— Дергачева дочка?

— Вы ее знаете?

— Ее, собственно, не знаю. А отец тут частенько околачивается. Он художник-график. Был книжным иллюстратором. Теперь, разумеется, в полном завале, но пьет, по-моему, как в лучшие годы.

— Интересно. Зачем он сюда заходит?

— В правлении художников состоит.

— Понятно. Видно, тут она вывеску нашей «Ариадны» и увидала.

— Скорее всего. А что ее к вам привело?

— Двенадцать лет назад у нее мать пропала.

— Неужели? А я-то думаю, что это у нее родительница такая молодая?

— Вы и мачеху знаете?

— Мачеха в департаменте культуры работает. Наш Дом, как я понимаю, от нее в некоторой зависимости находится. Ведь герб и флаг мы сменили, а кадры, как и прежде, решают все. А Марина профессиональная революционерка. С неруководящей работой не справляется.

— Вот и пролили вы некоторый свет, благодарю. Неплохо для первого знакомства с делом.

— А надеетесь найти?

— Попытаюсь. Нужно с бывшим инспектором встретиться, что пропавшей в свое время занимался.

Обитал Пушкарь от города недалеко, но билет на автобус стоил столько, сколько недавно еще хватило бы добраться до Москвы. За эти деньги и пришлось Мазину основательно потрястись по безнадежно разбитой тяжелым грузовым транспортом дороге, пересекающей городскую «промзону». Долго и уныло тянулись вдоль шоссе бетонные корпуса, свалки промышленного мусора и глухие заборы, на одном из которых он прочитал порядком слинявший призыв: «Долой съезд идиотов и коммуняг!», а на другом — поновее: «Победили фашизм — победим и ельцинизм!» Потом за окном возникла степь — весенняя, темная, не обработанные в этом тяжелом году поля, сливавшиеся на горизонте с таким же темным, затянутым тучами небом. А вскоре автобус, миновав прибрежные холмы, выехал на мощенную мелким камнем широкую сельскую улицу, пересекавшую большой приморский хутор Закатный, вытянувшийся вдоль мелководного серого, как и степь, залива.

— Закатный! — подтвердил водитель и спрыгнул на обочину размять ноги.

Мазин вышел следом.

— Не скажете, мамаша, где тут Пушкарь обитает? — спросил он пожилую, по виду местную женщину.

— Пушкари-то? А вот иди прямо и ихний дом сразу узнаешь. Андрей его недавно весь новым кирпичом переложил, а дед во флигеле, что пониже. Иди! Рядом тут.

— Спасибо, — поблагодарил Мазин, предположив, что у Андрея большая семья, раз деда во флигель отделили.

Женщина указала ориентиры почти точно, только обиталище Пушкаря оказалось не рядом, но Мазин учел сельскую особенность восприятия пространства — то, что непривычному к пешему ходу горожанину кажется продолжительным, для селянина рукой подать.

Дом Пушкаря был большой и казался новым. Стены из светлого, не успевшего потемнеть кирпича возведены были на замшелом каменном фундаменте, из тех, что закладывались в старые времена с запасом прочности на поколения. Зато флигель поодаль смотрелся подлинным ровесником почтенного фундамента. Был он сооружен некогда добротно, но время свое дело сделало, а людская забота обошла стороной. Деревянный флигель выглядел ветхим и мог бы показаться заброшенным, если б не яркие цветы герани в небольших, почти на уровне земли, окнах.

Невысокий крепыш в брезентовой штормовке с откинутым капюшоном с любопытством наблюдал с крыльца, как Мазин приостановился у калитки.

— К нам, что ли? — крикнул он. — Заходите, собака при мне не тронет.

Большой пес простонародных кровей тем временем выскользнул из будки, посмотрел на Мазина, приоткрыв внушительные клыки, потом перекинулся взглядом с хозяином и прилег в ожидании распоряжений.

Сам хозяин с места не сдвинулся, он продолжал стоять, внимательно рассматривая гостя. И чем ближе подходил Мазин, тем больше любопытства и даже удивления мог он прочитать на лице хозяина.

— Вы ко мне? — повторил тот вопрос и, услыхав в ответ: «К вам, именно», — покачал головой, будто недоверия глазам и слуху.

— Здравствуйте, Игорь Николаевич!

— Вы меня ждали? Неужели успел предупредить Афанасьич? — спросил Мазин, довольный тем, что не придется начинать со щекотливых объяснений.

