Артур Георг Поупсгров. Звучит совсем по-английски. Только настоящий англичанин или американец способен произнести «Артур» с правильным ударением. Георг — так зовут самого короля. И кому придет в голову, что фамилия «Поупсгров» позаимствована из телефонной книги? Порой тот, что носил эти имена и фамилию, жалел, что в качестве первого имени не взял Энтони: хоть и был посмуглее лицом, но явно походил на достопочтенного Энтони Идена[25], а если и не одевался так же, то не по своей вине. И, уж конечно, даже сам мистер Иден не мог бы с большим трепетом ощущать себя англичанином. Никто из присяжных не понимал, что заседать здесь — высокая честь, в лучшем случае для них это было исполнением долга. А вот Артур Поупсгров возликовал, когда пришла повестка.

— Видишь, Мод, — сказал он жене, — теперь мне придется стать присяжным. Это очень важная обязанность. Я внесу свою лепту в отправление британского правосудия.

Он самодовольно улыбнулся. Жена повела носом и ничего не сказала. Нос у нее был крупный, белый и жирный, с очень широкими крыльями и точечками угрей — не очень английский нос. Но, в конце-то концов, нельзя же приказать жене обзавестись новым носом. Она хотя бы научилась отзываться на имя Мод, и между собой они разговаривают только по-английски. Англичанин. Он англичанин с головы до ног, ибо документы о принятии им британского подданства говорят о его собственном выборе и волеизъявлении, тогда как свидетельство о рождении у соседа-англичанина говорит всего лишь о прихоти случая. Его дети и знать не будут, что в их жилах течет отнюдь не английская кровь. Если потребуется, он даже готов сменить специфику своего ресторана. На том этаже, где гриль-бар, у него уже стоит огромное серебряное блюдо, на котором красуется громадный кусок жареного филея, а к блюду приставлен дежурный официант. Когда постоянные посетители обращаются к нему за советом, он часто рекомендует:

— В конце концов, что сравнится с доброй жареной говядиной, сэр? Может быть, бифштекс? Подрумяненный снаружи и красный внутри?

Из меню исчезла долма[26], стало меньше блюд с чесноком.

Размеры его семьи, правда, не вполне отвечали английским канонам. Он успел обзавестись шестью детьми, прежде чем понял, что большие семьи и немодны, и неэкономны. Зато имена детишкам он дал безупречные: Эрик-Арчибальд, Джулия, Джеймс-Генри, Мэри, Чарлз-Эдвард и Артур-Герберт. Тут уж ни один комар носа не подточит. Сам он говорил с безукоризненным акцентом. Было время, он слегка шепелявил, но теперь от этого и следа не осталось. Для детей он, на всякий случай, даже придумал родословную. Их мама, объяснит он детишкам, родом с Нормандских островов, а дед (с его стороны) был в известном смысле сорвиголова. «Мы о нем не говорим, но вы имеете право знать, — так и слышал он собственный голос. — Он был сыном мелкого землевладельца из Дорсета, перебрался в город и начал сорить деньгами. Как-то вечером он ввязался в драку, а в результате убили полисмена. Приговор деду вынесли довольно суровый. Я его не помню — был тогда совсем маленький».

Он был убежден, что от этой сказки детям будет куда больше проку, чем от неприкрашенной правды. Однако, помимо него, нашлось бы очень мало людей, на чей взгляд А. Г. Поупсгрову, хозяину ресторации, следовало стыдиться своего происхождения. Он появился на свет в фессалийской деревушке — выжженной, бедной, вонючей и залитой ослепительным солнцем, которого в Англии не увидишь и в самый ясный летний день. На Британских островах солнце не воюет с человеком — не обжигает кожи лучами и не слепит глаз своим блеском. Небо здесь не бывает раскаленным и ненавистным, а сельский ландшафт — выжженным до черноты, и тучи сухой пыли не взметаются в воздух, чтобы припорошить еду и одежду. В Англии тоже есть неприятные запахи, но совсем другие, а главное, они не вечны и подвержены изменениям.

