Пассек доложил Екатерине, что играет в старшую масть.

Та, подумав, сказала:

— Пас.

Зубов тоже спасовал, и в игру вступил сам Чертков — против остальных. Взяв пять раз, с ходу выиграл кассу, получив с трех партнеров штрафные фишки.

— Фуй, — поморщилась самодержица, — вечно ему везет.

Тот ответил:

— В первый раз за сегодняшний день. Как с утра не заладилось, все потом валилось из рук. Началось с того, что разбил чашку с кофе и залил сорочку. Выехал в присутствие — у кареты сломалась ось. После заседания мы пошли пообедать в ресторацию — так гарсон, подавая блюда, подскользнулся, растянулся и рассыпал по полу наши порции. Ну не анекдот ли?

Карты сдавал Пассек.

— У меня тоже был трудный день, — отозвался Зубов. — Вице-адмирал Де Рибас так подробно рассказывал о строительстве порта в Хаджибее, что едва не сморил. А потом известие о войне на Кавказе! Даже не прилег на полчасика после обеда.

Пассек вскрыл опять пики.

— Я играю в червы, — сообщила царица.

— Принимается, — согласился Зубов.

Оба они стали парой, чтоб забрать кассу у обоих оставшихся. Самодержица взяла пять взяток, а Платон три. Но у них случился ренонс (то есть отсутствие нужной масти), и они снова проиграли.

— Говорят, Бецкий очень плох — неужели правда? — обратился Пассек к Екатерине.

— «Очень плох» — это мягко сказано. Не исключено, что уже и на небесах.

Все перекрестились. Пассек, вздохнув, заметил:

— Я Иван Иваныча недолюбливал за его правильность во всем. Человек не может быть столь безукоризнен.

— Вы преувеличиваете, Петр Богданович: будь он идеалом, не имел бы столько любовниц за свою жизнь, — возразил Чертков.

— Холостому не возбраняется.

— Отчего он никогда не женился? — живо полюбопытствовал Зубов.

Государыня пожала плечами:

— В молодости, не имея титула, будучи бастардом, не хотел на простой, а княгини да графини за него сами не пошли бы. А когда захотел на Алымовой, было слишком поздно.

— Это правда, что выращивал у себя в кабинете дождевых червей? — с хитрецой спросил Пассек.

— Нет, не дождевых, а совсем наоборот — шелковичных, — усмехнулась царица.

— И не в кабинете, а в отдельных покоях, — произнес Чертков. — Я бывал у него в дому, он мне сам показывал. Думал завести в России шелковую мануфактуру. А еще в другой комнате у него высиживались цыплята. Да, не смейтесь. Не под курицей, разумеется, а под светом ламп. Он переворачивал яйца каждые два часа. Говорил, что так делают в Голландии — производство курятины без наседок.

— Вот чудак!

Зубов хохотнул:

— Неужели высидел?

Самодержица подтвердила:

— Говорил, что да. Якобы из каждых десяти яиц получается не меньше семи цыплят.

— А по-моему, с курицей все же проще. Куры, что ль, в России перевелись? Может быть, в Голландии это и проблема, а у нас, слава Богу, хохлаток хватает.

В карты играли до десяти, с небольшим перерывом на чай и пирожные. По итогам кассу выиграли Пассек и Чертков и забрали у двух противников все их фишки. У разочарованной государыни опустились книзу кончики губ:

— Вы меня огорчили, господа. Впрочем, понимаю: это же игра. В следующий раз мы с Платоном Александровичем постараемся и разделаем вас под орех.

— Мы не сомневаемся, ваше величество, — добродушно оскалился Пассек.

Удалившись к себе в покои с Зубовым, получила от любовника нежный поцелуй и отправила на его половину. Помахав ладошкой: «Завтра, завтра, дружочек. Доживем до завтра…»

Может быть, не ехать? Что-то я устала сегодня. И жара, и дела как-то утомили. А потом этот проигрыш в карты. Не люблю проигрывать. Я должна быть первой, даже в мелочах. Я всегда была во всем первой. Правда, именуюсь Екатериной Второй, но тем выразительней calembour: «Екатерина Вторая во всем первая!» И поэтому тоже не смогла уступить престол Павлу. Добровольно уйти на вторые роли? Видеть, как сынок превращает Россию в Пруссию, и при этом ничего не смочь сделать? Нет, не потерплю. Я же не король Лир. И мои наследники смогут управлять только после моего ухода в мир иной.