— Дядька? Нет. Дядьку я давно не видел.

— Откуда же?..

— Обижаете, Игорь Николаевич. Как же я мог?.. Мы же на вас, молодые, вот так… — Он приподнял руку. — Вот так смотрели, снизу вверх.

Мазину стало неудобно, но врать не хотелось.

— А я бы вас не узнал.

— Это понятно. Разные погоны носили, — сказал Пушкарь без обиды, — да и время пробежало. Вам за это время сотни людей намелькались, а у меня наоборот. Тут не Рио-де-Жанейро, народу на хуторе наперечет.

Пушкарь провел рукой вокруг, но Мазин по пути и сам заметил, что в большом селе многие дома стояли с забитыми окнами.

— Ну, да что ж это я вам историю с географией… Заходите.

Мазин поднялся на крыльцо.

— Дайте что-нибудь на ноги, чтобы хозяйке не прибирать грязь дорожную.

— Это можно. Правда, хозяйки у меня нету, но в доме чисто. Сам слежу.

Мазин сбросил ботинки и надел удобные и опрятные войлочные туфли.

Пушкарь не хвастал. В светлой комнате было действительно чисто. Порядок тут поддерживался по-армейски, тщательно и скупо.

— Один живете? — удивился Мазин.

— А… Следующий вопрос неизбежный. Зачем же дом такой выстроил? Это моих земляков волнует, как тайна Бермудского треугольника.

— Извините, я в личные дела не привык…

— Неужели? А чем вы всю жизнь занимаетесь? — поинтересовался Пушкарь не без язвительности.

«Кажется, разговор информацией не обойдется. Не может русский человек без отвлеченных умозаключений», — подумал Мазин, и хотя такое было для него привычным, испытал легкую досаду.

— Когда-то мы одним делом занимались, — заметил он примирительно.

— Не мое дело оказалось. Слава Богу, понял вовремя. На землю вернулся. Обустроился.

— Своими руками обустроились?

Вопрос Пушкарю понравился.

— На руки не жалуюсь, вот голова сначала не туда повела. Не там искал. Я же, как все, смолоду отсюда ноги унести прежде всего старался. Отличником был. Медаль зубами выгрыз. Только бы к вам в город, к чистым людям. — Он засмеялся. — Да такой грязи, как в нынешнем городе, тут и не снилось никогда. Но не знал. На юрфак поступил, гордился. Хуторской парень на страже закона… А закон ваш — закон шайки. Был и остался, да еще похлеще, чем был.

— И меня в шайке держишь?

Пушкарь поморщился.

— Не про вас я. Не обижайтесь. Ко мне привыкнуть нужно.

— На пуд соли у нас времени нет.

— Зачем соль? На стаканчик вина время-то найдется? Или покрепче? У меня есть и такое. Травничок полезный градусов на шестьдесят.

— Если полезнее, чем вино, не возражаю, — согласился Мазин, уступая хозяину, чувствуя, что уступить стоит.

— Вот и хорошо, — обрадовался Пушкарь. — Момент. У меня все рядом.

Он открыл дверь в соседнюю комнату, оказалась она мастерской. Добротный стол-верстак посередине, непонятные Мазину станочки по углам, инструмент, поблескивающий в заботливом порядке на полках.

— Я такой порядок только в американском журнале видел.

— Ну! — отозвался Пушкарь. — Чем мы хуже? Я засранцев, что в нашем бессилии перед Западом расписываются, терпеть не могу. Собственную немочь на весь народ размазывают.

Он щелкнул выключателем, зажигая невидимый свет, и наклонился. Мазин увидел ляду в полу и чугунное кольцо. Пушкарь потянул за кольцо, поднял крышку и спустился в погреб.

— Загляните, какой подвал! Каким камнем выложен! Между прочим, еще в тысяча девятьсот восьмом году. Камень баржами из Крыма возили. А как обработан? Бритву между блоками не просунешь. Грех было на такой основе дом не поднять. Держите!

Он протянул Мазину снизу штоф старинный, сало, завернутое в чистую тряпицу, леща вяленого, соленья на блюде, набрал с десяток яиц из плетеной кошелки.

Поднявшись, довольно потер руки.

— Сейчас по-нашему яишню сообразим. Пища здоровая. Яйца у соседки беру, она курей химией не портит. Перекусим чем Бог послал.