Мальчик Ахилл Папанастасиу был красив той красотой, которая свойственна только маленьким детям Эллады, и он еще в детстве решил, что самое лучшее для него — поскорее убраться из родной деревни. Любой ценой. Спустя четверть века он и в самом деле уже не помнил об этой цене. Но вот как это произошло.

Перед первой мировой войной греческая политика была не такой закрытой, чем после, но в сущности той же самой. Полковник Тезей Теотоки был политиком; во время одной из предвыборных поездок он обратил внимание на юного Ахилла. Полковник отправился к его родителям и купил мальчика, как мог бы купить теленка. Правда, тут потребовалось чуть больше болтовни: полковник порассуждал об Афинах, о широком общем образовании, о возможностях, которые открываются перед личным секретарем политического лидера, и в ратуше эту сделку оформили как усыновление.

Юный Ахилл не замедлил убедиться, что должен оказывать услуги куда более личного свойства, чем предусмотренные обязанностями секретаря. Полковник владел некими частными домами и гостиницами, каковые использовались явно в нарушение законов. Большой беды в этом не было, однако известная осмотрительность все же требовалась, что открывало дорогу осторожному умеренному шантажу.

К шестнадцати годам Ахилл понял, что может давить на полковника, и на короткое время разжился приличными деньгами. В Афинах жизнь била ключом: бушевала война 1914 года, и нормальных увеселений — а Ахилл предпочитал нормальные — было с избытком. Мошна у полковника казалась бездонной, так что Ахилл пустился во все тяжкие.

Какое-то время ему все сходило с рук. Но Ахилл совсем не знал жизни: в конце концов, деревенщина — она и есть деревенщина, пока не научится. Он невероятно обнаглел, позволив себе не только расточительность, но пренебрегал обязанностями, за исполнение которых ему платили, — перестал появляться там, где велись азартные игры, а также в других домах, где клиентам предоставляли развлечения иного рода. От него требовалось играть роль «мадам» мужского пола, подстрекать клиентов к непомерным тратам, а при случае помочь вышибале, а то и очистить пару-другую карманов. Ничего этого он не делал. Полковник Тезей поворчал-поворчал, но вдруг сообразил, что выглядит форменным дураком. Вспомнив о старых связях, он отправился к шефу полиции.

В тот день после полудня Ахилл сидел в одной из пирейских[27] распивочных. Он еще не успел набраться, был трезв и спокоен и немного нервничал, потому что утром хозяин держался с ним как-то странно. Поэтому он встревожился, когда девушка официантка — она была на год его моложе — тихо, но отчетливо шепнула:

— Уходи. Дома не появляйся и сегодня же уезжай из Афин. Я тебя предупредила.

Он опешил, а девушка пошла обслуживать других клиентов. Через минуту он ее подозвал.

— Стакан красного. Объясни, о чем предупреждала.

Он погладил ее по ягодицам.

— Перестань, глупенький. Сейчас не до шуток. Два фараона, — она употребила весьма непристойное греческое словцо, которому в английском языке нет эквивалента, — заходили сюда с час назад. Они говорили про тебя. Я поняла, потому что услышала имя полковника Теотоки. Вечером тебя арестуют. Какой-то матрос заявит, что ты к нему приставал. Заодно тебе припаяют сопротивление полиции. Фараоны считают, что тебя посадят, а потом сошлют на какой-нибудь остров.

— Ты все придумала.

— И вовсе нет. Подождешь — увидишь. А если вернешься в дом полковника, там тебя еще кое-что ожидает. Я не расслышала толком, но, по-моему, разговор шел о воровстве.

Ахилл позеленел, от страха ему стало дурно. Он действительно запускал руку в драгоценности полковника. Да и то сказать, зачем старику браслеты?

— Как тебя звать? — спросил Ахилл.

— Елена Мелаглосс. Так ты уходишь?

Он еще несколько минут посидел, помолчал, а потом вышел и спустился в порт. На транспортных кораблях союзников требовались крепкие молодые люди, и никто не задавал лишних вопросов.