– Не будь…
– Глупой? – докончила Кейт за него. В комнате снова стало тихо.
– Не знаю, смогу ли я справиться с этим, – едва слышно прошептал Энтони.
– Тебе и не нужно с этим справляться, – заверила Кейт и поскорее прикусила задрожавшую губку. – Не мог бы ты подойти и взять меня за руку?
Энтони отреагировал мгновенно: тепло ее прикосновения наполнило его, проникая все глубже, пока не охватило самую душу. И тут на него снизошло озарение. Речь идет о чем-то гораздо большем, чем любовь. С этой женщиной он способен стать лучше, чем есть на самом деле. Он и раньше был силен, добр и благороден, но рядом с ней он был еще добрее, сильнее и благороднее.
Вместе они сумеют достичь всего.
И он почти поверил, что сорокалетие – вовсе не такая недостижимая мечта.
– Тебе не нужно с этим справляться, – повторила она. – Откровенно говоря, я не представляю, как ты сможешь справиться с этим, пока не доживешь до тридцати девяти лет. Но зато ты вполне можешь…
Она сжала его руку, и Энтони ощутил в себе силы, о которых не ведал всего секунду назад.
– …не дать тревогам и страхам править своей жизнью.
– Я понял это сегодня утром, – прошептал он, – когда осознал, что должен сказать тебе о любви. Но теперь… теперь я твердо в этом уверен.
Глаза Кейт внезапно наполнились слезами.
– Ты должен жить так, словно каждый час – твой последний. Провожать каждый день так, словно ты бессмертен. Когда мой отец слег, он сожалел о том, что многое из задуманного им так и не было осуществлено. Ему всегда казалось, что время еще есть. Его слова запали мне в душу. Как по-твоему, почему я так поздно решила брать уроки игры на флейте? Все твердили, что я слишком стара, что, если хочу добиться успеха, следовало начать упражняться в детстве. Но какое это имеет значение? Я вовсе не хочу стать виртуозом. Просто играю для себя. Я всегда могу сказать, что пыталась научиться.
Энтони улыбнулся. Флейтистка из нее просто кошмарная! Даже Ньютон не выносит ее игры.
– Но верно и обратное, – мягко добавила Кейт. – Нельзя закрывать глаза на новые проблемы или прятаться от любви только потому, что считаешь, будто не сумеешь осуществить свои мечты. Поверь, перед смертью у тебя накопится столько же сожалений, сколько у моего отца.
– Я не хотел любить тебя, – прошептал Энтони. – Потому что боялся любви больше всего на свете. Я уже привык к своим странным воззрениям на жизнь. Почти смирился. Но любовь…
Он задохнулся. Странный сдавленный звук, вырвавшийся из горла, вовсе не подобало мужчине. Делал его уязвимым. Но сейчас ему было все равно. Потому что Кейт с ним.
И не важно, увидит ли она его глубочайшие страхи. Она будет любить его, несмотря ни на что. И твердая убежденность в этом освобождала Энтони от гнета дурных предчувствий.
– Я видел истинную любовь, – продолжал он. – И был совсем не таким, каким хотело видеть меня пресыщенное общество. Я знал, что любовь существует. Моя мать… мой отец…
Он прерывисто вздохнул. Никогда в жизни ему еще не приходилось так тяжело. И все же он сознавал, что слова должны быть произнесены. Как бы ни трудно было сказать их, потом, когда все будет кончено, сердце его воспарит от вновь обретенного счастья.
– Я был так уверен: только любовь, что может, может… не знаю, как точнее сказать, – может заставить меня осознать собственную смертность.
Он нервно взъерошил волосы, пытаясь выразить все, что бурлило в душе.
– Любовь – единственное, что сделало бы мой уход невыносимым. Как я мог любить кого-то искренне и глубоко, зная, что эта любовь обречена?
– Но она не обречена, – возразила Кейт, сжимая его руку.
– Знаю. Я влюбился в тебя и все понял. Даже если я прав, даже если мне суждено прожить столько же, сколько отцу, я не обречен.
Он подался вперед и коснулся губами ее губ.
– У меня есть ты. И я не собираюсь тратить зря ни единого момента, который у нас есть с тобой.
Кейт счастливо улыбнулась:
– И что это означает?
– Это означает, что любить – не значит бояться, что любовь отнимут. Любить – это найти единственную, которая живет в твоем сердце. Ту, которая делает тебя лучше, чем ты есть на самом деле. Любить – это смотреть в глаза своей жены и точно знать, что она лучшая из всех женщин на свете.
