Оля увидела большой дом, построенный на холме. Его правое крыло почти примыкало к лесу, за левым скорее угадывались, чем были видны, долина и река. К дому вела дорога, обсаженная высокими деревьями. Два экипажа стояли невдалеке от парадного подъезда — пролетка и закрытая карета. Ровно ничего зловещего не было в этой мирной картине, но Оля вдруг ощутила прилив нарастающей тревоги. Она невольно вспомнила начало «Падения дома Эшеров» любимого ею Эдгара По.

«Весь этот день — тусклый, темный, беззвучный осенний день — я ехал верхом по необычайно пустынной местности, над которой низко нависли свинцовые тучи, и наконец, когда вечерние тени легли на землю, очутился перед унылой усадьбой Эшера. Не знаю почему, но при первом взгляде на нее невыносимая тоска проникла мне в душу…»

Экранный день был не тусклым, а по всей видимости, солнечным, и дом на холме вовсе не выглядел «унылой усадьбой»… Но именно эти слова удивительно точно отражали состояние Оли. Что-то там происходит, в этом доме или рядом с ним. Что-то очень плохое.

Камера поворачивалась, давая плавную панораму. Из-за склеек изображение перемещалось порой скачками, и это почему-то производило на Олю особенно удручающее впечатление. Как будто выхватывали куски из Времени, нарушая его ровный ход…

Кремин — лжец, подумала она. Он не сказал ни слова правды, ни единого слова — ни тогда, когда они были здесь с Борисом, ни теперь. Все это — лишь его игра. Он жонглирует людьми, как мячиками в цирке… Но нет, он не жонглер, скорее — иллюзионист. Ап — и кролик выпрыгивает из цилиндра, ап — и кролик исчез. Пропал навсегда.

Он использует и ее, и Бориса. В каких целях? Да разве так важно, в каких целях… Важно то, что он лжет. Он навязал игру, и выиграть у него нельзя, потому что только он знает правила и меняет их, когда захочет.

Оля оглянулась на светящееся окошко аппаратной. Видит ли ее Кремин? О чем он думает сейчас? Может быть, закричать, рвануться к нему наверх, сломать его ужасный проектор, источающий яд его отравленных кинолент… Да хоть выложить ему все начистоту!

Но что, собственно, выложить? Она представила лицо Кремина, представила, как он разочарованно-печально качает головой. «Мне жаль, девушка… Я сделал для вас все, что мог. Не моя вина, что вы не сумели».

Дом на экране отдалялся. Еще немного — и он пропадет из вида за лесом, за поворотом дороги… Если раньше не оборвется лента.

Пора.

Оля встала и поднялась на низкий деревянный помост перед экраном по маленькой лесенке сбоку. Она ожидала, что на экран упадет ее тень… Но тени не было, была только бледная черно-белая дорога перед ней, и был стрекот проектора в тишине.

Не оглядываясь больше, Оля шагнула вперед, на эту дорогу. Потом она сделала еще несколько шагов, как-то неясно сознавая, что должна была наткнуться на полотно экрана и не наткнулась…

В черно-белом, абсолютно безмолвном мире (теперь она не слышала, как работает проектор) она шла по дороге, существующей только на старой пленке.

Это был очень странный мир, лишенный не только цвета и звука, но и малейшего движения. Деревья стояли, словно сделанные из застывшего гипса. Ни одно легчайшее дуновение ветерка не трогало их мертвую искусственную листву. Такой же искусственной, мертвенно-гипсовой выглядела и придорожная трава. Серо-белые полевые цветы ничем не пахли. Запах тоже был под запретом в этом бесцветном полумире. Оля находилась будто бы и не внутри киноленты даже, а внутри старого фотоснимка, каким-то образом приобретшего объем.

Остановившись, она обернулась. Дорога за ее спиной вела к далеким холмам у горизонта. Оля разглядела там и небольшие строения, что-то похожее на железнодорожную станцию. На сером небе, среди неподвижных облаков вырисовывался белый круг — солнце фотографического полумира.

Если я в Прошлом, подумала Оля с непонятным ей самой безразличием, то это Прошлое мертво. Кремин ошибся. Вот оно — Прошлое. Бледный отпечаток, бездвижная обесцвеченная тень.

Она почувствовала слабость, огромную усталость. Ей нужно было сесть, и близ дороги она заметила круглый валун. Вот на нем можно посидеть немного… Но когда Оля подошла к валуну, она испугалась. Прикоснуться к чему-то в этой стране теней…

Носком туфельки она потрогала валун. Ничего не случилось; и камень был как камень — твердый, каким ему и полагается быть. Оля наклонилась, чтобы естественным, почти неосознанным движением смахнуть ладонью пыль с валуна… И застыла, насторожилась.

