– Не для того ли мы здесь собрались, чтобы решить именно эту проблему?

– Дорогая моя, – ответил Вейн, похлопывая ее по руке, – она уже решена. Представление о том, что механизм истории работает так же, как часовой механизм, давно отброшено. Бокль ошибался. Наша задача состоит в том, чтобы обнаружить в подобных представлениях слабые места. А пока… – Он пожал плечами и поставил свой пустой бокал на поднос проходившему мимо официанту. – Пока из этого может получиться несколько любопытных публикаций.

Он потянулся и взглянул на часы.

– Что ж, было весьма интересно с вами побеседовать, мистер Коллингвуд. Как-нибудь поговорим еще. А сейчас я чувствую себя после перелета, как сонная муха, и, если вы не возражаете, пойду к себе в гостиницу.

Джереми проводил его глазами.

– «Было весьма интересно со мной побеседовать», – сказал он Гвинн. – Он хотел сказать – было интересно прочесть мне лекцию.

– О, не сердитесь на него. Он хороший человек, только никак не может удержаться от того, чтобы читать лекции. Даже своим коллегам.

– Он говорил серьезно? Насчет фактов и вымысла?

Джереми допил свой мартини и озирался, не зная, куда девать бокал.

– Ну конечно. Я понимаю, это может показаться немного странным непрофессионалу… Я сказала что-нибудь смешное?

– Нет. Просто у нас «непрофессионал» – это всякий, у кого нет диплома бухгалтера-аудитора.

Ллуэлин усмехнулась.

– Ну да. Всякая группа людей делит человечество на две части. Эллины и варвары, евреи и гои, кельты и галлы. Мы, профессионалы, и вы, непрофессионалы. Но, как я и сказала, в том, что Херкимер говорил о «вымысле» и «факте», действительно есть смысл с точки зрения теории Гейзенберга. Он утверждает, что нельзя наблюдать за ходом истории так, чтобы не повлиять на то, что видишь, самим фактом наблюдения. Что мы «творим» историю, устанавливая связи между фактами.

– Но тогда как можно прогнозировать историю? Два человека могут видеть одни и те же события и представлять их себе по-разному. А если так, то как узнать, сбылся ли прогноз? Черт возьми, как вообще можно знать, что происходило в прошлом?

– Вот именно это Херкимер и хотел сказать.

– А если он не верит в то, что историю можно изучать методами точных наук, то зачем вы пригласили его участвовать в работе вашей группы?

Ллуэлин многозначительно покосилась на него.

– А он сам на этом настоял. Когда прошел слух, что я собираю такую группу, он позвонил мне и попросил его включить. Но дело не в этом. Никто из нас не верит, что какая-то кучка заговорщиков могла превратить историю в точную науку. И уж подавно – в то, что они могли направлять ход истории на протяжении последней сотни с лишним лет. Нет, это совершенно немыслимо.

– Но…

– Нет, я столь же твердо убеждена, что существует группа, которая пыталась это делать. Может быть, они даже верят, что добились успеха. Мы намерены проверить их утверждения без всякой предвзятости. И выяснить, какими мотивами может руководствоваться это так называемое Общество Бэббиджа.

– Зачем, например, они похищают людей или пытаются их убить, – сказал Джереми с большим жаром, чем хотел бы.

– Ах, да. Простите. Ведь вас это интересует не только с научной точки зрения, я совсем забыла. Согласна, нечто загадочное действительно происходит. Но поймите, существование такого тайного общества еще не доказывает, что их убеждения – не самообман, на какие бы жестокости их эти убеждения ни толкали. Слишком легко реконструировать события таким образом, чтобы доказать самому себе, что твое предсказание сбылось.

Джереми и Гвинн ушли с приема последними. В каком-то смысле они были на нем хозяевами. После того как ушел Вейн, Джереми удалось даже получить от приема удовольствие. Члены группы оказались по большей части интересными людьми. Джеф Хэмблтон, Генри Бэндмейстер, Пенни Куик – беседовать с ними было любопытно, если только не обращать внимания на их непреодолимую склонность то и дело ссылаться на авторитеты, о которых Джереми и не слыхивал. Он вынужден был признать про себя, что после разговора с Вейном обсуждать исторические события оказалось гораздо интереснее. О чем бы ни шла речь, он начинал думать, нельзя ли реконструировать события совершенно иначе и может ли одно их истолкование быть, по Вейну, истиннее другого. Если бы иногда его мысли не возвращались к самому главному – к исчезновению Денниса, Джереми мог бы сказать, что прекрасно провел вечер. Но время от времени его охватывало желание закричать во весь голос: «Мы же теряем время!»

