И вот она умерла и лежит на своей вилле на Французской Ривьере, совсем недалеко от казино, где она играла и танцевала среди незнакомцев, которые знали ее как последнюю из «самых великих» герцогинь, отделенную от родной страны из-за революции, оторванную от принявшей ее страны из-за войны.

Уложив вещи в ожидании поезда, я снова посмотрел на фотографии, на кресла, ковры и мелочи на столах. Квартира принадлежала Анастасии; она позволяла мне жить там, если сама находилась далеко от Парижа. Я не думал, что еще когда-нибудь вернусь в ее квартиру, и мне хотелось впитать все, что напоминало о сестре. В Эзе мне предстояло увидеть ее мертвое тело, здесь, в Париже, я чувствовал ее вкус и тепло ее красоты. Во второй раз в жизни я прощался с девятнадцатым веком; в первый раз за время изгнания утратил интерес к завтрашнему дню. Я был готов войти в любую дверь, предпочтительно открытую.

Ривьера была в полном расцвете; залитый солнцем воздух полнился ароматом малиновых и белых цветов. Очутившись в переполненном соборе, я забыл об обычном ужасе государственных похорон. Хористы пели звонко и торжественно; их голоса возвышали горе. Если бы не длинный ряд лысых сановников, чьи медали ослепительно сверкали при свете высоких свечей, я бы решил, что нахожусь на истинно христианской церемонии.

Все было так, как должно было быть в конце существования, помеченного большой долей радости и смеха. После похорон я поехал в Монте-Карло, чтобы провести день в любимой обстановке сестры.

Я не посещал казино с довоенных дней, но при виде внушительных греческих игроков, дремавших под кокетливыми зонтиками в «Чиро», сразу понял: хотя бы здесь все осталось по-прежнему.

Величавые манекенщицы в нарядах парижских портных, на которых, пожалуй, было слишком много разноцветных украшений, чтобы они могли сойти за подлинно светских красавиц, которые выгуливали перед казино своих пекинесов с голубыми ленточками. Тщательно отутюженные английские лорды в инвалидных креслах обсуждали подагру, фунт стерлингов и дела империи. А внизу, в порту, стояли красивые яхты американских мультимиллионеров, при виде которых просыпались мечты о дальних странах за Средиземным морем.

Я откровенно завидовал владельцам прекрасных яхт и думал: на их месте я бы значительно умнее выбирал порты захода.

Попивая бренди с содой и стараясь не слушать гул несмолкаемых разговоров в кафе, я деловито представлял себе воображаемый тропический круиз, когда упорные улыбки моего соседа слева дали мне понять, что рядом со мной, наверное, находится какой-то знакомый. Я посмотрел на него вопросительно и нехотя ответил на его поклон. Судя по оливковой коже и огромной черной жемчужине в галстуке, скорее всего, он был восточным торговцем антиквариатом. Я решил: чем скорее развею его иллюзии относительно моего нынешнего финансового положения, тем лучше будет для нас обоих. Он встал и направился к моему столику, не переставая улыбаться. На его длинных и тонких смуглых пальцах я заметил несколько колец с рубинами и изумрудами.

«Возможно, он торгует индийскими драгоценными камнями», – сказал я себе и приготовил лаконичную речь.

– Надеюсь, вы не рассердитесь, если я отниму у вашего императорского высочества несколько драгоценных минут, – начал он, останавливаясь передо мною и щелкая каблуками.

В переполненном кафе он выглядел так неуместно! Я тяжело вздохнул и решил, что опасность мне не грозит; никто, кроме восточных торговцев, не употребляет французский язык придворных восемнадцатого века.

– Не рассержусь, – с улыбкой ответил я, – по той простой причине, что, кроме времени, у меня больше нечего отнимать. Возможно, это вас огорчит, но такова ужасная правда.

Мой собеседник улыбнулся еще шире и заметил, что пропажа земных богатств увеличивает богатство даров, которыми нас наделил Господь.

– Конечно, старина, – добродушно согласился я, – но вряд ли представители вашей профессии могут предоставить скидку на чек, выписанный Его банком…

Какое-то время он стоял точно громом пораженный, но потом снова улыбнулся.

