— Совершенно справедливо. «Тайный комитет».

— Нет, нехорошо «тайный». Мы ж не заговорщики. Пусть будет просто «негласный». Неофициальный.

— Да, «Негласный комитет».

— Кто в него войдет?

— Ваше величество, Новосильцев, я… — подсказал Попо.

— …да, — подхватил император, — граф Кочубей, это обязательно, он учился в Женеве, знает международное право назубок. И еще я включил бы сюда князя Чарторыжского, моего друга.

— Ты уверен, Саша? Новосильцев вместе с Суворовым бился против Костюшко, а Адам Чарторыжский — поляк, и вполне возможно…

— Нет, не думай. Никаких раздоров внутри Комитета я не допущу. Главное, Адам — мой ближайший сподвижник. Этого достаточно[81]. — Он поднялся с лавочки. — Надо возвращаться к гостям. Мы продолжим вскорости. Эта идея с «Негласным комитетом» мне пришлась по вкусу.

Заседания проходили чаще в Таврическом дворце, чтобы не мозолить глаза царедворцам в Зимнем; и не так уж часто: раз в два-три месяца. Протоколы вел Строганов. В остальное время члены Комитета занимались каждый своей темой сами по себе или же встречались друг с другом в частном порядке. Общими усилиями был создан целый пакет документов, предусматривающих коренные преобразования во всех сферах жизни — начиная от законодательных органов и заканчивая промышленным, сельскохозяйственным производством. Правда, по настоянию государя, слово «Конституция» нигде не упоминалось. И еще на предложение Новосильцева отменить крепостное право царь ответил отказом. Правда, в мягкой форме:

— Несомненно, мы придем к этому, никуда не деться. Но чуть позже. Пусть сначала в полную силу заработает вся намеченная нами структура. Люди должны привыкнуть к новому. И тогда безболезненно совершим следующий шаг…

Словом, бумажную часть работы Комитет завершил к 1803 году. Нужно было воплощать его решения в жизнь. Все теперь зависело от царя. Но монарх не решался и откладывал начало кардинальных реформ со дня на день. А пока ограничивался отдельными незначительными шагами: заменил коллегии министерствами, создал Госсовет — совещательный орган при императоре, приводил в порядок систему образования… Впрочем, он расставил всех членов Негласного комитета по ответственным государственным постам: Кочубея назначил министром внутренних дел, а Попо — его заместителем («товарищем министра»); Чарторыжский сделался товарищем министра иностранных дел (канцлера), Новосильцев — президентом Академии наук. Взялись за дело горячо, каждый на своем месте, и горели желанием принести еще больше пользы Отечеству, втайне надеясь рано или поздно убедить государя начать главное, о котором спорили на заседаниях в Таврическом дворце.

Но История рассудила иначе. Помешал их великим планам сам великий Наполеон: 18 мая 1804 года он специальным постановлением Сената был провозглашен императором. Чем открыто противопоставил себя остальным монархам Европы, прежде всего — Великобритании, Австрии и России. В воздухе запахло общеевропейской войной.

Тем же летом, также после обеда в Павловске, Строганов без околичностей задал вопрос Александру I, будет ли тот в конце концов проводить намеченные ими реформы; царь потупился, а потом ответил скрепя сердце:

— Время изменилось, Попо. Мы тогда говорили, что реформы наши могут внести переполох в общество. В мирной обстановке было бы нестрашно — я расставил верных мне людей во всех сферах, недовольных нет, и любые несогласия мы бы пресекли. Но теперь, накануне грандиозной войны? Нация должна быть сплоченной. Не имею права смущать дворянство и высший свет. Мы обязаны вначале наказать узурпатора, навести порядок во Франции, и уже тогда… успокоившись…

Граф сидел нахмуренный, только перекатывал желваки на скулах; зло пробормотал:

— Сожалею, ваше величество…

Царь попробовал его успокоить:

— Не грусти, Попо. Мы не предаем наши идеалы. Просто сообразуемся с нынешней обстановкой. И хочу тебе поручить ответственное задание. Послужить России в новой ситуации…

Строганов вскинул брови:

— Да? И как же?

