У Торгрима было всего лишь мгновение, чтобы полюбоваться ловкостью сына, потому что краем глаза он уловил движение слева от себя, развернулся, левым предплечьем парировал атаку, а правой нанес удар, ощутив, как содрогнулся его противник.

Торгрим резко прянул в другую сторону. Скулу его задел чей- то кулак. Ночной Волк вновь нанес удар правой и почувствовал, как рана, полученная в Клойне, опять открылась. Словно теплая кошачья лапа погладила его бок, и он понял, что это кровь пятнает его тунику. Поймав в захват руку, зацепившую его, он резко вывернул ее и ощутил, что она выскользнула из его хватки за миг до того, как кость должна была с хрустом сломаться.

Старри Бессмертный противостоял сразу двум противникам, которые атаковали их троицу. Он нырял и уклонялся, ловко орудуя кулаками, и прыгал из стороны в сторону. Тогрим мельком увидел выражение его лица. Берсерк улыбался во весь рот, едва ли не смеясь в голос. Ночной Волк ничего не имел против хорошей драки, иногда даже сам нарывался на нее, но Старри явно развлекался от души. И впрямь, он не пытался сбить кого-либо с ног, а всего лишь хотел поучаствовать в побоище, насколько хватит сил.

Торгрим обернулся на предупреждающий крик справа, как раз вовремя, чтобы заметить, как на голову ему опускается лавка, которой кто-то орудовал на манер двуручного меча. Он успел оттолкнуть Харальда и пригнуться, и тяжелая дубовая доска просвистела над ним и врезалась в людей, которые, как был уверен Торгрим, находились на стороне любителя размахивать лавками. Драка становилась всеобщей и беспорядочной, когда уже никто не помнил, из-за чего все началось и кто с кем должен сражаться. Но оружие в ход не шло, во всяком случае, смертельное оружие. Никто, каким бы разъяренным он ни был, не желал устраивать кровавую баню. И сегодняшнее насилие стало для его участников лишь возможностью выпустить пар, а заодно и поразвлечься.

Из самой гущи мельтешащих рук наружу пробился Нордвалл Коротышка. Торгрим заметил, что в свалку ввязались несколько людей Хескульда, а к ним присоединились члены экипажа Арнбьерна. Вот в ужасе заорала рабыня, кто-то рассмеялся во весь голос, послышался грохот опрокидываемых столов и треск разлетающейся на куски глиняной посуды. Торгрим отвлекся и пропустил удар в голову, который заставил его развернуться на месте. Рану в боку жгло так, словно кто-то вонзил в него нож.

Он застонал, и тут с другой стороны прилетел еще один кулак. Торгрим покачнулся и неуверенно попятился. Перед глазами у него все поплыло, и он пытался сосредоточиться на размытом пятне темно-синей туники Старри Бессмертного. Ночной Волк тряхнул головой, надеясь вернуть себе зрение. Во рту появился кислый привкус крови. Кто-то попытался нанести ему неуклюжий удар, и он поймал чужой кулак, словно летящий мяч, вывернул руку, а правой ногой ударил противника по лодыжке, валя его на пол и действуя машинально, как делал сотни раз до этого.

Торгрим видел, что всеобщая потасовка постепенно утихает. Здесь и там мужчины падали на землю, некоторые без сознания, другие искали кубки и наполняли их медом. Рабыни, которым было не впервой наблюдать подобную картину, уже сновали по залу, разнося чаши с крепкими напитками.

Торгрим уронил кулаки вдоль тела. Кое-где еще продолжались одиночные стычки, но большинство мужчин уже расставляли столы и скамьи или жадно вливали в себя мед. Его вдруг повело в сторону, и он буквально повалился на лавку. На тунике ширилось кровавое пятно, пачкая зеленую ткань. Голова у него кружилась. Кто-то протянул ему чашу, и он с благодарностью приложился к ней.

Рядом с ним на лавку опустился Харальд. Губа у него кровоточила, волосы пребывали в беспорядке, но глаза победно сверкали, а на лице было написано восторженное выражение.

— Отец! — воскликнул он. — Отец, с тобой все в порядке?

Торгрим взглянул на мальчика. Хотя определение «мальчик» ему явно больше не подходило.

