Затянись сигаретой, а может двумя. Это успокаивает перед битвой. Вот что мне говорили пока наш вертолет-ирокез загружал свежих бойцов. Не знаю, были мы тогда готовы или просто пытались себя успокоить. Не до этого мне сейчас.

— Кто ты? — спросила тьма:

— Где твой дом?

Я начал вспоминать. Словно кровь от волнения, когда первый раз пытаешься признаться девушке в чувствах, воспоминания нахлынули на мой мозг. Апрель 1967 года.

— Подъем, солдаты! - громко заорал сержант, вошедший в спальню казармы.

Словно ошпаренные, я и люди, с которыми мне предстояло служить своей стране, без раздумий встали с кроватей по стойке смирно.

— Именно так к вам будут обращаться, если вы не сдадитесь, как сопливые щенки, — продолжал сержант:

— А сейчас вы просто салаги, неженки, у которых отобрали соску. Однако, для разгрома врага, других людей в этой проклятой стране не найти, поэтому вас будут учить. Я буду учить вас.

Взбодрив новобранцев, он прошелся по всей комнате и стал около одного из нас. В руках сержанта была толстая папка, которую военный развернул на первой странице.

— Имя, фамилия, — сказал он.

— Сэр, рядовой Уильям Бормер, сэр! - ответил стоящий перед ним.

— Родился в Кентукки. Оттуда виски я люблю, но алкоголиков в своём отряде не потерплю.

Сержант что-то написал и подошел к следующему. Я и не заметил, как очередь дошла и до меня.

— Имя, фамилия.

Я… Я пытаюсь вспомнить… Это, почему-то, трудно, я будто оставил их в огромной кипе бумаг, с которой мне их не отрыть.

— Я спросил твоё имя и фамилию, салага! Или ты у нас немой?

— Р-Роджер, сэр. Роджер Трентор, сэр.

— Трентор, значит? Калифорнийский задира, жил без отца. Отец — герой Второй Мировой.

Снова зудящие воспоминания. Помню маму, помню родной Сакраменто, дом, где я родился. Шумное место, переполненное гулом машин. Школа, в которую я не любил ходить. Да и меня там не любили. Пытался избегать драк с одноклассниками. Нелюдимым достаётся в кругу детей, хотя меня никто не трогал. Моего одногодку же не жалели. Я не знал его. Но если я был терпим, то этого парня ненавидели. Опрятная форма выдавала в нём отпрыска из слишком богатой семьи. Не повезло ему учиться здесь. Его душили у спортивной площадки. Смеялись над тем, как он истерит. Ему они казались дворовой собакой, забитой, неспособной дать отпор. К несчастью, это не затихло, как утихает жестокость в разуме ребёнка. Помню, как впервые не сдержался. Ударил одного из шпаны. Кинул в другого, что повыше, камень. Парень был жутко мне рад. Ему не светило дно унитаза. Я чувствовал себя героем. Но к маме приехала полиция. Подростки знают, когда начать жаловаться. Мне светила тюрьма, тюрьма для таких же малолетних героев. Тогда и не ожидаешь шанса. А он был. Молодым беззаботный туман закрывает глаза, а где-то война пылала полным ходом. В топку нужно бросить новых бойцов. Я согласился.

И из-за этого я и оказался в армии. Не лучшее место для жизни, но за ним была только камера. Вся эта чрезмерная дисциплина и куча правил убивали, зато обед всегда по расписанию, если ты не конченный псих. А психом здесь стать легко, особенно в случае, когда тебе некому вылить свои раздумные помои.

В голову лезет ещё один день. Обычное, ничем не примечательное утро, а за ним такой же простой перерыв после долгих занятий. Я нёс алюминиевый поднос к ближайшему столу. Но как только я за него сел, мои глаза стали бегать в поисках одной пропажи. Пропал мой пудинг. Не повод расстраиваться, но настроение у меня весь день было паршивое. В тот момент я обнаружил лишь подсевшего ко мне новобранца.

— Не люблю столовскую пищу, — произнёс он.

Это был чернокожий худощавый парень, с тонкими руками и не менее тонкими пальцами на них.

— Вот я всю свою жизнь любил сладкое. Но как только попал сюда, бум, словно пуританином. Одна порция и ни граммом больше. Эта верхушка так заботится о моём здоровье, будто на поле боя меня убьет сахарный диабет, а не встреченная пуля. Ещё бы напрочь её убрали. Цирк.

