Джереми подумал, что Вейн отчасти прав. «Вымысел» – не значит «ложь». В сущности, всякий вымысел содержит немалую долю правды. Ему пришло в голову, что Вейн нарочно придает своим заявлениям такую парадоксальную форму. Он просто стремится привлечь внимание слушателей.

– Херкимер! Что вы там мучаете бедного Джереми?

Джереми вздохнул с облегчением, когда Гвиннет Ллуэлин вплыла между ними, как портовый буксир, расталкивающий океанские суда. Она взяла Вейна под руку.

– Вы уже со всеми перезнакомились, Херкимер?

– Нет, погодите, Гвинн, – сказал Джереми. – У нас с профессором Вейном очень интересный, хотя и несколько странный разговор. Он утверждает, что исторических фактов не существует.

Ллуэлин взглянула на Вейна с озорной улыбкой.

– Херкимер! Зачем вы морочите ему голову? Вы должны понять, Джереми, – добавила она через плечо, – что история – совсем не такая простая и ясная вещь, как бухгалтерия. История – это то, что мы из нее делаем.

– Historia facta est note 30, – торжественно произнес Херкимер.

Джереми рассмеялся, и оба историка взглянули на него с удивлением, не понимая, что его рассмешило. Джереми сам этого как следует не понимал. Дело было не в том, что Вейн сказал каламбур по-латыни (во всяком случае, Джереми так показалось), а в том, что Джереми сам только что подумал, какое запутанное дело бухгалтерия по сравнению с четкой и ясной историей, а теперь историки утверждали как раз обратное. Наверное, собственная профессия всегда кажется сложнее, чем чужая. «У тебя-то работа простенькая, то ли дело у меня».

– Ну ладно, шутки шутками, – сказал он, – но все это, в конце концов, игра в слова. Вы рассуждаете о том, что есть факт, но не отвечаете на вопрос, существуют ли вообще факты.

Вейн поджал губы и как будто призадумался.

– Возможно. А почему бы нам не поступить так, как подобает ученым, и не устроить эксперимент? Возьмем какой-нибудь факт. Что-нибудь элементарное – скажем, простейшую хронологию…

– Нет, погодите! Я знаю, иногда точная дата события неизвестна…

– Нет, нет, мистер Коллингвуд, к таким грубым уловкам я прибегать не стану. То, что факт пока не обнаружен, еще не означает, что он не существует. Давайте возьмем факт, существование которого бесспорно. Скажите мне, когда и где началась вторая мировая война. Я не говорю о причинах войны – это тонкая материя, корни ее уходят в средние века. Я имею в виду начало самих военных действий.

Джереми немного растерялся. Только начни разговаривать с профессором – обязательно кончится тем, что тебе устроят экзамен.

– По-моему, она началась… в тридцать девятом. Когда Германия напала на Польшу.

– В сентябре тридцать девятого, – уточнил Вейн. – Вы утверждаете, что это было так. А не началась ли она в Бельгии летом 1701 года?

– Что?

– Ну, разумеется! – самодовольно подтвердил Вейн. – Французы и англичане вели между 1689 и 1763 годами четыре мировых войны. Последняя из них, которую называют по-разному – Семилетней, Французской или Индийской войной, – велась в Индии, Европе и Северной Америке. Если учесть такой географический размах, они, конечно же, заслуживают того, чтобы называть их мировыми.

– Но это жульничество! – возмутился Джереми. В поисках поддержки он повернулся к Гвинн, но та только усмехнулась.

– Вечный студенческий подход, – сказала она. – Вы всегда считаете, что ответы важнее, чем вопросы. Как вы не можете понять – если мы хотим, чтобы слова были не просто ярлычками, они должны что-то означать! А что означают слова «вторая мировая война»? В этих трех словах запечатлена масса предрассудков. Была ли она на самом деле второй? А может быть, просто продолжением первой? Некоторые учение считают, что ее нужно было бы называть второй германской войной. Кроме того, как только что указал Херкимер, всегда предполагается, что мировые войны – явление, характерное лишь для двадцатого века. И если обо всем этом задуматься, окажется, что никакого жульничества тут нет.

