— Вот что, Оля Ракитина. Если вы будете сидеть тихо, я довезу вас, куда вы просили. А если намерены устраивать мне допрос — до свидания, и добирайтесь сами…

— Я буду сидеть тихо, — покорно сказала она после небольшой паузы.

Она не сдержала обещания. Уже через несколько минут она снова обратилась к Борису, да еще с таким заявлением, после которого рисковала быть немедленно высаженной.

— Борис, а ведь это неправда, что я вам не нравлюсь и не интересую. Нравлюсь, интересую… Но вам что-то мешает.

Вопреки первому порыву, Борис не стал останавливаться. В самом деле, подумал он, почему я на нее набросился? Что такое со мной? Ведь случись это раньше… А когда — раньше? До появления незнакомца с серебряным значком? До черных всадников?

— Вы правы, — неохотно сказал он. — Мешает. И если бы я знал, что…

— Я очень одинока, — сказала она. — Вы тоже.

— Откуда вы знаете насчет меня? Собирали сведения?

— Нет. Да я и не знаю. Я… Чувствую.

— Вы психолог?

— Нет.

Снова непродолжительное молчание.

— И что из того? — проговорил наконец Борис. — Один плюс один — будет один…

— Что?

— Есть такая старенькая песенка. Один плюс один все равно один…

— Не всегда.

— Приехали, — сказал Борис, притормаживая.

— Куда приехали? — Оля испуганно посмотрела в темноту за окном. — Вы все-таки меня высаживаете?

— Да нет, просто приехали… О, простите! Это мой дом, а «Триумф» в паре кварталов дальше… Я тут с вами отвлекся… Сейчас я вас довезу. Извините.

— Не надо, — сказала она.

— Почему не надо? Вы передумали?

— Нечего мне там делать.

— Зачем же вы ехали в такую даль?

— Спасалась от одиночества. Возле «Триумфа» живет мой… Как бы его назвать… Бывший любовник.

— Бывший?

— Да, бывший. Потому что я встретила вас.

— Мы знакомы каких-то двадцать минут…

— Это больше, чем вечность, вы не согласны?

— Гм… Теоретически, я согласен…

Она засмеялась. Впервые он услышал, как она смеется.

— Тогда практически пригласите меня к себе.

— На чашку кофе?

— Терпеть не могу кофе!

— Пива хотите?

— Хочу.

— А у меня его нет.

— А… Все равно спасибо, что предложили.

— Но тут за углом есть киоск. Доедем?

— Доедем!

Он нажал на педаль. Ему показалось, что двигатель отозвался легко и радостно.

Возле киоска (они вышли из машины вместе) отирался нищий старик. Пока Борис покупал пиво, он привязался к Оле с какой-то жалостливой историей. Борис повернулся к нему с намерением дать несколько монет, но с удивлением увидел, что девушка протягивает нищему крупную купюру.

— Оля, — сказал он, когда они усаживались в машину. — Ты чересчур щедра, ты так разоришься в два счета. Их столько, что…

— Я знаю, — тихо ответила она. — Только сердце кровью обливается всякий раз… Не могу это видеть. Понимаешь, у них совсем другие проблемы…

Борис кивнул, поворачивая ключ зажигания.

В прихожей горел свет. Борис никогда не выключал его, если уходил и рассчитывал вернуться затемно. На безмолвный вопрос Оли он ответил так.

— Ненавижу возвращаться в темноту. Когда свет горит, хоть иллюзия создается, что тебя ждут…

Он сразу направился в кухню, разгружать сумку с пивом, к которому были приобретены и соленые орешки, и сухарики. Оля осматривалась в маленькой гостиной. Обстановка здесь была самой обыкновенной, по модному лет сорок назад стандарту — тахта, журнальный столик с двумя креслами. На стене над пианино висел портрет красивой темноволосой женщины, вставленный в нехитрую деревянную раму.

— Кто это? — спросила Оля, когда появился Борис с подносом, где стояли чешские кружки, откупоренные бутылки и блюдца с орешками и сухариками.

— Мама, — Багрянцев поставил поднос на журнальный столик. — Ее давно нет…

— Прости.

— Ну, что ты… Вообще-то я не очень люблю эту комнату. Она хороша только тем, что сюда влезает пианино. Загляни-ка лучше вот сюда. Это, выражаясь высокопарно, кабинет, он же спальня. Тут я, собственно, и обитаю.