– Представители моей профессии, – тихо заметил он, – не интересуются чеками иного рода.

На сей раз я сдался.

– Садитесь, – покорно сказал я, – и попробуем обменять материальные ценности на нематериальные. Что у вас, изумруды или рубины?

Он покосился на столики вокруг и покачал головой.

– Предпочел бы получить аудиенцию наедине, у вас на квартире.

Его упорство меня озадачило. Должно быть, он величайший торговец Востока, раз обладает таким даром убеждения! Чтобы скорее закончить странный разговор, я объяснил, что у меня нет квартиры в Монте-Карло, что я сегодня же возвращаюсь в Эз и ему нет никакого смысла тратить на меня свое время.

Мои слова его, казалось, опечалили. Улыбка исчезла, и он замолчал. Я надеялся, что он встанет и уйдет.

– Не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны, – вдруг решительно заговорил он, глядя на меня своими черными глазками, – предложить монсеньору зайти ко мне в «Отель де Пари»?

– Послушайте, – не выдержал я, – разве вы не понимаете, что посещение ваших апартаментов лишь понапрасну отнимет время у нас обоих? Какими бы замечательными ни были ваши камни, у меня нет денег, чтобы их купить. Надеюсь, я выразился ясно?

– Вполне, – очень серьезно ответил мой собеседник, – и я только сейчас понял, что вы не шутите и в самом деле приняли меня за торговца камнями. Меня зовут Абуна Матеос. Я был уверен, что вы узнали меня, когда ответили на мой поклон…

Имя Абуна Матеос ничего для меня не значило, но при мысли о том, что я, возможно, оскорбил совершенно безобидного человека, я оставил попытки отделаться от него.

– Извините, пожалуйста, месье Матеос, – сказал я по возможности бодро, насколько это было возможно в моем положении, – но память у меня уже не та, что прежде. Должно быть, прошло немало времени с нашей последней встречи.

– Двадцать один год. Я имел честь обедать в вашем дворце в Санкт-Петербурге весной 1902 года.

Конечно, я кивнул, но пожалел, что не могу угадать хотя бы его национальность.

– Была ли у вас возможность после того времени посетить Россию?

– Увы, нет. Объявление мировой войны застало меня в Джибути, когда я направлялся в Санкт-Петербург, чтобы передать его императорскому величеству послание моего господина, негуса Лиджа Иясу…

Небрежное упоминание имени тогдашнего императора Абиссинии привело меня в панику. Оказалось, что мой «торговец рубинами» на самом деле – почтенный эфиопский государственный деятель, которого я лично представлял царю и которого у нас принимали со всеми почестями! Я рассыпался в извинениях, но господин Матеос только отмахнулся. Теперь, когда его личность была должным образом установлена, он мог себе позволить смеяться. И мы оба смеялись по пути в «Отель де Пари». Заметив, как смотрят на меня некоторые знакомые, я готов был поклясться: они заподозрили, что я собираюсь купить кольцо или ковер.

Наша беседа продолжалась три часа. Абуна Матеос оказался сильным оратором; если не считать вопросов, которые я время от времени задавал, я с радостью оставался лишь изумленным слушателем. Судя по тому, что я понял в тот памятный день в Монте-Карло – у господина Матеоса ушло еще несколько недель, чтобы объяснить мне все подробности его весьма необычного предложения, – он и его нынешний повелитель ожидали, что я помогу Абиссинии восстановить свои права на некоторую часть Святой земли в Иерусалиме… По словам эфиопского сановника, я и только я способен заставить армян и коптов, живущих в Палестине, вернуть абиссинским священникам монастырь Дейр-эс-Султан и еще две церкви, примыкающие к храму Гроба Господня… Сказать, что я был ошеломлен, – значит ничего не сказать! Я не только почти ничего не знал о взаимоотношениях между коптами, армянами и абиссинцами в Иерусалиме, но впервые в жизни услышал, что правительство Российской империи потратило пять лет и свыше миллиона долларов на поиски в Турции различных документов, содержавших доказательства справедливости эфиопских притязаний!