— Я в порядке, — отвечаю я, улыбаясь ей фальшивой улыбкой. Она долго пристально смотрит на меня, а потом, не говоря ни слова, достает из сумки свой КПК и начинает проверять почту.

Вскоре д-р Зомбойа вбегает в двери своего эклектично обставленного кабинета, обдавая меня ароматом духов с примесью каких-то специй.

Внезапно мне до смерти хочется масала-латте.

После быстрого осмотра в соседней комнате мы трое снова встречаемся в теплом, уютном кабинете д-ра Зомбойа. Я тихо радуюсь тому, что пропускаю урок графического дизайна в школе.

Доктор Зомбойа болтает с моей мамой — гипнотически приятный переброс мячика туда-сюда.

— Мне бы хотелось вернуться к нашему прошлому разговору, — наконец говорит д-р Зомбойа моей матери.

— К какой его части? — уточняет мама.

— Меня интересует вопрос об опережающих воспоминаниях Лондон.

— Ах, да.

— Вы говорите, что девочка не переносила никаких травм?

— Нет.

— Возможно, были какие-то события, которые вы могли не счесть травмирующими?

— Какие именно? — спрашивает мама таким тоном, что мне становится ясно: она прикидывается дурочкой.

— Скажем, некие существенные перемены в вашей жизни. Я имею в виду события, которые взрослые зачастую не воспринимают как травму, однако которые могут оказать травматическое воздействие на ребенка.

— Я понимаю, — мямлит мама, а потом признается: — Как раз в это время отец Лондон ушел из семьи.

— Я вам очень сочувствую, — говорит д-р Зомбойа. — Однако это именно такое событие, о котором я говорила. Было ли что-нибудь еще в этом роде?

Мама снова ерзает на стуле, и я, наблюдая за ней краем глаза, вижу, что она сейчас соврет.

Через несколько лет — когда у меня будет более короткая и более стильная стрижка и в моем гардеробе будет больше деловых костюмов, чем повседневной одежды, — мама решит устроить мне день рождения-сюрприз. Я отлично это помню. Я тогда спрошу ее, что затевается, и она мне тоже соврет.

Когда мама врет, она выдает себя тремя легко узнаваемыми жестами. Во-первых, если она держит что-то в руках, то старается поставить это что-то между собой и человеком, которому врет (в случае с моим днем рождения это будет кофейная кружка на столике в кафе). Во-вторых — она быстро смотрит вниз и слегка косит вправо. И наконец, она трогает себя за шею. Кончиками пальцев, слева.

Мама дотрагивается до шеи. И это означает, что сейчас она соврет.

— Нет, больше ничего такого.

Мне кажется, д-р Зомбойа тоже понимает, что мама чего-то недоговаривает, однако не пытается настаивать. Вместо этого она начинает расспрашивать меня о моем дне, о том, что и как я чувствую и какие у меня последние воспоминания.

Я что-то рассказываю, а кое-что оставляю за скобками. Пока доктор делает записи в своих бумагах, я решаюсь задать свой вопрос.

— Как вы думаете, меня можно исправить?

Мама бросает на меня настороженный, удивленный взгляд.

— А ты считаешь, у тебя что-то неисправно? — спрашивает доктор Зомбойа, ласково глядя на меня.

— Иногда.

— Мне очень жаль, Лондон, потому что я абсолютно с тобой не согласна. Я вовсе не думаю, что у тебя что-то не в порядке. Я никогда не встречала никого похожего на тебя, а значит, ты уникальна. И это делает тебя интересной. Особенной.

— А если я не хочу быть особенной? Что, если я хочу быть нормальной?

— Ах, дорогая, нормальность — это так скучно, — со смехом говорит доктор и смотрит на мою маму, которая тоже издает сдержанный смешок.

Но доктор еще не закончила.

— Если говорить серьезно, Лондон, то я думаю, что мы можем вместе попытаться выяснить, что вызывает перезагрузку твоей памяти, а после этого начать искать способ исправить это.

Я молчу, мама тоже притихла.

— Если ты этого хочешь, разумеется, — добавляет доктор Зомбойа, тепло улыбаясь мне.

Она смотрит на настенные часы и приподнимает брови.

— Ну и ну, кажется, наше время подошло к концу. Ты согласна продолжить в следующий раз?