Она услышала звук. Она не взялась бы определить, что это был за звук и откуда он донесся, но она что-то услышала! Или… Это была лишь ее реакция на терзающее слуховые нервы совершенное безмолвие?

Но звук повторился, и теперь она поняла — паровозный гудок! А следом за ним она услышала и перестук вагонных колес по рельсам. Очень далеко, но вполне отчетливо…

Там, у горизонта, к станции возле холмов приближался поезд, черный дым клубился над паровозной трубой. Паровоз и вагоны — крохотные продолговатые коробочки, выкрашенные в зеленый цвет.

ЗВУК, ЦВЕТ И ДВИЖЕНИЕ!

Оля смотрела на поезд, как зачарованная, как ребенок смотрит на вожделенную игрушку в магазинной витрине. И пока она смотрела, мир менялся вокруг нее.

От горизонта поднималась полуденная синева, будто купол неба заливали снизу вверх ярко-голубой краской. Засверкало золотом солнце, зашумели под ветром зазеленевшие кроны деревьев. Над полевыми цветами, наполнявшими воздух свежими ароматами, жужжали пчелы, вились бабочки. Птицы щебетали над лугом, где-то вдали дробно разносился топот лошадиных копыт. На глазах Оли мир обретал ритм, плоть и жизнь.

Так ей виделось; но она понимала, что это не более чем ошибка перспективы. Не мир менялся — это она, Оля, входила в него, пересекала незримую и неощутимую границу Времени. Это она подключала одно ощущение за другим, становясь частью живого Прошлого.

На мгновение ей стало жутко от мысли, что она могла застрять навсегда в черно-белом беззвучии… Но Кремин оказался прав — у нее получилось, она прошла! Она здесь, в этом мире, где поезд тянется за смешным паровозом с высокой дымящей трубой… И дом на холме — он близко, за тем лесом, за поворотом дороги.

Нужно идти туда. Потому что откуда бы ни взялась пленка, которую показал ей Кремин, эта пленка связана с его экспериментом. Вы установили контакт, сказал он. И еще: вы должны найти ключ в себе самой.

Раздетый до пояса, Борис Багрянцев сидел на жестком стуле, привязанный кожаными ремнями. Перед собой он видел деревянный крест из толстых досок, врытый в земляной пол сарая и наклонно прислоненный к стене. Из обоих концов перекладины, а также из центра креста торчали длинные гвозди, вбитые с обратной стороны досок, их острия угрожающе нацелились на Бориса. В сарае было довольно светло, несмотря на полузакрытые ворота и грязные окна. Борис мог бы хорошо рассмотреть ветхие экипажи со снятыми колесами у дальней стены, рассохшиеся бочки, запыленные хомуты и оглобли в паутине, скамьи, верстаки и какие-то неизвестные ему хозяйственные приспособления. Мог бы, но… Он смотрел только на крест.

Возле креста стоял граф Ланге, в расслабленной позе, положив правую руку на перекладину. В дороге Борис пытался объясниться со своим похитителем, но револьвер — вещь серьезная, и любая попытка заговорить немедленно и успешно пресекалась. Сейчас револьвер лежал на верстаке, но это не имело значения — Борис не мог даже пошевелиться.

— Ты узнаешь этот крест, Кордин? — спросил Ланге. — Нет, это не тот самый крест. Я сделал другой, но он точно такой же, на каком умер мой брат. Он приготовлен для тебя.

— Выслушайте, ваше сиятельство, — Багрянцев старался говорить спокойно. — Вы ошибаетесь, принимая меня за Кордина. И там, в Нимандштайне, все ошибались. Должно быть, я здорово похож на этого Кордина, но я другой человек. Меня зовут Борис Багрянцев…

Ланге коротко рассмеялся.

— Я предвидел, — ответил он, — я был уверен, что примерно так ты и станешь выкручиваться. Конечно, ты уже давно как-то узнал или тебя предупредили о том, что мне все известно. И ты попытался скрыться в Будущем, ты сменил имя… Но я нашел тебя и там. Я видел тебя там раньше и не понимал, как это может быть… Только после твоего бегства я все понял. Я не знаю, как ты это устроил, какова была роль того серого страшилища и откуда оно взялось, да мне это и неинтересно. Я вернул тебя сюда. Разумеется, ты станешь меня убеждать в том, что я ошибся! Ведь это твоя единственная лазейка. Только этой лазейки нет, Кордин…