— Она показывала. Дойчмарки.

— О-о! Это дело. Только ты сам в расчеты не входи. Я тебя знаю. Продешевишь. Составим калькуляцию вместе. Все без обмана, но и свое должны получить до пфеннига. Твои мозги дорого стоят. А денег, знаешь, я сколько на обзаведение потратил? Сейчас спешу в банк насчет кредита. Так что я тебя не дождался. Закончишь, спустись в подвальчик. Настенька обслужит. И не валяй дурака, все оплачено. Так и скажешь. «Заказ Бориса Михайловича!» Запеленговал?

Мазин кивнул.

— Отлично, старина. Вот ты и при деле. — Борис уже стоял на ступеньках.

— Я тут как биржа труда. Кого хочешь устрою. Не бедствовать же людям, правильно? Вон взгляни, во дворе! Тоже мой крестник. Мастер метлы. А между прочим, сто бумажек имеет. Хоть и пыльно, но заработно.

И Сосновский помахал рукой худощавому дворнику в шоферской кепке.

— Саша! Физкульт-привет!

Мазин присмотрелся к дворнику и узнал Александра Дмитриевича Пашкова.

Александр Дмитриевич, он же Саша, человек среднего, допенсионного возраста, был неплохо знаком Мазину. Половину своей жизни Пашков провел в роли так называемого свободного художника, хотя и начинал, как все, совслужащим, если только название это применимо к скромному музейному работнику. В музее и нашла его судьба. В архиве он наткнулся на бумаги времен военного подполья и заинтересовал ими московского кинорежиссера. В результате по экранам прошла картина не лучше и не хуже других, быстро была забыта, но дело свое сделала — яд «другой жизни» проник в Сашину кровь. На много лет он вступил в сложную игру с жизнью, которая постоянно дразнила его неверными соблазнами и обещаниями, иногда дарила щедрыми женщинами, и даже вывела однажды на сказочный мираж, подвела вплотную к легендарному и бесценному «кладу басилевса», исчезнувшему из музея много лет назад. Конечно, Сашина судьба была не из тех, что обрушивают золотые дожди. Он не только не обогатился, но чудом сохранил жизнь, не без участия Мазина. Однако времена пошли беспокойные, и они потеряли друг друга из виду, хотя, как теперь оказалось, не навсегда[1].

Превращение бывшего киносценариста и кладоискателя в мастера метлы началось, как у многих, с черного зимнего дня, когда выпустили на свободу цены и они, подобно освобожденным грабителям, набросились на ошеломленных граждан. Правда, Александр Дмитриевич вначале даже испытал некоторое удовлетворение. «Вот и полетели вклады…» Ему уже порядком надоели как доброжелатели, так и завистники, прямо или намеком обзывавшие его дураком за то, что он не присвоил хотя бы малую толику «клада басилевса». «Сейчас бы и моя нажива лопнула. Что я мог с такими деньгами сделать? Только в сберкассу положить… Вот бы и плакал сейчас вместе с денежками». Но утешение оказалось недолгим. Очень скоро Александр Дмитриевич был уже в числе тех, кому не на что стало жить. И без того малые его литературные заработки превратились в мизерные, а торговать ему было нечем, да он этого и не умел.

В итоге однажды Пашков проснулся от голода. Бывало, что сон его нарушала потребность выпить, но поесть… Войну он не помнил, навыков недоедания не имел и попал в беду в том роковом возрасте, когда приспосабливаться к новой жизни было уже поздно, а до пенсии еще требовалось дожить. Ночью жизнь кажется особенно безрадостной, если от утра радости не ждешь. Да, то, что он называл бедностью и безденежьем и с чем мирился, будучи нетребовательным и инертным, обрело свой прямой словесный смысл — беда без денег. А если денег совсем нет, то беда большая.

«Голод — это не только противно, это унизительно…» — подумал Александр Дмитриевич тоскливо.