Во всякой ужасной ситуации самое ужасное то, что рано или поздно к ней привыкаешь. Джереми не мог припомнить, кто это сказал. Должно быть, кто-то из Авторитетов. Но он обнаружил, что не в состоянии постоянно думать о Деннисе. (Или о себе? Что больше волновало его – судьба Денниса или собственные переживания от разлуки с ним?) Жизнь шла своим чередом, и он был готов принимать ее такой, какова она есть. Прежнее ощущение лихорадочной спешки ослабло, сменившись каким-то другим чувством. Что это

– фаталистическое смирение или надежда?

Когда Джереми и Гвинн вышли из зала, где проходил прием, их остановил какой-то незнакомый человек. Он сидел развалившись в одном из чересчур мягких кресел, стоявших в холле, но, увидев их, вскочил. Это был низкорослый, худой человечек явно восточного происхождения в рубашке с закатанными рукавами. Очки в темной оправе казались на его лице слишком большими. За ухом у него торчал фломастер, в нагрудном кармане – еще несколько фломастеров и блокнот.

– Доктор Ллуэлин? – спросил он.

Гвинн посмотрела на него.

– Да, я Ллуэлин.

– Меня зовут Джим Тран Донг, я с математического факультета. Могу я с вами поговорить?

Ллуэлин взглянула на часы.

– Сейчас уже поздно. Нельзя ли отложить на завтра?

Донг сморщился, между бровей у него пролегла глубокая складка.

– Наверное, можно. Но сейчас вы здесь, и я здесь, и оба мы сейчас пойдем к автостоянке. Глупо будет идти рядом и молчать.

Гвинн бросила взгляд в сторону Джереми, он в ответ пожал плечами.

– Хорошо, мистер Донг. Что вам угодно?

И она действительно, как он и сказал, быстрым шагом направилась к лестнице. Джереми и Тран Донг с трудом поспевали за ней.

– Можно называть меня «доктор Донг», – сказал человек. – Я преподаю на кафедре системного анализа.

– Это, несомненно, очень интересная область науки.

Ллуэлин всегда старалась пользоваться лестницей, а не лифтом. «Способствует кровообращению, – говорила она Джереми. – К тому же тут не так уж много этажей». Несколько раз, когда сам Джереми ехал на лифте, оказывалось, что Гвинн уже поджидает его на нужном этаже, и он тоже стал ходить по лестнице. «Время ожидания тоже нужно учитывать, – говорила Гвинн. – Если подниматься невысоко, по лестнице получается быстрее, потому что ее не надо вызывать».

– Я надеялся, что это вас может заинтересовать, доктор Ллуэлин.

– Меня? Системный анализ? С какой стати?

Джереми шел сзади них. Гвинн держалась прямо и поднималась, не касаясь перил. На математика она почти не смотрела. Донг семенил рядом, заглядывая ей в лицо и в то же время пытаясь смотреть под ноги.

– Выслушайте меня, доктор Ллуэлин! Вы совсем не то делаете в этой истории с Бомонт!

Его голос отозвался на лестничной клетке гулким эхом. Ллуэлин остановилась как вкопанная на площадке, и Донг чуть не налетел на нее. Джереми закусил губу, чтобы не рассмеяться.

Ллуэлин уставилась на Донга.

– Я не уверена, что то, как я считаю нужным вести свою работу, может вас касаться.

Маленький человек, озадаченный ее неприязненным тоном, стоял и смотрел то на Ллуэлин, то на Джереми.

– Пусть говорит, Гвинн, – сказал Джереми, и Донг с благодарностью взглянул на него.

– Спасибо.

Он помолчал, собираясь с мыслями. Ллуэлин нетерпеливо ждала.

– Насколько я понимаю, доктор, вы собрали группу исследователей для изучения информации, которая содержится в бомонтовской распечатке.