— Мне она не показалась страдалицей.

— Современные женщины не стремятся демонстрировать свои беды. Они научились мужеству.

— Согласен. Значит, Дергачев вызывает у вас опасения?

Артур предостерегающе поднял указательный палец.

— Я этого не говорил. Я только согласился с вами, что окружающий нас мир далек от гармонии. Но это не значит, что каждый опасен практически, хотя почти каждый способен на аффект, редко кто может сдержать собственное воображение, а всеобщее озлобление создает подходящую атмосферу. Особенно, если в руки попадает оружие.

— У Дергачева есть пистолет?

Артур сморщился.

— Вы настойчиво прямолинейны. И этого я не говорил. Но разве трудно сейчас приобрести оружие?

— Вы что-то знаете?

— Простите, я думал, что получение таких знаний — ваша проблема.

— Разумеется, — согласился Мазин, — добавьте, что мне платят за это…

— Извините, я не хотел…

Стук в дверь прервал этот не очень доброжелательный диалог. Заглянула Настя.

— Игорь Николаевич! Вы здесь? Вас там один молодой человек давно уже дожидается.

— Кто такой?

Она хмыкнула.

— Говорит, фермер.

— А… Это хорошо. Спасибо, Настя. Мы еще продолжим наш интересный разговор, Артур Измайлович. А сейчас простите.

Целитель проводил его внимательным взглядом.

Пушкарь дожидался у дверей «Ариадны».

— Что, Андрей, чувствую, на этот раз не с пустыми руками?

Пушкарь развел руки в стороны.

— К сожалению, руки пустые, но в голове кое-что крутится.

— Информация к размышлению? Заходи!

Андрей вошел и сразу подсел к столу.

— Информации, собственно, две.

— Давай по порядку.

— Первая, официальная. Пистолет, похожий на тот, что нас интересует, парабеллум образца 1908 года, произведен в Великой Германии в 1936 году, в мае сорок пятого попал в руки наших ребят и был подарен ими своему приятелю с гравировкой: «Миша! Помни войну и боевых друзей. Берлин 9 мая 1945 года». Миша, с вашего разрешения, Михаил Коротеев, полковник, отец известных вам Эрлены и Марины Дергачевых.

— Слушай, Андрей! Это же сенсация!

— К сожалению, не совсем. Полковник скоропостижно скончался от инфаркта во время служебной командировки. Пистолет утрачен, в семье заявили, что о местонахождении оружия им ничего не известно. Все это произошло более десяти лет назад. Точка, конец первой информации.

— Давай другую.

— Вторую раскопал дядька в каких-то своих архивах.

— Музейная история?

— Да нет. Хотя и с прошлым. Ровно двенадцать лет назад поступила в милицию информация о том, что у одного молодого человека имеется огнестрельное оружие. Тогда это было ЧП. Тем более, что молодой человек — студент. А студенты, сами знаете…

— Какого рода информация? — перебил нетерпеливо Мазин.

— Анонимка.

— По почте?

— Да, по почте. Участковый инспектор доложил, что в его адрес получено письмо без подписи, в котором неизвестный сообщал, что видел у студента кавказской национальности, проживающего на квартире по соответствующему адресу, оружие, а именно револьвер иностранной марки.

— И все?

— По информации об оружии все.

— Письмо сохранилось? Не бесполезно было бы взглянуть.

Андрей вздохнул.

— Кроме рапорта — ничего. Дескать, анонимка.

— Анонимка не всегда ложь. Такая уж страна запуганная, что и порядочный человек старается от властей подальше держаться. Ну ладно. Что было предпринято?

— Обыск.

— Не нашли?

— Пистолет не нашли. Но как раз в эти дни был налет на аптеку, где угрожали пистолетом, и участие студента было доказано. Взяли со склада морфий. Это, как ни странно, его и спасло. Приехали богатые родичи с Кавказа. Пошли в ход деньги, преступник превратился в больного, и парня отправили на лечение в дурдом, где он благополучно отсиделся, а пистолет с тех пор как в воду канул. «Больной», разумеется, его в глаза не видел.

— Забавно, — сказал Мазин, мысленно сравнивая рассказы Пушкаря и Артура. — Два пистолета исчезли бесследно.

— И ничем с тех пор себя не проявили.

— Это не по Чехову. Ружье стрелять должно.

— Пьеса еще не кончилась.

И прямо, как по ходу отрежиссированного спектакля, дверь распахнулась без предупреждения и ворвался Борис Михайлович Сосновский.