– О, Энтони, – прошептала Кейт, не вытирая струившихся по щекам слез. – Сейчас ты высказал все, что у меня на сердце.
– Когда я думал, что ты умерла…
– Не говори этого, – выдохнула она. – Не стоит даже думать об этом.
– Нет. Я должен сказать тебе. Впервые, даже после стольких лет ожидания собственной смерти, я отчетливо понял, что это такое. Понимаешь, если бы ты ушла… для чего мне тогда жить? Не знаю, как моя мать вынесла столько боли. Как она жила после смерти отца?..
– У нее были дети. Она не могла тебя оставить.
– Верно, но муки, которые ей пришлось терпеть…
– Думаю, человеческое сердце гораздо сильнее, чем мы это себе представляем.
Энтони долго смотрел в глаза жены, пока не почувствовал, что они стали единым целым. Потом дрожащей рукой он положил ладонь ей на затылок и завладел губами. В этот момент он боготворил ее, отдавая всю любовь, преданность и благоговение, скопившиеся в душе.
– Я люблю тебя, Кейт, – пробормотал он, слегка отстранившись. – Я так тебя люблю.
Кейт кивнула: говорить она не могла.
– И сейчас я хочу… хочу…
Но тут случилось нечто странное. В груди вдруг забурлил смех. В этот момент его обуяла чистейшая радость. Как жаль, что он не может подхватить ее и закружить!
– Энтони? – смущенно пробормотала она.
– Знаешь, что еще означает любовь? – спросил он, наклоняясь над ней, так что их носы почти соприкасались.
Кейт покачала головой:
– Мне даже предположить трудно.
– Это означает, – проворчал он, – что я нахожу твою сломанную ногу чертовски досадной помехой.
– О, и вполовину не так, как я, милорд, – с сожалением вздохнула Кейт.
Энтони нахмурился.
– Никакой физической нагрузки в течение двух месяцев, верно?
– Да. Не менее двух месяцев.
Энтони усмехнулся. В этот момент он как нельзя больше напоминал того повесу и распутника, каким его рисовала светская хроника.
– Очевидно, мне придется быть очень, очень осторожным, – объявил он.
Кейт хихикнула. Не смогла сдержаться. Она любила этого мужчину, а он любил ее и, наверное, понятия не имел, что они проживут вместе до глубокой старости. Этого довольно, чтобы свести с ума любую женщину. Даже со сломанной ногой.
– Потешаешься надо мной? – осведомился он, надменно поднимая бровь.
Кейт, смеясь, покачала головой, и Энтони проворно скользнул в постель рядом с ней.
– Мне такое в голову бы не пришло.
– Прекрасно! – воскликнул он. – Потому что мне нужно сказать тебе что-то очень важное.
– Правда?
– Абсолютная. Пусть в этот вечер мне нельзя показать, как сильно я тебя люблю, но высказать все я могу.
– А я никогда не устану слушать, – заверила Кейт.
– Но запомни, потом я обязательно расскажу, как бы хотел показать тебе.
– Энтони! – взвизгнула она.
– И думаю начать с твоего ушка. Да, определенно с ушка. Я поцелую его, прикушу, а потом…
Кейт охнула. Неловко заерзала. И влюбилась в него с новой силой.
И пока он шептал ей на ухо милые пустячки, у нее возникло странное ощущение, словно она вдруг обрела способность провидеть будущее. Каждый день был полнее и богаче предыдущего, и каждый день она влюблялась, влюблялась, влюблялась…
Возможно ли влюбляться в одного и того же мужчину снова и снова, день за днем?
Кейт вздохнула, поудобнее устраиваясь на подушках. Позволяя себе наслаждаться его бесстыдными словами…
Ей-богу, она обязательно попытается.
Эпилог
Лорд Бриджертон отпраздновал свой день рождения, – насколько известно автору, ему исполнилось тридцать девять, – дома, со своей семьей.
Автора в гости не пригласили, тем не менее подробности торжества достигли ее внимательного слуха, и, похоже, оно прошло очень весело. День начался с короткого концерта: лорд Бриджертон играл на трубе, а леди Бриджертон – на флейте. Миссис Бэгуэлл, сестра леди Бриджертон, вызвалась аккомпанировать на фортепьяно, однако предложение было отклонено.
По словам вдовствующей виконтессы, более отвратительной какофонии ей не приходилось слышать, и нам сообщили, что в конце концов юный Майлз Бриджертон вскочил на стул и умолял своих родителей остановиться.
Нам также сказали, что никто не пожурил мальчика за грубость. Наоборот, когда лорд и леди Бриджертон отложили инструменты, в комнате раздался общий вздох облегчения.