– Просто для того, чтобы заставить студентов думать, всегда приходится прибегать к какому-нибудь жульничеству, – сказал Херкимер Вейн. – Но я боюсь, Гвинн, дорогая, что этот вопрос на самом деле еще хитрее. Я мог бы доказать, что «вторая мировая война» вообще представляла собой не одну мировую войну, а два отдельных региональных конфликта – один в Европе, а другой на Тихом океане, и только случайно некоторые воюющие стороны участвовали в обоих сразу. В конце концов, Германия и Япония никогда не согласовывали своей стратегии. И если Гитлер честно выполнил условия своего договора с Японией и объявил войну США, то Япония не последовала его примеру и не объявила войну Советам. Можно высказать любопытное предположение: если бы Гитлер помалкивал, то США воевали бы только на Тихом океане и вообще не ввязались бы в европейскую войну. Однако, если даже оставить все это в стороне, мы можем с полным правом спросить – а не началась ли мировая война в Маньчжурии в сентябре 1931 года, или на Гавайях в декабре 1941 года? Эти две даты во всяком случае не менее законны, чем та европоцентрическая, о которой говорили вы.

Джереми хотел что-то ответить, но осекся и потом сказал:

– Хорошо, профессор, я понимаю, к чему вы клоните. Была европейская война, и была тихоокеанская война. У каждой из них было свое начало. И вы можете доказать, что мировая война как таковая не началась, пока Япония не напала на американские и британские колонии и не вовлекла эти страны в оба конфликта. Однако это отнюдь не лишает смысла само понятие исторического факта. Просто нужно тщательнее формулировать сами факты.

Вейн пожал плечами.

– Я ведь уже говорил, что ценность фактов зависит не столько от их точности, сколько от их взаимосвязей. Может быть, важнее задуматься о том, были это две войны или одна, чем выбрать один из ответов. Может быть, оба они в том или ином смысле правильны. Поймите, я не хочу сказать, что точность фактов не имеет значения. Но я хочу сказать, что чем «точнее» факт, тем дальше от истины он может оказаться. Например, я могу утверждать, что численность населения Денвера на 1 апреля 1999 года составляла… ну, скажем, 657.232 человека. Это будет точная цифра. Но если я вместо этого скажу, что численность населения Денвера в начале 1999 года составляла от 650.000 до 660.000 человек, это будет ближе к истине, хотя и не так точно. Потому что вторая оценка будет динамичной, а истина всегда динамична и относительна. Кто был и кто не был жителем Денвера в данный момент – это абстракция, и к тому же статичная. Что означает «численность населения Денвера»? Люди непрерывно приезжают и уезжают. Входят ли в это число бродяги на железнодорожном вокзале? Или туристы в гостиницах? Включает, ли оно студентов и служащих, которые живут здесь несколько лет, а потом переезжают куда-то еще? А что сказать о тех, кто живет в двух местах – в Денвере и еще где-нибудь? Если вы примете во внимание динамику, окажется, что назвать сколько-нибудь точную цифру просто невозможно.

– Принцип неопределенности Гейзенберга применительно к истории, – вставила Ллуэлин.

– А? – Вейн повернулся к ней. – Что вы этим хотели сказать?

– Гейзенберг доказал, что, если определить скорость частицы, останется неопределенным ее местоположение, и наоборот. Если бы вы действительно хорошо знали труды Джона Лукача, а не просто делали вид, что знаете, то вы поняли бы, что он вполне сознательно стремился применить подход Гейзенберга к истории.

– Ах, вот что, – Вейн пренебрежительно махнул рукой. – Только ведь, знаете, Гейзенберг был не один. Такое же мироощущение в ту эпоху мы видим у многих. В произведениях Пастернака и Ортеги, например, или у Гвардини и Хантша. Что такое импрессионизм, если не квантовая теория применительно к живописи? Или наоборот. И вспомните, что писал Лукач: к точным наукам можно подойти с позиций истории, но к истории нельзя подойти с позиций точных наук.

Ллуэлин задумчиво посмотрела на него.