— Конечно, — тихо отвечаю я.

Мы с мамой собираем свои вещи, а доктор Зомбойа закрывает мое дело и убирает его на полку в стеллаже. Интересно, что не так с героями других папок, лежащих под моей?

Доктор Зомбойа приоткрывает перед нами дверь и, когда мы переступаем порог, вдруг задает свой последний вопрос.

— Ах, я совсем забыла спросить вас кое о чем, — говорит она.

— Да? — оборачивается к ней мама. Мы с ней уже стоим в коридоре.

— Насколько далеко ты помнишь будущее? — прямо спрашивает меня доктор.

Но мама отвечает вместо меня:

— Мне кажется, что с тех пор, как это началось, Лондон помнит вперед примерно в два раза дальше своего настоящего возраста. Когда ей было пять, она помнила, как ездила в Диснейленд. Мы впервые поехали туда, когда ей было девять.

— Значит, сейчас ты помнишь себя до тридцати двух лет? — уточняет доктор, по-прежнему не сводя с меня глаз.

Я пожимаю плечами и отвечаю:

— Пожалуй. Плюс-минус.

Она выглядит искренне потрясенной, поэтому я открываюсь еще немножко.

— Я помню, как была беременна.

— И что ты об этом помнишь? — ласково улыбается доктор.

— Все довольно смутно. Должно быть, это будет еще не скоро, потому что я вижу только разрозненные фрагменты. Помню, как рассматриваю в зеркале свой большой живот. И еще помню, как кто-то маленький пихает меня изнутри. — Я невольно улыбаюсь при этом воспоминании. — Как Чужой, — добавляю я, и пожилая Доктор весело смеется.

— Невероятно! — восхищенно восклицает она и провожает нас к главней стойке, чтобы записать на следующий визит.

Пока моя мама разговаривает с регистраторшей, я осматриваю холл. Пожилые женщина и мужчина, наверное ее муж, молча сидят в креслах. Мама держит на коленях перепуганного малыша. Молодая женщина в деловом костюме листает взятый со столика журнал. Я невольно задаюсь вопросом, зачем все эти люди ждут приема у невропатолога. Впрочем, по большому счету я не хочу этого знать. Я ведь все равно забуду, даже если узнаю.

— Ладно, я готова, — шепчу я, хотя шептать нет никакой необходимости. Мы совершенно одни.

Еле слышная музыка доносится из музыкального центра в спальне Люка, вечернее солнце перевалило на другую сторону дома, поэтому в комнате сумрачно.

— Ты уверена, что хочешь это сделать? — тихо спрашивает Люк. Волоски на моих руках встают дыбом.

— Да, — быстро отвечаю я. Потом добавляю: — Кажется.

— Тебе незачем спешить, — напоминает Люк. — Мы можем подождать.

— Нет, пусть будет сегодня, — говорю я гораздо более властно, чем мне хотелось бы.

Люк смеется и достает свой мобильный.

— Ладно, давай.

Он набирает номер, записанный на клочке бумаги, и я закусываю ноготь на указательном пальце правой руки, замирая в ожидании, пока он слушает. Я представляю себе один гудок, другой, потом…

Вот глаза Люка чуть расширяются, и он застывает. Но через секунду снова расслабляется. Слегка поморщившись, захлопывает крышку телефона.

— Неправильный номер, — разочарованно говорит он.

— Предложили оставить голосовое сообщение для кого-то другого? — спрашиваю я, поскольку мне нужно точно знать.

— Нет, просто не соединилось. Возможно, твой отец пользовался этим номером во время развода, а потом поменял его.

В тот же миг, словно по сигналу, со стороны кухни доносится приглушенный скрип, и мы с Люком моментально пересаживаемся в кресла-мешки. Мы оба знаем — он своим нормальным умом, а я по записям, — что сейчас его мама войдет без стука, чтобы посмотреть, чем мы тут занимаемся. Абсолютно невинная затея позвонить моему живущему отдельно отцу может показаться подозрительной, если мы будем осуществлять ее, лежа на постели Люка.

Строго говоря, любые затеи, осуществляемые, лежа на постели Люка, заставят миссис Генри возмущенно приподнять брови, а мне сейчас только материнского допроса не хватало!