— Ладно, твоя взяла. Не поеду, значит. Но не думай, что я оставил мысль послужить Отечеству на поле брани.

Усмехнувшись, графиня Строганова сказала:

— Ах, Попо, Попо, ты совсем мальчишка. Бредишь мифами о военной славе. Успокойся, милый. Слава дипломата, к коей стремится Гриша, много, много краше. Или слава благотворителя — твоего отца. Или слава зодчего — Воронихина. А гордиться тем, что убил в баталии прорву народа, это грех. Это от лукавого.

— Ты не понимаешь.

— Ну, конечно, разве нам понять, мирным женам!

Мирная жена оказалась права: итальянские триумфы Суворова обернулись пирровой победой — отступая за Альпы, полководец потерял больше половины своей армии. И, попав в опалу, заболев, скончался вскоре после своего возвращения в Петербург. Так что Софья фактически спасла мужа от почти неминуемой гибели.

И второй раз спасла — в 1801 году. Обратила внимание на его предельную озабоченность в последние дни, отрешенность от нее и детей, и поэтому задала вопрос:

— Что-нибудь случилось, Попо?

— Отчего ты решила? — Он изобразил удивление.

— Ходишь, будто в воду опущенный, думы одолевают, видно. Интересно, о чем?

— О России, душенька, токмо о России.

— Поделись, откройся.

— Не могу, секрет.

— Мне казалось, ты мне доверяешь.

— Доверяю полностью. — Он потерся щекой о ее висок. — Даже батюшке на исповеди я не говорю больше, чем тебе.

— А тогда отчего сомнения?

Молодой граф замешкался, все-таки не решаясь произнести. Но потом вздохнул:

— Так и быть, скажу… Только, Софьюшка, обещай мне: никому ни слова, ни полслова, ладно?

— Да избави Бог! — осенила себя крестом.

— Тут намедни, в вихре бала в недостроенном Михайловском дворце… император… вроде бы шутя ко мне обратился: «А скажи мне, Строганов, ты ведь знаешь о заговоре против меня?» Я опешил, говорю: «Да клянусь Богом, ваше величество, что ни сном ни духом!» — «Ой ли? — спрашивает опять и заглядывает в глаза; а потом смеется: — Полно, — говорит, — верю, верю. Но коль скоро если что узнаешь, то доложишь мне точно?» — «Непременно, ваше величество. Слово дворянина».

— Так, и дальше? — в нетерпении спросила графиня.

— Я узнал… и теперь не ведаю, как мне поступить.

— Что узнал?

— О заговоре. Мне сказал об том Кочубей. Что его пригласили участвовать, но он отказался. Я ему говорю: «Может быть, уведомить Павла?» Он перепугался, замахал руками: «Этого еще не хватало! Государь не поверит и меня сгноит. А с другой стороны, все равно выйдет, что я предатель. Нет, ни в коем случае». Я и говорю: «Ну, так я скажу». Он мне говорит: «А как спросит он, от кого ты знаешь? Выдашь ему меня?» — «Нет, не выдам». — «То-то и оно. А не выдашь, император рассердится». Я второй день в сомнениях, Софьюшка.

Женщина задумалась. И произнесла нерешительно:

— Ну, а может быть, рассказать не Павлу, а Александру? Все-таки наследник. То есть доведешь до сведения царской фамилии — значит, совесть будет твоя чиста, но всегда перед императором оправдаешься — дескать, на аудиенцию к нему не попал и поставил в известность сына.

Улыбнувшись, Попо ответил:

— Это мысль. Так и надо сделать. — Обнял ее за талию и поцеловал в губки. — Ты мое сокровище. Лучшая женщина на свете.

— Кто бы сомневался! — рассмеялась она.

Цесаревич не удивился новости и отвел глаза, как проштрафившийся ребенок. Только пробурчал:

— Знаю, знаю… Сам теряюсь, как быть. Поддержать открыто заговорщиков не могу, да и не хочу, но мешать тоже им не стану. Мой отец погубит Россию. Отстранение его — благо.

— Господи Иисусе — «отстранение»! Это значит убийство?

Александр вспыхнул, округлил глаза:

— Ты с ума спятил! Чтобы я вошел в историю как отцеубийца? И не стыдно так думать обо мне? «Отстранение» значит отречение. Будет жить у себя в Гатчине и растить капусту, как Диоклетиан[78].

— Государь откажется. Слишком самолюбив.

— У него выбора не будет

Александр взял со Строганова честное слово, что оставит в тайне этот разговор. Молодой граф согласился скрепя сердце.

