– Ждите на месте. Опер приедет – покажете.

– Когда приедет?

– Когда приедет, тогда и приедет.

Часа два промаялся Гудков на обочине шоссе, пока не подкатил потрепанный милицейский «жигуль». Из машины вылез высокий молодой оперативник в штатском с добродушным сонным лицом, от души потянулся. Потом остро, очень внимательно взглянул на Гудкова – убедился, что тот не пьяный. Полюбопытствовал:

– А чего такой дерганый, отец?

– «Чего, чего!» – обиделся Гудков. – Поди не каждый день трупы находишь!

– Это кто как. Кто не каждый, а кто каждый. Где твой жмур?

– Там, – показал Гудков на грунтовку.

– Не поеду, сядем, – заявил водитель, тоже в штатском, постарше. – Глина, шутки? Потом трактором тащить!

– Здесь недалеко, – подсказал Гудков.

Опер включил рацию в машине, доложил кому-то, что он на месте. Кивнул Гудкову:

– Веди.

Не подходя к трупу, чернеющему на яркой листве, жестом остановил Гудкова и увязавшегося за ними водителя.

– Стойте на месте. Ничего не трогал?

– Как можно! – испугался Гудков. – Даже близко не подходил!

– Твоя? – показал опер на корзину с опятами.

– Так точно.

– Не его же, в таком прикиде по грибы не ходят, – с хмурой усмешкой подтвердил водитель.

– Два выстрела, в затылок, в упор, – прокомментировал опер, склонившись над трупом. – Затрахаемся гильзы искать… Совсем холодный, окоченение полное, с ночи лежит, – заключил он, тронув руку убитого.

– Часы! – сказал Гудков. – У него были часы!

– Какие часы? – удивился опер.

– Не знаю. Не разглядел.

– Где же они?

– Откуда мне знать? Может, кто набрел и снял. Меня часа два тут не было.

– Путаешь ты что-то, отец, – с сомнением проговорил опер. – Рука-то правая. Кто же на правой руке носит часы? Может, привиделось тебе со страху?

– Может, и привиделось, – не стал спорить Гудков.

– Ну, посмотрим, с кем мы имеем дело…

Опер с усилием перевернул тело на спину. Худое лицо с низким лбом и трехдневной модной щетиной, неестественно черной на мертвенно бледной коже. По лицу ползали мелкие муравьи. Пол лица и один глаз были залиты загустевшей кровью, натекшей с затылка, другой, круглый, смотрел мертво, жутко. В крови был и воротник белой рубашки с черным галстуком-бабочкой.

Опер извлек из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник и удивленно присвистнул:

– Ого!.. Петрович, сколько у тебя при себе бабок?

– Ну, стольник, а что? – отозвался водитель.

– Не умеешь жить.

– А ты умеешь?

– И я не умею. Вот как надо. – Опер продемонстрировал содержимое бумажника – стопку стодолларовых купюр. – На мелкие расходы. Нормально, да?

– Круто. Сколько там? Не меньше штуки?

– Больше. Полторы. Во люди живут!

– Живут, – согласился водитель. – Только недолго.

– Это верно, – усмехнулся опер. – Что же это за гусь?

Он раскрыл красную книжицу с золотым гербом и выругался. Молча показал удостоверение водителю, приказал:

– Жми к тачке, доложи. Нет, я сам.

И напрямую, через кусты, ломанулся к дороге.

– Ну, удружил, отец! – с досадой бросил водитель. – Не мог какого-нибудь бомжа найти? Теперь жди – пока из прокуратуры приедут, начальства налетит, как мух. На полдня мороки. А мы, между прочим, всю ночь дежурили.

– А этот кто? – осторожно поинтересовался Гудков. – Если не секрет?

– Какой на хер секрет! Завтра об этом будет во всех газетах. Может, и по телику покажут.

– Да кто он?

– Депутат Госдумы.

В тот же день уголовное дело об убийстве депутата Государственной думы России Сорокина Сергея Анатольевича, 1960 года рождения, постоянно проживающего в городе Туле, возбудил прокурор Тульской области, но уже на другой день оно было затребовано в Москву и принято к производству Генеральной прокуратурой. Решение это в Туле восприняли с нескрываемым облегчением.

