Она поспешила вперед по открытому месту, на котором располагалась королевская резиденция, утопая босыми ногами в холодной грязи. Вот она приостановилась и обернулась. Сквозь узкую щелку в том месте, где ставни были прикрыты неплотно, наружу пробивалась тончайшая полоска света, но в остальном не было видно никаких признаков того, что в комнате разгорается пожар. Стены были толстыми, сложенными из глины с соломой, и она надеялась, что пройдет еще некоторое время, прежде чем пламя распространится настолько, что его кто-нибудь заметит.

Оставив королевский дворец за спиной, она бросилась к темной громаде церкви, смутно видневшейся в ста футах впереди. Еще дальше раскинулся главный зал, из окон которого все еще струился свет, но и там царила тишина. Она представила себе мертвецки пьяных ри туата, валяющихся на полу, подобно ее супругу, хотя, следует надеяться, не в лужах собственной крови. Скорее уж собственной блевотины.

Бригит двинулась вдоль северной стороны церкви, всего В паре футов от грубой каменной стены. Вокруг по-прежнему не было видно признаков того, что ее заметили или подняли тревогу. Перед входом в монастырь она остановилась. Было слишком темно, чтобы разглядеть замок, поэтому она принялась шарить руками по стенам и дубовым дверям, пока не нащупала холодный железный механизм. Она немного повозилась с ним, и вскоре раздался звонкий щелчок, прозвучавший в ночи с пугающей громкостью. От неожиданности у Бригит перехватило дыхание. Тяжелая дверь отворилась вовнутрь, всего на какой-нибудь дюйм и, к счастью, без дальнейшего шума. Бригит распахнула ее еще на несколько дюймов, только чтобы протиснуться самой, и скользнула внутрь. Она не стала закрывать за собой дверь, боясь, что та заскрипит.

Наверное, целую минуту она не двигалась, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Снаружи было темно, но внутри здания было еще темнее. Однако вскоре темнота начала обретать очертания — вестибюль, множество дверей, деревянный сундуку стены. Еще до смерти отца она исполняла обязанности хозяйки всех домовладений в Таре и проверяла работу слуг и рабов, которых отправили привести в порядок жилые помещения братии, так что она знала, какая именно дверь ей нужна. Бригит оставалось лишь надеяться, что с тех пор, когда она в последний раз была здесь, расположение комнат не изменилось.

Она сделала осторожный шажок вперед, потом еще один. И вот уже она движется по коридору, придерживаясь рукой стены и отсчитывая двери на ходу. Она не испытывала ни паники, ни страха, а одну лишь решимость сделать то, что должна, и это изрядно удивляло ее. В последние месяцы у нее было много поводов для удивления, но самым поразительным оказалось это новое открытие самой себя.

Три, четыре, пять… Она слышала мощный храп, доносившийся из-за дверей, за которыми отдыхали плотно поужинавшие монахи и священники. Шесть, семь, восемь… Щиколоткой она ударилась о какой-то темный предмет, который поначалу даже не заметила. Она споткнулась, и эта штука со скрежетом заскользила по полу. Мысленно выругавшись,

Бригит застыла и прислушалась, но, похоже, шум никого не разбудил.

Она двинулась дальше. Еще одна дверь, и вот она у цели. На мгновение она приостановилась. Уж слишком она спокойна. Бригит вызвала в памяти образ Конлайда, представила, как он бьет ее по липу, а его руки впиваются ей в горло, и вновь ощутила, как в душе у нее поднимаются гнев и страх. Она вспомнила отца, лежащего в гробу во время поминального обряда, и глаза ее наполнились слезами. Взявшись за деревянную щеколду на двери, она подняла ее и скользнула внутрь.

В келье было еще темнее, чем в коридоре. Бригит ощущала его присутствие, но ничего не видела. Она неуверенно шагнула к центру комнаты, выставив перед собой руки. И тогда из темноты прозвучал мягкий голос отца Финниана:

— Бригит? Бригит, дорогая, это ты?

— Отец Финниан! Ох, отец Финниан!