— Отправляйся в Лондон. Наш посланник там Воронцов слишком консервативен и не справляется. А Отечеству нужен прочный союз с Великобританией. Ты обязан его обеспечить. Без сомнения, справишься.

Павел ответил твердо:

— Все, что зависит о меня, Саша, сделаю. Конституционная Англия — образец для нас.

Рассмеявшись, Александр потрепал его по плечу:

— Якобинец ты наш, «революцьонэр»… Отправляйся с Богом. Все твои будущие действия я заранее одобряю.

Воронихин пропадал на возведении храма с утра до вечера, бегал по строительным лесам и вникал во все мелочи. Дело иногда стопорилось из-за перебоев с поставками материалов, а простои расхолаживали рабочих и была опасность, что они запьют, так что приходилось занимать их чем попало. Тут еще члены Комиссии, ранее рассматривавшие проекты, а теперь наблюдавшие за ходом работ, начали сомневаться в прочности подъездного пролета и будущего купола. Не обрушится ли он в одночасье? Воронихин показывал расчеты, говорил, что аналогичные конструкции есть в соборе Святого Павла в Лондоне и Святого Марка в Венеции, но сомнения чиновников все равно оставались. И тогда, чтобы разрешить споры, Строганов-старший предложил построить

модель проездного пролета в масштабе 1: 3, а затем нагрузить его в три раза больше, чем предполагалось в натуре, чтобы доказать правоту Андрея. Конструирование макета заняло больше полугода (слава Богу, основная стройка не замирала), и, когда испытания завершились успешно, споры прекратились. Но каких нервов это стоило Воронихину! Знали только он, Александр Сергеевич и Мэри…

А в семье у него тоже не было идиллий. Нет, они с супругой относились друг к другу по-прежнему ласково, лирично, уважая личное пространство каждого и решая общие вопросы совместно. Но продолжить род никак не могли: за четыре года их семейной жизни появились на свет три младенца, мальчика, два из которых умерли при родах, а последний прожил всего полтора месяца. Мэри убивалась, муж ее успокаивал, говорил, что ничего, надо еще пытаться, Бог милостив, и у них еще обязательно будут дети. Англичанка не верила, утверждала, что ее сглазили и на ней порча, посещала бабок-знахарок и пила какие-то странные горькие отвары. Тут еще маменька нашептывала: зря, мол, ты, Андрюшенька, взял себе чужеземку, от нея идут все случившиеся напасти, надо брать другую, русскую. Воронихин ее слушать не хотел, нервничал, страдал и ходил угрюмый. Сил, душевных и физических, иногда не хватало, и одно утешение было — церковь. Приходил, вставал на колени и молился. Умолял своего небесного покровителя — Андрея Первозванного — сжалиться и помочь. Ставил свечки за здравие матери, Мэри, Строганова-старшего и Попо, брата Гриши, и за упокой — трех своих безвременно почивших мальчишек.

Небо смилостивилось над ним в 1806 году. Возведение купола храма подходило к концу, начинались отделочные работы. Завершилась и реставрация после пожара царского дворца в Павловске (ею руководил тоже Воронихин, спроектировав не только обновленные интерьеры, но и мебель, утварь, светильники), и ему присвоили звание профессора архитектуры. Государь лично поздравил зодчего в своем кабинете в Зимнем и монаршим повелением распорядился начать работы по постройке нового здания Горного института. Царь, подойдя к окну, сказал:

— Мы желаем, чтобы вид на оный открывался именно отсюда. Дабы радовал всякий взор и внушал мысль: мы уверенно продолжаем дело Петра Великого, так желавшего, чтоб Россия стала членом клуба передовых промышленных стран.

— Так и сделаем, ваше величество, — кланялся архитектор.

Да и Мэри порадовала его на этот год: наконец-то у них родился мальчик, Константин, за здоровье и жизнь которого можно было не опасаться.

Звякнул колокольчик на двери в мастерскую, и Мадлен вышла к посетителю: им оказался невысокий господин лет пятидесяти, может, чуть побольше, хорошо одетый, в шляпе по последней моде и сорочке со стоячим воротником; нос довольно длинный и слегка изогнутый, точно круассан.