— Да, — шептал он, — да…

Открыв балкон, он вынес пюпитр, установил на нем ноты. Распахнул дверцу шкафа, выхватил скрипку, выбежал на балкон и заиграл.

Что эта была за музыка… Борис не смог бы ее описать. Никто не смог бы. Она была еще прекраснее, чем та, из первой части, еще соблазнительнее, еще безумнее. Тени сатанинских искушений метались в ней. Была ли это та вещь, которую написал Станислав? Да, потому что Николо играл по его нотам. И нет, потому что играл ее он, гений. Но кто на самом деле, не по фильму, написал ее? Кто исполнил?

Под балконом собирались люди, много людей. Когда они заполонили площадь и все прилегающие улицы, Николо оборвал музыку. Стон страдания пронесся по толпе. Снисходительно Николо бросил им немного музыки… И снова погрузил их в ужасную тишину. На лице его появилось выражение, какое могло вызвать только чувство полноты жизни …

— Совокупляйтесь! — закричал он. — Убивайте! Вот вам истина, и она невыразимо прекрасна!

И он играл… Магические звуки неслись над площадью, в одну минуту ставшей кровавой ареной.

А в церкви тоже собралось много людей. Но все расступились, когда из подкатившего прямо к дверям, ослепительно белого лимузина вышел Сатана, весь одетый в белое. Приблизившись к отцу Иоанну, он склонил голову.

— Я пришел, чтобы исповедаться, — сказал он. — Я совершил все грехи мира. Подумай о любом — и это мой грех.

— Тебе не в чем каяться, — ответил отец Иоанн. — Ты слышишь музыку? Все твои грехи теперь на том, кто играет на скрипке.

Сатана поднял взгляд. Его усмешка застыла на экране.

КОНЕЦ ФИЛЬМА

В зале зажегся свет. Старушка-контролерша отдернула занавеску и открыла дверь, ведущую на улицу. Борису и Оле не оставалось ничего другого, как встать и направиться к выходу.

— Молодые люди! — прозвучал за их спинами низкий голос.

Они обернулись.

За рядами кресел стоял человек в сером костюме, чей возраст было трудно определить по внешности — от сорока пяти до шестидесяти. Длинные, чуть вьющиеся волосы с проседью ниспадали на плечи, наискось прикрывали высокий лоб. Светлые глаза смотрели спокойно и внимательно. Слегка выдающийся вперед подбородок с ямочкой делал этого человека похожим на актера Керка Дугласа. А над левой бровью змеился шрам, и в его изломе можно было углядеть при некоторой фантазии распластанную латинскую букву N…

— Барон фон Ниманд! — воскликнул Борис.

— Простите… Это вы меня так назвали? — с удивлением отозвался человек со шрамом.

— Я… Да… Нет, — смущенно пробормотал Борис, сожалевший о том, что не сдержал возгласа. Вы очень похожи на человека, которого я…

— На барона фон Ниманда, — кивнул тот. — Лестно, но увы, я не барон. Фамилия моя Кремин, зовут меня Константин Дмитриевич. Я владелец этого кинотеатра.

— Борис Багрянцев… Это Оля Ракитина. Но вам, наверное, наши имена известны.

— Откуда же? — снова удивился Кремин, как показалось Борису, не слишком искренне.

— Разве не вы пригласили меня в Dream Theater? Не вы прислали мне записку и письмо?

— Нет. Борис, — Кремин отрицательно покачал головой. — Я вас не приглашал и ничего не присылал вам… Но что за беда? Вы здесь, и я приглашаю вас сейчас. Не угодно ли вам подняться в мой кабинет? Мы могли бы выпить хорошего коньяка и побеседовать.

— А вы, — вмешалась Оля, — всех ваших зрителей приглашаете для беседы?

— Не всех, — более чем лаконично ответил владелец кинотеатра и добавил только. — Прошу!

Вслед за Креминым Борис и Оля вышли в фойе. Константин Дмитриевич открыл неприметную дверь в углу. За ней в коридор на втором этаже вела винтовая лестница в каменном колодце, больше напоминавшая о средневековье, чем о временах постройки «Олимпии». Освещался колодец свечами в укрепленных на стенах подсвечниках.

