— Я и такое не исключаю, но огнестрельное оружие не фигурировало, а труп не обнаружен. Но если вы упоминаете пистолет… то не зря, почему?

Мазин ответил уклончиво:

— Подсознательно, наверно, из-за пули, что тебе передал… Хотя это, конечно, бузина, а дядька в Киеве.

— Может, и не в Киеве, а тут рядом.

— Опять Дергачев? — спросил Мазин скептически и даже слегка недовольно.

— Строги вы, Игорь Николаевич, строги. Не даете пофантазировать.

— Фантазии у тебя в свободном полете, а я старомодный, Андрей. На Жюле Верне воспитан, а Стивена Кинга осилить не смог.

— А я и совсем не читал.

— Да он на каждом лотке…

— Цена кусается. Так что моя фантастика доморощенная. Хотя чую, не я один фантазирую. Кажется, связь красивая получается? — спросил он, не скрывая ехидства.

— Бузины с дядькой? Что это тебе взбрело?

— Ничего особенного. Только замечаю, что по покушению на этого врача у вас, кроме Дергачева, подозреваемых нет, верно?

Мазин засмеялся.

— Расплатился? Злодей! Но, если честно, для меня и Дергачев не подозреваемый… — Он помедлил немного и очень честно добавил: — Пока…

Пушкарь обрадовался.

— Отлично. А если все-таки он…

Мазин замахал рукой.

— Остановись, Андрей! Спившийся человек. Я же видел, как он пьет, хоть, в отличие от Алферова, страсти своей еще стесняется. Но все признаки заметны. Куда ему выходить ночью с пистолетом на большую дорогу! Руки дрожат небось.

— Небось. Потому и промазал.

— Ну, упрямец!

— Дайте картину дорисовать.

— Рисуй, сделай милость!

— Пуля старая, если и пистолет старый, мог не один десяток лет просуществовать.

— Эка, хватил, или, как там у Гоголя…

Предположения Пушкаря как бы поддразнивали его, упрекали, что он, прожив годы и накопив опыт, в котором, как жилы в богатой породе, переплелись всевозможнейшие ситуации, теперь не жилу искал, а предпочитал аккуратно перемывать кучи песка, в расчете на малую, но подлинную, верную крупинку. Опыт и возраст не прибавили смелости и легкости мышления, напротив, развили осторожность, сузили пространство риска, безумных идей. Это было обидно.

— Ты не знал меня в молодости, Андрей, и я за сумасшедшие предположения хватался…

— И все зря?

— Напротив, многое подтверждалось, бывало, и соломинка на плаву выручала. Но тогда впереди жизнь была, время исправить ошибку в следующий раз… Ну, что я тебе толкую! Это все прожить и пережить нужно. Короче, каждому овощу свое время.

— А я-то себя в консерваторы записал!

— Я ж тебе сказал, ты свободный человек, тебя смелость предположения увлекает, а меня проверенный факт, крупица истины, такой кусочек картины-мозаики, что на Западе любят на полу у камина дети и старики складывать.

— Ладно, — согласился Пушкарь. — Одну детальку я вам захватил из принципа: никакой мелочью не пренебрегать. Вот вам штришок из того времени. Хотя вы Эрлениных фотографий кучу перегребли, наверно.

Игорь Николаевич покачал головой.

— Ни одного снимка.

— Как же так? У них этого добра полно было.

— Было, да сплыло. Дергачев все уничтожил.

— Все? Уничтожил? Зачем?

— Все спалил из ревности. Не хочу, дескать, больше ничего видеть с ней связанного. Ни письма, ни фото — все в огонь.

— Вот видите, какие в нем страсти кипели. А если еще не выкипели, а? Ну ладно, взгляните на документ эпохи.

И Андрей извлек из чемоданчика и протянул Мазину пожелтевшую листовку-объявление с тревожным призывом — «Помогите найти человека!». Как водится, в текст посредине был врезан портретик, воспроизведена фотография женщины, которая показалась ему недавней знакомой, несмотря на вышедшие из моды покрой одежды и прическу. Но раздумывать и соображать много не пришлось. Мазин улыбнулся и достал другую листовку, современную, с предвыборной фотографией Марины.

— Махнем, не глядя? — предложил он Пушкарю.