— Да, я в порядке, — проворчал он. — В полном порядке. Просто я становлюсь слишком стар для подобных забав.

Солнце карабкалось по небосклону, и вскоре его лучи залили теплом и светом небольшую рощицу, в которой сидели Бригит и отец Финниан. В траве закопошились букашки, для которых начался новый день, но отец Финниан никак не отреагировал на довольно неожиданное заявление Бригит о том, куда она собирается. Спустя несколько минут он встал на колени и принялся осматривать ее ступни — голые, грязные и исцарапанные.

— Нет, это никуда не годится, — сказал он, и Бригит растерялась, не зная, что он имеет в виду: то ли состояние ее ног, то ли предложение отправиться в форт викингов.

Замечание его повисло в воздухе, пока она не догадалась наконец, что оно относится все-таки к ее ногам. Бригит и впрямь с ужасом представляла себе, что сейчас ей вновь придется шагать дальше.

— Не удивлюсь, если в пути нам помогут, — продолжал отец Финниан, — но, пожалуй, кое-что можно предпринять прямо сейчас.

Финниан взялся за подол ее большой, не по размеру, рясы и потянул на себя, высвобождая складки материи из-за пояса, куда он заткнул их. Отодрав нижний край подола, он принялся рвать материю на широкие и узкие полоски. Широкими кусками он ловко забинтовал ступни Бригит, достаточно плотно, чтобы лоскуты держались крепко, но не причиняли боли, а узкими закрепил импровизированные сандалии у нее на лодыжках.

— Вот так, теперь тебе будет немного легче идти, — закончив, сказал он и встал, протягивая Бригит руку.

Она приняла ее, и он осторожно поднял ее на ноги. Она ощутила скрытую в его руках силу, словно он старался применять ее ровно столько, сколько было нужно, не демонстрируя всех своих потрясающих физических возможностей.

Выпрямившись, Бригит болезненно охнула, несмотря на повязки. Боль огнем обожгла ступни и растеклась вверх по ногам. Она видела, как крестьянки расхаживают босиком круглый год, не испытывая при этом никаких неудобств, как если бы на ногах у них красовалась обувь из плотной оленьей кожи. Но ей, принцессе Тары, еще никогда не выпадали подобные тяготы, так что она оказалась решительно не готова к страданиям, претерпеваемым сейчас.

Она сделала первый робкий шаг, потом еще один, крепко держась за руку отца Финниана. Ей было стыдно за проявленную слабость, и она стиснула зубы, стараясь не показывать, как ей стало больно, когда она сделала еще несколько шагов.

— Вот, возьми, это поможет, — сказал отец Финниан и протянул ей нечто вроде посоха — дубовый саженец толщиной примерно в дюйм.

У него самого оказалась точно такая же палка, хотя когда и где он их срезал, Бригит не имела ни малейшего представления. Девушка с готовностью оперлась на нее и поблагодарила его.

Они вновь пересекли заросшую травой лужайку, на которую свернули вчера, и вышли на дорогу, по которой и двинулись в южном направлении.

— Нам лучше не привлекать к себе внимания, — сказал Финниан и набросил на голову капюшон своей рясы.

Бригит последовала его примеру. Она знала, что священники редко расхаживают в таком виде, но другого способа скрыть свою внешность не было, и показалось бы странным, если бы один монах шел с покрытой головой, а второй — нет.

Они отправились в путь в полном молчании, оставив позади приютившую их на ночь дубовую рощицу. Бригит старалась не замечать, что каждый шаг доставляет ей настоящее мучение, и вскоре боль притупилась и она вновь обрела уверенность в себе и своих силах. А потом она сообразила, что Финниан так и не высказал своего отношения к ее желанию вернуться в Дуб-Линн.

Мысль об этом повергла ее в настоящую панику. Угадать, о чем он думает, было невозможно. «А что, если он откажется идти со мной?» — спросила себя Бригит. Это предположение представлялось вполне вероятным, быть может, даже самым разумным. Она сомневалась, что он побоится идти в логово викингов, но Божьему человеку не место среди язычников, да еще таких, которые приплыли из-за моря, чтобы убивать ирландцев и грабить их церкви.