— Игорь! Шейм!

Мазин в первый момент не понял этого английского слова, зато подействовал на него взвинченный тон Сосновского.

— Что, Борис?

— Шейм, шейм! Позор нам. Юрка нас обскакал.

— Да в чем дело?

Сосновский бросил взгляд на Пушкаря.

— Андрей в курсе моих дел. Он помогает мне, когда-то мы с ним работали, — пояснил Мазин, немного преувеличивая прошлое сотрудничество с Пушкарем.

Борис Михайлович удовлетворился заверением:

— Недавно Артуру угрожал кавказец, бывший опасный уголовник и морфинист.

— Я знаю. Его Руслан зовут.

— Знаешь? — с недоумением переспросил Сосновский.

— Обязан. За это ты мне деньги платишь, — с ироничной гордостью произнес Мазин.

— И помалкиваешь? — почти возмутился Борис.

— Успокойся. Я только что от Артура. Он считает, что этот Руслан не мог стрелять в него, напротив, благодарен за то, что психиатр упрятал его в спецбольницу, а не в колонию.

— Да, приблизительно так он и говорит, — согласился Сосновский.

— А откуда твои сведения?

— Представь себе, от Юрки! Они его присмотрели по своей линии.

— Отлично! Андрей тоже кое-что раскопал. Если Юрий нам поможет уточнить некоторые факты, я с гонорара ставлю ему коньяк.

— Коньяк! — протянул Борис. — Отстал ты, старый, живешь вчерашними измерениями. Кто сейчас пьет коньяк? Его теперь делают на Малой Арнаутской. Ты что, моего сына отравить хочешь? Конкуренции испугался?

Заметно стало, что настроение у Бориса Михайловича поднялось.

— Все это меняет дело. Мы свою добычу милиции не отдадим. А морфинист, это реально?

— Артур так не считает.

— Ну, это его дела, а Юрка на факты опирается. Он и в хранении оружия обвинялся.

— Думаю, не без оснований.

— Вот видишь!

— Больше того, тут возможна связь и с исчезновением Дергачевой.

— Серьезно?

— Вполне. Хотя и не прямая.

Сосновский замахал руками.

— Узнаю тебя, дорогой кунктатор. Смотри, как бы события нас не опередили. Как вы думаете? — обратился он за поддержкой к Пушкарю.

Тот повел плечами.

— Мы уже толковали тут о ружье, которое стрелять должно.

— Вот именно! Перехватить этот ствол нужно!

Обрадованный уклончивым согласием Пушкаря, Сосновский произнес последнюю фразу бодрым командирским голосом.

Никто из них не предполагал, что случится через два дня…

Совсем другим, понурым, тоном Борис Михайлович сообщил Мазину, протягивая черный конверт, в котором обычно держат фотографии:

— Ствол перехватить не успели. Полюбуйся на его работу.

Мазин разложил снимки на столе. Отобрал два и рассмотрел их особо внимательно. На одном была посмертно запечатлена женщина. Без одежды, совсем без одежды. На другом снимке обнаженный мужчина. В таком виде оба смотрели в лицо смерти.

На теле женщины были ясно видны три черные точки, иначе — входные пулевые отверстия, одно во лбу, чуть ближе к правому виску, и два на груди, в области сердца, выше и ниже соска. Казалось, что стрелявший с каждым выстрелом опускал ствол, однако мог стрелять и не опуская оружия, просто женщина падала, валилась на пол после первого, уже смертельного, выстрела, и пули прошили ее коротким пунктиром.

Мужчину продырявили только один раз, но попадание оказалось смертельным, он умер в реанимации, в сознание не приходил и сообщить о своих последних минутах ничего не смог.

Звали мужчину Артур Измайлович Барсук, женщину — Марина Михайловна Дергачева. Убийство произошло среди бела дня на квартире целителя и, судя по всему, прервало свидание любовников.

Такого рода интимные встречи в рабочее время, хотя и на квартире, но почти без отрыва от производства, стали в недалеком прошлом своеобразной приметой быта, не перегруженного служебной занятостью. Сначала возродилась старинная шутка о том, что работа не медведь, потом встала проблема заполнения высвобожденного времени, начинали с перекуров и кроссвордов, но почему бы не рационализировать внетрудовые забавы? И началось. То мужа «вызывали к самому», то бедная, замученная бытом супруга договорится с товарками «сбегать за дефицитом», — и вот досада! Простояла очередь, а перед самым носом кончилось!