Он зажег свет, вышел на кухню, хотя хорошо знал, что в холодильнике, шкафу и на полках одинаково пусто. Но он механически открыл одну дверцу, взялся за другую и вдруг вспомнил фразу: «Стоит ли продолжать?» Когда-то давно он прочитал роман Драйзера «Сестра Керри». Особого впечатления книга на него не произвела и почти забылась, но одно местечко запомнилось, поразило его в свое время безысходностью.

Александр Дмитриевич покинул пустую кухню, заглянул в книжный шкаф, нашел роман и отыскал нужную страницу.

Александр Дмитриевич опустил книгу на стул, прошел в прихожую, как-то опасливо снял пальто с вешалки и положил под дверь. Вернулся на кухню и наклонился к плите, резко повернул один из кранов. Газ, как и Герствуду, в первую минуту показался ему отвратительным, он отшатнулся машинально и тут же услышал телефонный звонок.

— Кто там еще среди ночи дергается? — пробормотал Пашков раздраженно, но пошел и поднял трубку почти с облегчением.

— Это ты?

Голоса он не узнал, спросил недовольно:

— Кто звонит?

— Перебрал, Саня? Не узнаешь? А говорят, старая любовь не ржавеет.

Звонила бывшая жена.

— А… ты. Что среди ночи не спишь?

— Какая сейчас ночь! Время детское, десять минут первого.

— Слушаю тебя.

— У нас все в порядке, — сообщила бывшая жена, хотя он и не спрашивал, привык, что у нее всегда все в порядке. — А ты-то как?

Забота его удивила.

— Нормально.

— Послушай, ты квартиру приватизировал?

— Нет.

— Так я и знала! О детях не думаешь? А если с тобой что случится? Живешь-то небось по-прежнему безалаберно. А если что случится?

Он вздохнул и тут почувствовал, что газ уже в комнате.

— Погоди минутку.

— Минута из Москвы дорого стоит.

— Хорошо, я подумаю.

Он положил трубку и кинулся на кухню, закрывая ладонью нос. Перекрыл газ и распахнул окно.

«Кажется, спасла благоверная. — Умирать расхотелось. — А что, если у них денег попросить? Под завещание…» Подумал и устыдился. А потом разозлился. «Да, напиши на нее завещание, приедет и убьет. Хватит, уже один раз убивали из-за богатства. А из-за нищеты я и сам себя только что убить хотел…»

Александр Дмитриевич закрыл окно, потому что время было не летнее, а газ достаточно выветрился, и присел на табурет.

«Почему так умирать страшно? Ведь все равно не избежишь! И я свои полпути отмахал давно. И в самом деле любая кондрашка хватить может, и будешь тут на полу, как чурбан, валяться, и конец поскорее призывать, а пока выбор есть. Хлебнул газу глоток-другой и поплыл, как на наркотике. Всех делов… А страшно… И есть хочется», — добавил он, минуя логику. Поднялся и заглянул в полиэтиленовый кулек, где хранил хлеб. На дне нашлась горстка крошек.

«Смешно».

Согрел кипятку прямо в кружке, чтобы поскорее, размешал крошки в стакане и выпил жидкую смесь мелкими глотками, обжигая пальцы, потеплело внутри и стало чуть легче. Александр Дмитриевич прилег, угрелся, решил: нужно что-то придумать, нельзя же так сдыхать жалко! И придремал.

Признаться, утро не показалось ему мудренее ночи. Светлых мыслей хватило лишь на то, чтобы расстаться с одной из последних книг, которой он очень дорожил, двухтомником «Мифов народов мира». Подписка на «Мифы» досталась ему по жребию, в чем Саша в свое время усмотрел благоприятный перст судьбы. Похоже, ныне судьба отвернулась. Скрепя сердце он отправился на улицу, стараясь не попасться на глаза знакомым, и пристроил книги на ящиках возле овощного магазина. Тут же они вызвали интерес.

— Разрешите? Я, признаюсь, не покупатель. Хочется взглянуть на Арго и Ариадну на минутку. Не возражаете?

Прозвучало нахально, но Саша хотел отдалить расставание с любимыми книгами и не возразил процветающему с виду господину.