Но Санибак-Тастимун, высокий, чуть не вдвое выше миниатюрной принцессы, отбросил ее оружие в сторону своей саблей, словно то была простая палка. И, сделав стремительный длинный шаг, подошел к ней вплотную и по рукоять вонзил ей в левую грудь тот же кинжал, которым убил Корсибара. Она без единого звука рухнула наземь.

В этот момент поблизости раздался новый голос:

— Что я вижу, Санибак-Тастимун? Они оба мертвы, и брат, и сестра? И, полагаю, от вашей руки, не так ли?

Это был Септах Мелайн. Он легким прыжком стремительно ринулся вперед; обнаженная шпага в руке, длинное тело напружинено, готовое в любой момент сделать выпад. Су-сухирис вновь отступил во мрак, созданный своим собственным заклинанием темноты, но такого испытанного бойца, каким был Септах Мелайн, ему обмануть не удалось. Фехтовальщик решительно взмахнул рукой и, прорезав, словно косой, клинком сгусток тьмы, в последний момент сделал резкое сверхъестественное по ловкости движение запястьем. Черное облако сразу же исчезло, и перед ним оказался Санибак-Тастимун. Он стоял, широко раскрыв в шоке глаза своей левой головы, а вместо правой на его раздвоенной шее зиял кровавый обрубок.

Шпага Септаха Мелайна сверкнула еще раз, и все было кончено.

Он задумчиво посмотрел вниз на тела Корсибара и Тизмет, лежавшие рядом в кровавой грязи Белдакской низины. По другую сторону от тела Корсибара валялась в вязкой глине корона Маджипура. Септах Мелайн поднял ее, как мог рукавом стер с нее грязь, надел на левую руку, словно метательное кольцо, приготовленное к смертельному броску. И пошел, волоча ноги, по полю — искать Престимиона. Ему предстояло сообщить ему много новостей. И хороших и печальных.

Всю оставшуюся часть этого дня, весь следующий день и еще один уцелевшие воины собирали и хоронили мертвых. Все новые и новые могилы возникали на Тегомарском холме над Белдакской низиной. Не было никакой возможности развезти такое немыслимое количество трупов по родным городам погибших, и лучше всего было просто позволить им упокоиться на месте гибели.

Престимион почти не испытывал радости от победы. Ему доставили списки погибших, и он горестно изучал их. На его стороне погибли граф Энкимод, граф Госпенд, Каниф Канифимотский, Талауус Найбилисский и еще многие другие — и это только среди старших командиров. А кто мог сосчитать простых солдат? А ведь среди погибших был и Свор, чье тело нашли рядом с мертвым Фаркванором. По нему Престимион скорбел едва ли не сильнее, чем по всем остальным погибшим в сражении, за исключением одного человека.

Он узнал от Септаха Мелайна, как она умерла: так же странно, как и жила — окруженная до последнего мига обманом и предательством. Так что ему никогда не придется узнать, каково это жить с ней как муж с женой. Он нашел где-то случайно уцелевший цветок, положил на ее могилу и попытался запереть в самом дальнем углу своего сердца нестерпимую боль, которую — он точно знал — ему придется ощущать всю жизнь.

Корсибара он захоронил рядом с Тизмет. И по нему он скорбел почти так же, как и по ней, хотя скорбь эта была иного свойства. В нем он оплакивал великого человека, впустую растратившего свою жизнь, а она… Она была женщиной, которую он узнал неожиданно для себя и слишком поздно, чтобы полюбить. Но в ней было величие, и теперь оно ушло навсегда.

Фаркванор… Фархольт… Ладно, кто будет жалеть о них? Но ведь кроме них с жизнью расстались почти все предводители войска Корсибара, такие люди, как Мандрикарн и Вента, Габитайн, герцог Корзский, добродушный Кантеверел Байлемунский, Сибеллор Банглкодский, а также граф Ирам, и добрый граф Камба Мазадонский, который научил его стрелять из лука, и Вимнад Гезельстад, и многие, многие другие. Престимион вернул бы всех их к жизни, если бы мог, — ведь каждый из них по-своему украшал этот мир — и он горько сожалел о том фатальном решении, которое они приняли, связав свою судьбу с авантюрой Корсибара.

Потери, потери… Ужасные, невосполнимые потери. А главное — совершенно неоправданные.