— Электричество, конечно, обошлось бы дешевле, и не так хлопотно, — сказал Кремин, перехватив взгляд Бориса, — но я, знаете, могу позволить себе кое-какие капризы…

Кабинет размещался в конце коридора. Справа и слева были еще двери; Борис попытался угадать, что находится за ними. Бухгалтерия, рекламный отдел? Непохоже, чтобы тому и другому хватало работы в Dream Theater.

Обстановка просторного кабинета не отличалась ни роскошью, ни аскетизмом. Тут было все, что можно встретить в любом кабинете чиновника средней руки, и почти ничего сверх этого. «Почти» — потому что у дальней стены стояли два изящных шестиугольных столика. На первом высилась сложная конструкция, поблескивающая вертящимися призами, линзами и зеркалами, причудливо дробящими свет, исходивший от сияющего янтарного кристалла в центре. На втором столике, над покоящейся на треножнике бронзовой чашей, покачивался в воздухе без всякой видимой опоры хрустальный шар сантиметров пятнадцати в диаметре. Голубые искорки сверкали в толще хрусталя. Кремин не мог не понимать, какое любопытство пробуждают в его гостях эти столики, но пояснений не дал.

— Устраивайтесь поудобнее, — проговорил он, извлекая из тумбы письменного стола бутылку «Камю» и три пузатых бокала.

Борис и Оля расположились в уютных креслах возле другого стола, низкого и широкого, в той части кабинета, которая образовывала подобие маленького рекреационного холла. Кремин присоединился к ним, разлил коньяк.

— Как вам понравился фильм? — в его голосе не слышалось особого интереса, это прозвучало просто как вежливый вопрос.

— Странный фильм, — сказал Борис. — Где вы его раздобыли?

— Я нашел его в архивах.

— В каких архивах?

— В архивах одного недавно умершего известного режиссера… Мне бы не хотелось называть имен. Видите ли, кино — это мое увлечение, но не в совсем обычном смысле. Мне нравится искать и находить фильмы, которые по каким-то причинам не попали на экраны кинотеатров… Иногда удается разыскать настоящие жемчужины.

— Значит, — Борис покатал бокал в ладонях, согревая его, вдохнул дразнящий аромат напитка, — «Все грехи мира» снял этот известный режиссер?

— Нет, не он. Возможно, один из его учеников… Мне не удалось установить, кто именно. Состояние пленки, как вы видели… Титры не сохранились. Никаких записей, относящихся к этому фильму, я также не обнаружил. Я не знаю, почему этот фильм был похоронен в архиве… Могу только догадываться. Кстати, ведь оригинальное название фильма тоже не сохранилось. Это я дал название.

— Понятно, — сказала Оля. — Но непонятно другое. Этот фильм не мог быть снят очень давно. Реалии, приметы быта… Ему не больше десяти лет.

— И что же?

— Как могла пленка за небольшой срок прийти в такое состояние?

— А… Ну, это просто. В архиве случился пожар. Пострадали многие ленты… В том числе и эта.

— А если, — Борис пригубил коньяк, — фильм снят относительно недавно, то большинство людей, имевших к нему отношение, живы и здоровы. Актеры, операторы, художники, декораторы, осветители — сотни людей! И потом, снять фильм — это же не вот взял камеру, и иди снимай. Сценарий, финансирование, студия, павильоны, натура… Не могло же нигде не остаться никаких следов! Фильм не иголка в стоге сена. Одна музыка чего стоит! Я музыкант, и я могу судить. Таких мастеров, как тот, кто озвучивал фильм, в мире наперечет. Это один из крупнейших музыкантов, уверяю вас. Конечно, никто из ныне живущих не мог слышать, как играл Паганини, но… У меня создавалось впечатление, что я слушаю его самого!

— А почему бы и нет? — произнес Кремин с отсутствующей полуулыбкой.

— Что? — едва не поперхнувшись, Борис отставил бокал. — Вы хотите сказать, что на скрипке играл Паганини ?

— Борис, такой разговор нас никуда не приведет. Кто снимал, кто играл… Это уводит от главного, от самого фильма. Что вы думаете о нем?

— Если бы я увидел его полностью, наверное, сказал бы, что это гениальный фильм. Даже и того, что сохранилось, вполне достаточно, чтобы…

— Нет, вы меня не поняли. Я спрашиваю не об эстетической оценке, а о той истории, что там рассказана.