Его речь меня не привлекла, даже с учетом странного акцента. Тогда же, мой взгляд вильнул на его поднос. Там-то мне всё и стало ясно: рядом с абсолютно чистой и закрытой упаковкой вроде как свежего пудинга лежала маленькая грязная ложка.

Как по команде, я резко схватил его за ворот, от чего он вздрогнул как забитый в угол хорёк.

— Припугнуть его стоит, — пронеслась мысль в моей голове, пока в его глазах сочилась тревога.

— Слушай, ценитель сахара, — произнес я сквозь зубы:

— За нос водить ты умеешь, да только, видимо, тебе его ещё никто не ломал.

Парень, прочуяв вину, стал пятиться и пресмыкаться.

— Не надо! Ладно, подумаешь, пудинг взял. Я попросить хотел, да только забыл. У меня это, с памятью проблемы. Прошу, не надо бить! - заскулил он.

— Мой дед, упокой Господь его душу, хорошо умел научить проказников, лишь край ремня показав перед лицом негодников. Так что таких как ты надо бы и учить, как считал старик.

Воришка скрючился, уже готовясь к тому, что его ударят.

— Но я не мой дедушка, чтобы бить за простую, даже такую, провинность, — угрюмо пробурчал я, отпустив воротник и забравши заслуженный пудинг:

— Мне-то спуску не давали, пора мне отыграться.

Отвернувшись от парня, продолжил поглощать свою порцию еды. Вор некоторое время молчал, задумавшись, наверное, а затем, слегка побаиваясь, сказал:

— Не думал, что тут учатся такие… Необычные.

— Меня, кроме как самый обычный, описать трудно будет, — чавкая, рассказывал я:

— У меня было плохое детство. А у кого-то сейчас оно может быть хорошим? Да даже ты, абсолютно случайный парень, который попытался своровать у меня пудинг, явно не из отличного места прибыл, ну?

— Что верно, то верно.

— Об этом я и говорю. Поэтому мы и солдаты. Ну, ладно. Как тебя зовут хоть? А то ты единственный человек, с которым я болтаю так долго, не зная имени.

— Уильям.

— Ах да! А я о тебе и забыл, Кентукки. Роджер Трентор.

— Приятно познакомится, Роджер.

В общем, дела шли гладко, если не лучше. Я по натуре человек не самый разговорчивый, особенно с незнакомцами, но тот паренек решил увязаться за мной. Видимо, тогда ему, как и мне, не с кем было общаться, поэтому упустить этот шанс я не захотел. Спустя где-то месяц Уильям стал для меня товарищем. Его занудная и быстрая речь уже привыклась мне. А уже к ноябрю, дружба с ним была важной частью моей службы. Если хотелось убить время, я всегда шел именно к Уильяму, на что тот всегда отвечал взаимностью. Хороший парень, нечего сказать.

Как было упомянуто, наступил злополучный ноябрь. Наступила наша очередь в ней участвовать в войне, про которую нам рассказывали. Привезли на место нас глубокой ночью, довольно быстро. Сразу и не верилось, что всего в пару километрах от твоей части рвутся снаряды и убивают людей. Нас привели близ глухой деревушки, название которой давно почило в моей голове. Я волновался, признаюсь сразу. Представить чужую смерть легко, а вот свою… Спусковой крючок мозга просто не позволит это сделать спокойно. Вот поэтому и нервничал.

Затем нас отвели на место ночлега. Оно было переоборудовано толи из школы, толи из больницы. Вместо старых добрых матрасов на полах помещений лежали мешки с набитыми сухими листьями. Спина от таких ныть будет точно. Через час объявили отбой, и мне пришлось весь свой стресс засунуть внутрь, чтобы хоть немного поспать. Благо, перед сном увидел Уильяма. Он направлялся в соседнюю комнату. От этого стало спокойнее.

Едва я уснул, меня разбудил крик. Слишком резкий, дабы вскочить с кровати, но пулеметная очередь доделала его дело. На нас напали.

Всё по инструкции: Схватил боекомплект и каску, следовал приказам офицера. Несколько бравых солдат со мной сидели в укрытии, ожидая звука выстрела, который выдаст нападающего. Но всё стихло, даже и не начавшись. Противник отступил.