Оля вошла во вторую комнату, поменьше гостиной. Здесь на столе стоял компьютер, на стеллажах — музыкальная аппаратура в окружении сотен кассет и компакт-дисков. На плакатах Оля узнала Элтона Джона и Кэта Стивенса. По поводу еще одного плаката с портретом чернокожего саксофониста Борис пояснил, что это Гровер Вашингтон.

— Твой кумир?

— Не думаю, что у меня есть кумиры. Я просто люблю его музыку. Вот, послушай… Сейчас, это в компьютере…

Он включил компьютер, и расплавленное золото саксофонных рулад пролилось в комнату, сделав ее будто светлее, рассыпав солнечные зайчики там и тут.

— Здорово, — сказала Оля. — А компьютерные игрушки у тебя есть?

— Целое море, — заверил Борис.

— Сразимся во что-нибудь?

— Сейчас? Чтобы пиво выдыхалось, пока мы сражаемся?

— Можно совмещать… Да нет, пошли обратно пить пиво. Успеем еще…

Они вернулись в гостиную и уселись в кресла у журнального столика. Борис наполнил кружки, засверкавшие янтарем.

— За что мы выпьем? — спросил он. — За песню по радио?

— За бесцельность бытия.

— Потому что она привела тебя туда… На ночную улицу?

— И поэтому тоже… И за все, что бесплатно.

Чуть соприкоснувшись краями кружек, они выпили до дна.

— А теперь, — Оля поставила пустую кружку на поднос, — где у тебя ванная? Хочу смыть пыль минувшего.

Пока она плескалась в ванной, Борис медленно переодевался в домашнее, слушая Гровера Вашингтона. Оля вышла в его халате, с мокрыми волосами. Капельки воды поблескивали на ее лице, на приоткрытых губах. Борис молча подошел к ней, обнял. Она порывисто прижалась к нему.

— Не уходи, — прошептала она.

— Ну, конечно, — он улыбнулся. — Сейчас все брошу, повернусь и уйду…

— Совсем не уходи. Никогда.

— Нет, — серьезно сказал он.

Ее дыхание пахло молоком… Как дыхание ребенка. Борис поцеловал ее, осторожно… Она ответила так неистово, словно боялась вот сейчас, в эту секунду, навсегда потерять его, и отчаянно пыталась удержать. Халат соскользнул с ее плеч. Борис целовал ее всю, с головы до ног… Он плакал? Или это капельки воды с ее волос на его лице? И снова с небывалой ясностью вспыхнуло это ощущение, гора и река… Синее-синее небо, там, далеко-далеко…

Волна нежности захлестывала Бориса, звенящая волна, кругами летящая из единого центра — там, где билось ее сердце, чуть вздрагивала ритмично кожа под левой грудью. Они больше ни о чем не говорили, ни слова… Еще часа четыре, а может, пять. Их любовь была робкой, сопротивляющейся, умоляющей, мучительной, всепрощающей, дерзкой и смелой. Она сметала преграды, она взрывалась ослепляюще-бесшумно на вершинах. Утомление, стон и нежность, и новый взрыв — она вбирала в себя все и все раздавала щедро, неразборчивая в своих дарах. Перечеркивалось время, исчезали целые миры, и ничто не имело значения.

Потом они лежали в объятиях, вновь без единого слова, потому что и слова не имели значения сейчас. Оля тихонько засмеялась.

— Что? — шепнул Борис.

— Ничего. Просто мне хорошо.

Поменялись зеленые цифры на дисплее электронных часов на книжной полке. Борис бросил на них мимолетный взгляд. Это были просто цифры — ни с чем не связанные, никакого смысла не исполненные, не предупреждающие ни о чем. Просто зеленые цифры на дисплее.

Закутавшись в халат, Оля сидела на постели, курила вторую сигарету подряд. Борис поставил возле компьютера принесенное из холодильника пиво.

— Что? — спросила с улыбкой Оля. — Пришла пора во что-нибудь сразиться?

— Почему бы и нет? Во что ты любишь играть?

— Да все равно… Во что-нибудь… Бильярд, например…

— Бильярдов у меня сколько угодно, каких только нет… Вот, есть очень интересная бильярдная игра — «двадцать четыре цента».