Я не злая, просто честолюбивая.

Я не шла по трупам. Труп всего лишь один — Петра Федоровича. Но ведь я не убивала. И не отдавала приказа убить. Все произошло быстро и непреднамеренно. Стало быть, планида такая. Воля Господа. Или дьявола? Кто знает…

Нет, поехать к Бецкому надо. Несмотря на усталость. Попрощаться, если еще живой. Все-таки без него век Екатерины был бы не так ярок. Смольный институт один чего стоит! Бецкий предложил завести пансионат для девиц по примеру французского Сен-Сира. Ведь в России до меня женских учебных заведений не существовало. Бецкий написал план его устроения, обучения и устав. Принимались девочки с 5–6 лет и воспитывались до 18. Пригласил заведовать выпускницу Сен-Сира — Софью де Лафон. Ей тогда было около пятидесяти. А теперь почти 80! Но такая же шустрая и неутомимая…

Это было смешно, но несправедливо: девушки знали четыре языка, грамотно говорили и писали по-русски, разбирались в литературе, географии и истории, хорошо музицировали, танцевали и пели, рисовали, шили и вязали, знали много кулинарных рецептов… Что еще нужно для приличной невесты? Я потом лучших выпускниц сделала фрейлинами ее императорского величества… Ту же Алымову…

А еще Бецкий возглавлял Академию художеств, принимал в нее мальчиков всех сословий, кроме крепостных, бедных содержал за свой счет, отправлял на практику в Италию…

Положительно, надо ехать. Духом соберусь и поеду. Тяжело, мучительно, но необходимо. Я не думаю, чтобы Бецкий был моим отцом, но ведь все равно не чужой, право слово…

Королева-Протасова оказалась уже наготове. Сообщила:

— Экипаж и кучер у заднего крыльца.

— Ты в плаще с капюшоном — это хорошо. Помоги мне переодеться. Сумерки сгустились — можно в путь.

В кабинете Екатерины за книжным шкафом был устроен потайной выход — по примеру такого же во дворце Петра Федоровича в Ораниенбауме. Тот спускался по винтовой лестнице, чтобы развлекаться со своей любовницей — Лизкой Воронцовой. А Екатерина знала об этом от наперсницы и подруги — Катьки Дашковой, урожденной Воронцовой, то есть родной сестры Лизки… Винтовая лестница сделана была и в Таврическом. Первой шла по ступенькам вниз Королева, и свеча у нее в руке нервно вздрагивала. С осторожностью ступала императрица — в полутьме боясь оступиться и свернуть себе шею. Но пойти обычным путем было невозможно: каждый выход ее величества, каждый посетитель, каждое деяние скрупулезно заносились в камер-фурьерский журнал. Это правило завел Петр I. К окончанию правления Екатерины всех журналов накопилось более ста толстенных томов…

Потайная дверца открывалась в сад. В черной листве деревьев сказочно высверкивала луна. Темно-голубым отливала поверхность пруда, тишина стояла звенящая, лишь похрустывал тертый кирпич под подошвами туфель. Около крыльца находилась коляска, запряженная одной лошадью, а на козлах сидел возница.

Королева помогла самодержице влезть на ступеньку. Та, кряхтя, уселась, отчего рессоры жалобно взвизгнули. Вслед забралась сама Протасова. Наклонившись, хлопнула ладошкой спину кучера — трогай, мол. Тот взмахнул поводьями, и коняга послушалась, стала перебирать копытами.

В полном безмолвии выехали из сада и свернули на Воскресенскую улицу[43], шедшую вдоль Невы. Здесь еще попадались редкие прохожие, но узнать двух дам в коляске, с лицами, закрытыми — у одной капюшоном, у другой — накидкой, вряд ли кто-то смог бы. Вскоре пересекли Литейный проспект и по набережной Фонтанки двинулись к Неве. Слева началась решетка Летнего сада. «Кстати, решетку эту отливали под присмотром Бецкого тоже, — вспомнила Екатерина. — И в гранит одевали набережные при нем… Неужели не успеем и застанем только хладное тело? Mais pour la conspiration[44] я должна была выйти не раньше сумерек…»