А спустя трое суток, то есть 12 марта 1801 года, русский самодержец скончался, по официальной версии, от апоплексического удара. Но никто в Петербурге не поверил, что его смерть была ненасильственной.

Бонапарт сражался с турками за Египет — и вначале вполне успешно, взял Каир, но потом армия французов стала вязнуть во враждебной исламской стране, и Наполеон, бросив своих друзей, убежал во Францию. А тем более, что и там положение сделалось критическим, коррумпированная верхушка набивала свои карманы, не заботясь о нуждах населения; австрияки с русскими (во главе с Суворовым) выбили французов из северной Италии; надо было срочно спасать положение.

Корсиканец это сделал. Появившись в Париже при поддержке войск, он недрогнувшей рукой разогнал Директорию, остальные органы власти и провозгласил, что отныне будут править три консула — он и два его соратника. Он — главный. Провели референдум и одобрили новую Конституцию. Позже сенат принял декрет, что Наполеон становится консулом пожизненно…

Пять последних лет XVIII века были для Мадлен Ромм непростыми. Шляпная мастерская еле-еле сводила концы с концами, и пришлось, переселившись с сыном на нижний этаж, весь второй сдавать. Это был главный источник их существования. А растить одной мальчика удавалось с трудом, цены на рынке постоянно прыгали вверх, не хватало элементарных вещей и продуктов — приходилось доставать через спекулянтов, переплачивая втридорога. Но она не сдавалась и себе отказывала во многом, лишь бы ее Сверчок не нуждался ни в чем.

Шарль-Грийон отличался скверным характером — был капризен и непослушен, непоседлив, а порою злобен, если взрослые поступали не так, как ему хотелось. И в припадках гнева плакал и царапался, иногда плевался и дрался, чаще падал на спину и, катаясь по полу, бился ручками и ножками, словно эпилептик. Но когда поступали по-его, быстро успокаивался, веселел, улыбался и ласкался к матери. А она все ему прощала.

Как просил ее на последнем свидании Ромм, иногда рассказывала сыну об отце, беззаветно преданному делу революции и придумавшему новое летоисчисление. А когда Наполеон объявил, что республиканский календарь отменяется, Франция будет жить по-старому, как во всей Европе, очень горевала. И была поражена, услыхав от шестилетнего Шарля:

— Ну и верно, что отменил. Папина затея — чепуха, а не календарь.

— Как тебе не стыдно! — возмутилась Мадлен. — Это ж твой отец!

— Что ж с того, что отец? Я его, конечно, люблю, но Наполеона я люблю больше.

— Замолчи, паршивец! — И она замахнулась на него тряпкой.

— Ну, ударь, ударь! — Шарль насупился и смотрел на мать исподлобья, с вызовом. — Только все равно я не перестану любить Наполеона. Он герой! Сильный, смелый, ловкий. Я, когда вырасту, сделаюсь солдатом и пойду сражаться под его знамена.

Женщина, обессилев, отпустилась на табурет.

— Кто тебя научил всему этому? Видно, мсье Бужо, наш квартирант и его дети. Он всегда восхищался Наполеоном.

— Нет, Бужо ни при чем, я и сам все знаю, — объявил Грийон.

— Ты позоришь память отца.

— Нет, неправда! — Побелев, ребенок топнул ногой. — Я еще прославлю наше имя. Он гордиться мною будет с небес. — И действительно, в тот момент был похож на бывшего гувернера Попо — дерзким взглядом и решительным видом.

Строганов-старший опасался, что его величество Александр Павлович запретит возведение храма Воронихина, говоря о дороговизне, или пересмотрит проект, предпочтет предложение Камерона. Тут пришлось употребить все свое влияние при дворе, действовать через вдовствующую императрицу Марию Федоровну, почитавшую Александра Сергеевича своим другом (в письмах к нему неизменно обращалась или mon bon ami, или mon bon vieillard[79]). Получилось. Новый государь возражать не стал. Более того, сам с женой и матерью поприсутствовал на закладке Казанского собора 27 марта 1801 года. Произнес приветственные слова. И пожал руку не только Строгановым отцу и сыну, но и Воронихину. Правда, попросил провести работы быстрее, не растягивать на десятилетие, не просить каждый год дополнительных денег, потому как казна и так полупуста, есть задачи и поважнее. Строганов-старший обещал. Даже пошутил: «Быстрая стройка и в моих интересах — годы мои преклонные, шестьдесят восемь, а хочу дожить до волнующего часа освящения храма».