Если бы только можно было вернуть все к началу… Если бы…

Он простил всех сторонников Корсибара, уцелевших в сражении. Война была закончена, врагов больше не было, и в мире существовал только один корональ. Первым перед ним предстал Навигорн Гоикмарский. Он опустился перед ним на колени и с неподдельной искренностью сделал знак Горящей Звезды. Он понял свою ошибку и раскаивается в ней, сказал Навигорн, и Престимион поверил ему. После него появились Олджеббин, Сирифорн и Гонивол, и Престимион тоже простил их, хотя не имел никаких иллюзий относительно этой троицы. Но он был преисполнен твердой решимости насколько возможно смыть горечь этой войны. Чем быстрее бурлящая ненависть уйдет в прошлое, тем лучше будет для всех.

— А вы, — сказал Престимион, глядя вниз на врууна Талнапа Зелифора. — Сколько еще измен сможете вы совершить теперь, когда остался лишь один человек, которому можно изменять? — И он рассмеялся, так как сегодня в его сердце не было места злу. — Когда мы были в западных провинциях, вы, насколько я помню, сказали мне, что возвращаетесь в Замок лишь для того, чтобы доделать ваши телепатические устройства, а затем вернетесь с ними, чтобы помочь мне выиграть войну.

— Я начертал руны, и они сказали мне, что вы обречены, — ответил вруун. — А сообщение от озера Мавестой это подтвердило: вы погибли в наводнении. А какой смысл идти на помощь мертвецу? Но мои руны оказались ошибочными, и сообщения тоже.

— Как же хорошо у вас подвешен язык, Талнап Зелифор. У вас всегда на все находится ответ. Что ж, я отправлю вас и ваши машины туда, где они больше не смогут никому причинить вред, — Он подозвал стоявшего в стороне невысокого тонкогубого человечка с бегающими глазами и злым лицом, находившегося прежде в услужении у Свора. Престимиону он никогда не нравился, а теперь уже необходимости оставлять здесь земляка покойного герцога не было вовсе, — Как вас зовут? — спросил он.

— Барджазид, мой лорд,

— Барджазид… Значит так, Барджазид. Вы поедете с этим врууном в Замок, соберете все устройства для чтения мыслей, которые хранятся в его мастерской, и доставите его вместе с его машинами в Сувраэль.

— В Сувраэль?

— Да, в Сувраэль. В далекий жаркий Сувраэль. Вы отвечаете за это жизнью, Барджазид. Отвезите его туда и не позволяйте ему сыграть с вами по дороге какую-нибудь из его штук Я не собираюсь никого карать за то, что происходило во время войны, но есть кое-кто, кого я желал бы отправить как можно дальше отсюда, — а у нас нет ничего дальше Сувраэля. Талнап Зелифор один из них. Ему нельзя доверять даже в мире, в котором не существует врагов. Отвезите его в Сувраэль, Барджазид, сделайте это для меня. И проследите, чтобы он там остался.

Человечек сделал перед Престимионом знак Горящей Звезды и устремил на него исполненный преданности косящий взгляд.

— Будет исполнено, мой лорд. — Он взял Талнапа Зелифора под мышку и направился прочь.

Престимион стоял молча, обводя взглядом поле недавней битвы. Он чувствовал колоссальную усталость, как будто два, а то и три раза за один день пересек выжженную солнцем Валмамбру. Теперь он — корональ Маджипура, властелин целого мира. Но почему от этой мысли он не испытывает никакой радости?

Что ж, возможно, радость когда-нибудь придет, предположил он. Он еще увидит огромный Маджипур, весь зеленый и пылающий, такой, каким он видел его в своем видении — всего лишь маленький мячик на ладони. Он будет держать мир в руках, заботиться о нем, лелеять и защищать его и его обитателей до самой своей смерти. Но сейчас, в день триумфа и невосполнимых потерь, он испытывал лишь усталость и скорбь. Он понял, что минувшие несколько лет стали тяжелым испытанием для него, и со временем ему предстоит исцелиться. Ведь он ожидал, что корону ему поднесут на роскошном блюде, как бесчисленному количеству живших до него короналей. Оказалось, что не это было предначертано ему судьбой. Теперь он знал, что корону необходимо было заработать делами и терпением, что ради этого он должен был пройти через страдания в Лабиринте, в пустыне и на полях сражений, и, без сомнения, ему предстояло трудиться и страдать всю жизнь, чтобы подтвердить свое право на власть.