— Это ж надо, — сказал Андрей тоном пана спортсмена из модного когда-то кабачка «Тринадцать стульев».

Оба они сразу подумали, что сестры очень похожи, даже улыбались похоже, живо и с задором, хотя задор Эрлены выглядел более естественным, а в улыбке Марины просматривалась предвыборная заданность.

— Прямо двойняшки!

— Это так кажется, — возразил Мазин. — Просто сняты в одном возрасте, обеим чуть за тридцать. А в разном в одно и то же время они выглядели не так уж схоже. Но любопытно. Спасибо. Не будем пренебрегать. Может быть, Дергачев уничтожил фотографии, чтобы не видеть, как будет выглядеть молодая жена через десять лет? Зачем разрушать иллюзию, что он вернул юную Эрлену?

Развить тему, однако, не пришлось. Помешал телефонный звонок.

— Мазин слушает.

— Игорь Николаевич! Как я рада, что застала вас. Это Лиля.

— Я тоже рад, — искренне отозвался Мазин. — С возвращением! Нам нужно повидаться.

— Обязательно. У меня огромная просьба. Бабушка в больнице. У нее подозревают худшее. Вы не могли бы навестить ее? Она говорит, это очень важно, а времени уже почти нет.

— Диктуйте координаты больницы. Завтра буду обязательно.

Дорога в больницу, расположенную на окраине города, у Мазина затянулась. Простояв с Полчаса на остановке и не рискнув штормовать вместе с молодыми переполненный троллейбус, он решил дождаться «каравана», то есть следующих одна за другой трех-четырех машин, что нередко случается после продолжительной задержки, а пока перекусить в кафе, чьи предприимчивые владельцы вынесли на асфальт круглые столики и стулья с изогнутыми ножками.

За одним из столиков сидел мужчина в шапочке с большим козырьком, какие раньше считались жокейскими, а с некоторых пор стали любимым головным убором американских генералов. Тень от козырька падала на лицо сидящего, однако внешность его показалась Мазину знакомой, и он попытался вспомнить, кто же расположился за соседним столиком. Мысль эта получила встречный ход. Очевидно, и Мазин был небезынтересен «генералу».

— Мое почтение, — прикоснулся тот двумя пальцами к козырьку, и, если бы не это сугубо штатское обращение на чисто русском языке, произнесенное к тому же подчеркнуто ироническим тоном, мог бы и в самом деле сойти за военного какой-то зарубежной армии в полевой форме. Аккуратный комбинезон цвета хаки с погончиками сидел на нем, будто был сшит на заказ. Узнать в этом чисто выбритом человеке с мужественным, хотя и отмеченным следами излишеств чертами, запойного пьяницу Алферова было с первого взгляда крайне затруднительно, тем более, что на столике перед ним стояла бутылка с молоком, которое Алферов спокойно потягивал из бумажного стаканчика.

— Прошу в гости, — сделал Алферов приглашающий жест. — Молочка не желаете? — И расплылся в улыбке.

— Я на пельмени нацелился, — отозвался голодный Мазин.

— Дело хозяйское. Шесть штук на порцию. Тысяча триста восемьдесят рубликов. Считайте, по двести тридцать штучка… Я тут весь прейскурант изучил.

— Куда денешься, — вздохнул Мазин, перебираясь к соседу, в душе довольный встречей.

— Признайтесь, не узнали меня? — спросил Алферов насмешливо.

— Контраст есть, — признался Мазин.

— Точно — мистер Хайд и доктор Джекил. Получается?

— Вполне, доктор. Не собираетесь ли вы выбрать это качество на будущее?

Алферов повел ладонью.

— Не надо! Обойдемся без пошлостей вроде того, что еще не поздно стать человеком… Будто я не человек! Только у меня измерение другое. У них, — он провел рукой вдоль улицы, — циклы суточные: работают — спят. А у меня свой, двухнедельный: работаю — пью. В рабочий цикл я не пью, а они хлещут в любое время, хоть ночью поднеси. Но алкоголиком считаюсь я. Пусть уж так и будет. Вот и все дела. Доступно пояснил?

— Вполне.

Алферов был доволен.

— Ну и как, я в форме?

— Американский генерал. «Буря в пустыне».

— Похоже. У них во время «бури» сухой закон действовал, арабов уважали. А у меня рабочий цикл осушен.