиту. Они его предали, и если от Смита этого можно было бы ожидать, то отношение Чиуна его просто ошеломило.

Римо знал, что в лице Чиуна потерял отца, который по крови отцом ему не был, и что нашел другого, кровного, который при этом держался совсем не по-отцовски.

Может, потом, когда мы узнаем друг друга получше? Может, потом мы привыкнем? Может, это будет похоже на чувство, связывавшее нас с Чиуном? Но в сердце своем Римо знал, что этому не бывать. С Чиуном его связывали чувства более глубокие, чем чувства двух обыкновенных людей. С Чиуном его связывало Синанджу. И вот эта связь порвалась.

Уверенности в том, как поступит теперь Чиун, у Римо не было. Но он знал, каким будет следующий шаг Смита. Смит прикажет Чиуну найти Римо и вернуться с ним в «Фолкрофт». Если Римо откажется, Смит прикажет уничтожить его. Смит не станет раздумывать. Это его работа — действовать без раздумий, когда речь идет о безопасности КЮРЕ.

Но что сделает, получив такой приказ, Чиун? И что сделает он, Римо, если Чиун явится его убить?

Их бой на крыше мог одурачить только неискушенных наблюдателей. Но не Римо. Оба они, и он сам, и Чиун, наносили свои удары, стараясь не поранить один другого. Результатом этого явился долгий стилизованный поединок в стиле кун-фу, из тех, что показывают в китайских фильмах. Но Синанджу — это совсем другое. Синанджу — борьба экономная. Не наноси два удара, если можешь обойтись одним. Не тяни до двух минут, если можешь управиться в две секунды.

Ни один из них не хотел причинить боль другому. Но когда они встретятся в следующий раз, дело может пойти по-другому. И Римо не представлял себе, как он тогда поступит.

Поэтому он и коротал время в темноте. Да, его заветный детский сон сбылся, он нашел отца, но скоро, не ровен час, может начать сбываться и страшный ночной кошмар.

«Дайнакар» ждал его на городской свалке, раскинувшейся на берегу Детройт-ривер.

Выбираясь из машины, стрелок подумал, что эти горы старого хлама — вполне подходящее окружение для машины, работающей на мусоре.

— Я здесь, — он подошел к затемненному стеклу «дай-накара».

— Я вижу, — ответил голос невидимки за рулем. — Миллис жив.

— Он в коме. Он, может, и не мертв, но и не жив тоже.

— Я хотел, чтобы он умер.

— И так бы оно и было, если б мне позволили стрелять в голову.

— Я вам уже говорил...

— Помню: в голову не стрелять.

— И все-таки я хочу, чтоб он умер.

— Там же полно охраны, и они стерегут его днем и ночью! Пусть все немного поостынет, а потом я его прикончу.

— Нужно сейчас, — отрезал голос.

— А почему не Лаваллета? Я могу убрать его, а потом уже Миллиса.

— Лаваллета еще черед не настал. Он без конца демонстрирует публике свою новую машину, с ним проблем не будет. Сейчас мне нужен Миллис.

— Пришить парня, окруженного полицейскими, не так просто, как кажется.

— Сначала Миллис. Потом Лаваллет.

— А Ривелл?

— О нем можно не беспокоиться.

— Еще есть одна проблемка, — проговорил стрелок.

— С вами все время проблемки. Когда я вас нанимал, я думал, что покупаю лучший товар.

— Я и есть лучший, — холодно сказал стрелок.

— И в чем проблемка?

— Старый китаец. Тот, что был на презентации «дайна кара». Он объявился и при покушении на Миллиса.

— Ну и что?

— Думаю, он работает на правительство.

— Наплевать, — голос стал сердитым. — Путается под ногами — уберите.

Что-нибудь еще?

— Да нет, вроде все.

— Хорошо, — сказал голос. — За Миллиса заплачу, когда закончите.

И «дайнакар» черным призраком на колесах неслышно поплыл над замусоренной землей.

Стрелок уселся за руль своей машины. Слишком это рискованно сейчас браться за Миллиса. В больнице легавых не счесть. А может, есть другой путь?

Он зажег еще одну сигарету.

Но самая потеха начнется, когда придет время снова заняться Лаваллетом, подумал он. Ох, будет и потеха!

Смит больше не сомневался. Неопознанная женщина, убитая на могиле Римо Уильямса, была мать Римо. А ее убийца — тот самый, который устроил бойню в Детройте, — его отец.

Другого объяснения нет. Можно предположить, что на кладбище произошла семейная сцена. Единственным близким родственником убитой был ее муж, он же убийца. Вот почему никто не заявил в полицию об исчезновении жертвы.