Она произнесла эти слова негромко, почти шепотом, и всхлипнула. В голосе ее сквозило отчаяние. Теперь она видела его вполне отчетливо, его темный силуэт вырисовывался в нескольких футах от нее. Несмотря на поздний час, он был не в постели, как она ожидала. А еще она надеялась, что он одет.

— Святая Дева Мария, девочка моя, что случилось? — спросил он, но вместо ответа Бригит бросилась ему на грудь.

Прижавшись лицом к грубой коричневой шерсти его рясы, она почувствовала, как его сильные руки обнимают ее. Он прижал ее к себе, не требуя дальнейших объяснений.

Спрятав лицо у него на груди, она расплакалась, выплескивая все чувства, которые только что возбуждала в себе искусственно, но которые теперь захлестнули ее по-настоящему. Весь ужас, боль потерь и страх, преследовавший ее на протяжении последнего часа, минувшей недели и даже прошедших месяцев, с тех пор, как в Таре появилась Корона Трех Королевств и фин галл, которые перевернули всю ее жизнь, — все это вылилось слезами на темно-коричневую ткань рясы отца Финниана.

Бригит не знала, сколько прошло времени. Выплакавшись вволю, она вспомнила, что времени-то как раз у нее мало и что очищение души — роскошь, которую она не могла себе Позволить. Она отстранилась от отца Финниана, не настолько, чтобы он разомкнул объятия, а чтобы иметь возможность заглянуть ему в лицо, которое теперь различала вполне отчетливо в нескольких дюймах от себя.

— Мой муж, — начала она, поперхнулась и предприняла новую попытку. — Мой муж… попытался убить меня….

— Ах ты, бедняжка, — пожалел ее отец Финниан. В его голосе прозвучала забота, но не удивление.

— Да… он… избил меня. Не очень сильно. Конлайд… Я убила его. Он стал душить меня, и я сорвала у него с пояса кинжал…

Почувствовав, что Финниан отнял правую руку от ее спины, она поняла, что он совершает крестное знамение.

— Ты уверена в этом, девочка моя? Ты уверена в том, что он мертв?

— Да. — Она еще дальше отодвинулась от него, чтобы взглянуть ему в глаза, и его руки уже не обнимали ее. Когда же Бригит заговорила, в голосе ее было больше решимости, чем страха. — Я должна покинуть Тару. Немедленно.

Она увидела, как Финниан покачал головой.

— Почему? Ведь если Конлайд пытался убить тебя, тебя не станут судить строго за то, что ты сделала.

— За это меня сожгут на костре. Морриган, Фланн. Вы же знаете, что им нужен лишь повод, чтобы избавиться от меня.

Финниан промолчал. Бригит была уверена: он прекрасно понимает, что она права. Она ждала от него очевидных вопросов. Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой? Ты ждешь от меня помощи? Но вопросы эти не прозвучали, потому что Финниан уже знал ответы на них. Вместо этого он спросил:

— Но как же мы сумеем незамеченными выбраться из Тары? На всех воротах и всех входах и выходах стоят стражники.

А потом в ночи прозвучал чей-то сдавленный и неразборчивый крик. Они оба умолкли и расслышали новый вопль, на этот раз куда более отчетливый:

— Пожар! Пожар!

Они стояли в келье отца Финниана и прислушивались. А ночь снаружи словно бы взорвалась. Повсюду звучали крики, раздавался топот бегущих ног, а вскоре вразнобой зазвонили и церковные колокола, поднимая на ноги всю округу.

— Мы уйдем сейчас, — сказала Бригит и повысила голос. — Сию же минуту. И никто нас не увидит.

«Дуб-Линн… Боги играют со мной…» Торгрим Ночной Волк стоял на носу «Черного Ворона», испытывая редкий для него приступ жалости к себе. Он вполне сознавал, что потчует себя нечастым и изысканным кушаньем, восхитительно вкусным в малых количествах, но опасным тем, что к нему можно пристраститься. А если такое случится, то всему придет конец.

Однако сейчас, когда над водой клубился легкий туман, учитывая, сколько им пришлось пережить за последние несколько недель с минимальной выгодой, Торгрим решил, что может побаловать себя редким лакомством, пока проклятый Дуб-Линн вырастал передними по мере того, как гребцы гнали корабль вверх по реке Лиффи.