В Швеции, как и у нас в старину, «хозяином леса» называли медведя. Теперь косолапых почти вывели, они сохранились только в национальных парках. Нынешние хозяева леса называются длиннее — например, компания «Шведская целлюлоза». В городе Сундсвалле ее контора занимает целый квартал. У нее такая вотчина, какая ни одному медведю не снилась: миллионы гектаров леса.

На этого хозяина трудится множество лесорубов и сплавщиков.

Едешь по норландской дороге, и кажется, будто весь здешний лес снялся с корня и торопится к побережью. По шоссе бешено мчатся грузовики с прицепами, набитыми бревнами. Пересекаешь реку — она вся в бревнах, плывущих так густо, что вода выглядит издали не синей и не серой, а желтой, красноватой.

Недалеко от устья на реке Онгерман-Эльв, посередине самого быстротока, где вода бурлит порогами, высоко поднят столб из грубо отесанных глыб гранита. На его вершине — фигуры троих людей. Они в самых неустойчивых и рискованных позах работают на груде бревен, торчком нагроможденных водопадом. Их мускулы напряжены, лица серьезны. Короткими баграми они вцепились в бревно, вырываемое потоком.

Я знаю не много памятников людям труда, которые были бы сильнее этого. Бешеное течение реки бьет в его гранитную опору, и, кажется, соскользни багор, оступись нога у кого-нибудь из тех троих наверху — и пучина тотчас поглотит еще одну жертву.

Это памятник сплавщикам, погибшим на северных реках.

Тяжел и опасен труд героев. Вечно в воде, всегда начеку. Река несет миллионы бревен через стремнины, они сталкиваются в водоворотах, их выбрасывает на камни. Сплавщик должен всюду успеть со своим багром. Если опоздал столкнуть бревно, оно задержит другое, третье, вырастет плотина, которую сплавщики, рискуя жизнью, разбирают под напором дикой реки. Им некогда перекинуться словом, некогда присесть отдохнуть. Налегая на багры, они лишь покрикивают:

— О-хэй! О-хо! О-хэй! О-хо!

Это похоже на наше русское:

«Раз, два — взяли! Раз, два — взяли!»

Иногда плотины из бревен — они называются заломами — так велики, что их приходится взрывать. Взрывники, перепрыгивая по качающимся скользким бревнам, закладывают заряды в самую гущу залома.

Хорошо, если он тронется после первого взрыва. Бывает и так: взрывают один заряд, другой, третий — все без толку. А в те секунды, когда по расшатанному залому смельчаки пробираются для того, чтобы заложить еще одну хорошую порцию взрывчатки, река вдруг прорывает плотину! Тогда среди тысяч бревен, сталкивающихся, ломающихся, подпрыгивающих, неистово хлынувшая вода уносит и изуродованные трупы взрывников…

После того как река размечет по отмелям, по камням часть бревен из залома, в путь отправляются сплавщики — «хвосты». Их дело — баграми сталкивать в воду застрявший лес. И опять тут и там слышится:

— О-хэй! О-хо!

Мне говорили, что из ста бревен, пущенных с лесосеки через пороги и водопады, девяносто девять благополучно доплывают до лесозаводов. Вот что такое шведский сплавщик!

Лесопильные заводы облепили устья рек, прибегающих с плоскогорий Норланда к Ботническому заливу. Тут же дымят трубами целлюлозно-бумажные заводы. Города ботнического побережья придвинули свои кварталы к речным устьям. Здесь дороги засаживаются березами, дома и церкви — деревянные, как и у нас на архангельском севере.

Корабли увозят из северных портов много древесной массы, которая превращается потом и в вискозные ткани, и во взрывчатые вещества. Они принимают в трюмы рулоны газетной бумаги, кипы картона, фанеру, древесно-волокнистые плиты и разборные деревянные дома.

Лес и дешевая электрическая энергия гидростанций — вот что притянуло в холодный Норланд людей и капиталы. Но основное богатство северной земли — в ее недрах.

Одна гора называется Кирунаваара, другая — Луоссаваара. Так окрестили их кочевники — саами. В переводе с саамского это будет Куропатка-гора и Лосось-гора.

Простояли бы эти горы долгие века, если бы не оказалось, что они буквально начинены железной рудой. Пришли люди, вгрызлись в горные склоны, проложили железные дороги — и понеслись составы на восток, к шведскому порту Лулео, и на запад, к норвежскому порту Нарвик, где их поджидают корабли-рудовозы.

Сегодня Куропатка-гора напоминает что угодно, только не птицу. Вся середина горы выпотрошена и вывезена. Там, где была округлая вершина, теперь глубокое ущелье с уступчатыми, вернее, ступенчатыми склонами. Здесь руду брали прямо с поверхности, постепенно опускаясь все ниже. Со смотровой площадки, куда гостей доставляют на автомобилях, видно, как далеко внизу, на самых последних ступенях, ковши экскаваторов черпают руду и наполняют ею кузовы самосвалов.

Долгое время руду добывали только открытым способом. Потом пришлось строить и рудники. Но и сейчас тут нет рудничных стволов, отвесно спускающихся под землю. Здешние рудники — это пологие подземные коридоры. По ним ходят самосвалы, насыщая воздух едким туманом отработанных газов.

Рабочие ездят к своим забоям в автобусах. Выйдя из раздевалки, где смены переодеваются в комбинезоны, сапоги и каски, садятся в машины и, не делая пересадки, оказываются глубоко под землей. Там царство оглушающего грохота, который не смолкает ни на минуту. Горняки жалуются на раннюю глухоту.

Возле железных рудников стоит Кируна — самый большой город на белом свете. Во всяком случае, ему отведена территория, на которой можно без тесноты разместить десятка полтора Нью-Йорков, если не больше. Другое дело, что живет в этом сверхгороде, состоящем из отдельных разбросанных поселков, меньше людей, чем в двух-трех нью-йоркских кварталах.

На самом высоком здании Кируны — надпись: «Луоссаваара-Кирунаваара АБ». «АБ» — начальные буквы шведских слов «акционерное общество». Это название хозяина железных гор, одного из крупнейших предприятий страны. Главное его правление находится в центре Стокгольма.

В отличие от многих других шведских «АБ», здешнее акционерное общество не частное, а государственное. Но много ли выиграли от этого рабочие, добывающие руду из недр заполярной земли?

Вот что я прочел в шведской газете:

Далее автор статьи задает несколько вопросов. Как относится государство к горнякам? Доволен ли горняк своим положением на предприятии, принадлежащем капиталистическому государству? Смирился ли горняк с тем, что фактически он и здесь — ничтожество?

Ответа журналист ищет у рабочих. Те говорят ему:

А от одного чиновника автор услышал:

Шведский журналист считал, что «…горняк связан по рукам и ногам. Впрочем, почти в той же мере это относится вообще ко всем шведским рабочим».

Но терпение горняков лопнуло. В начале 1970 года они провели массовую забастовку. Их поддержали многие трудящиеся Швеции.

Вокруг Кируны на пустынных и холодных плоскогорьях простирается уже настоящая тундра, где растет только кустарник, олений мох и морошка.