Сорокин был давней головной болью тульской милиции и прокуратуры. Единственный сын уважаемых в городе родителей, главного инженера военного завода и заведующей кафедрой пединститута, он с детства отличался буйным нравом и стремлением верховодить. Еще в школе имел два привода в милицию за драки на дискотеках. Школу окончил средне, но сумел поступить в Тульский политехнический институт. Как все понимали – с помощью родительских связей. Не проучился и курса, был отчислен в связи с уголовным делом по обвинению в групповом изнасиловании иногородней студентки. Дело замяли. Несмотря на протесты матери, отец пошел к военкому и настоял, чтобы сына немедленно забрали в армию.

Служил Сорокин в погранвойсках, в 201-й дивизии, охранявшей таджико-афганскую границу. Всего два года назад из Афганистана вывели советские войска, обстановка на границе была напряженная, ночи не проходило без перестрелки с бандами наркокурьеров. Сорокин проявил себя с лучшей стороны, командир части даже написал письмо родителям, поблагодарил за то, что так хорошо воспитали сына. Но после демобилизации сын в родительский дом не вернулся, так и не простил отцу предательства. Снял комнату в частном доме на окраине, устроился охранником в один из первых в Туле частных банков, но и оттуда вскоре ушел.

А между тем жил на широкую ногу – хорошо одевался, купил «Жигули»-«семерку», часто бывал в ресторанах. На какие средства, стало понятно, когда милицейская агентура донесла, что в городе появился необычный наркотик – черный кашгарский план, смолянистое вещество, похожее на пластилин, изготовляемое из индийской конопли. Его подмешивали в табак и курили. Подторговывали планом цыгане, им продавал Сорокин, а ему привозили из Душанбе два прапорщика, бывшие сослуживцы по 201-й дивизии, и доставляли посылками знакомые летчики военно-транспортной авиации. Откуда этот план, тоже было понятно – его забирали у задержанных на границе наркокурьеров.

Операцию по пресечению преступной деятельности Сорокина готовили тщательно, но ничего она не дала. Бортмеханик военно-транспортного «Ана», задержанный на подмосковном аэродроме Чкаловский, без возражений предъявил двухкилограммовую посылку и показал, что получил ее от незнакомого прапорщика в Душанбе и должен передать в Чкаловской человеку, который о ней спросит. За это прапор заплатил двадцать долларов и сказал, что еще тридцать даст получатель. Что в посылке, не знает. Кто получатель, тоже не знает, никаких примет ему не сообщили. «Я думал, это вы», – простодушно сказал бортмеханик помрачневшим оперативникам.

Обыск в жилище Сорокина тоже ничего не дал. То ли запасы плана кончились, то ли припрятал в каком-то надежном месте. Единственным результатом было то, что поставки плана прекратились. Сорокин занялся другим, более безопасным бизнесом: зарегистрировал ЧОП – частное охранное предприятие, набрал в него крепких парней, бывших спортсменов, боксеров и борцов, не знающих, куда девать молодую энергию и не имеющих никаких жизненных перспектив, кроме как получить срок за драку или грабеж. Охранное предприятие Сорокина, в котором было больше ста человек, «крышевало» кооперативы и частные магазины, расплодившиеся к концу перестройки, выбивало долги, «разводило» конкурентов, давило мелкие уголовные шайки, вторгавшиеся на его территорию. В сущности, оно само было ОПГ, организованной преступной группировкой, настолько сильной, что с ней считались самые авторитетные «воры в законе». Никаких «понятий» для Сорокина не существовало, он делал все, что считал нужным, пер напролом, заслужив репутацию опасного беспредельщика, связываться с которым – себе дороже.

К 1992 году в собственности Сорокина было два десятка магазинов, гостиница, банк. Правильно оценив перспективы, которые открывает отмена госмонополии на производство и торговлю спиртным, арендовал, а потом выкупил помещения и запустил два ликероводочных завода, один в городе, рядом с объединением «Туласпирт», другой в области. Но и деятельности ЧОПа не сворачивал. Агентурное досье, которое завели на него в уголовном розыске, постоянно пополнялось информацией о вымогательствах, наездах на успешных предпринимателей, бесследным исчезновениям конкурентов. Нужен был случай, крупный прокол, чтобы эту информацию реализовать. Оперативники не сомневались, что ждать придется недолго. Слишком уж нахраписто он действовал, наживал все больше врагов.